- «Театральный человек» - рассказ о том, как Г. А. Товстоногов в БДТ фактически присвоил себе подготовленный Розовским спектакль «История лошади» по «Холстомеру» Толстого;
- «В работе над пьесой» - анализ «Холстомера» с театроведческой точки зрения;
- «В работе над спектаклем» - сложнейшие нюансы сценического воплощения замысла;
- «Товстоногова на нас нет, господа!» - хвала покойному мэтру, инвектива театру как современному, так и советскому и, наконец, ода Театру - тому, что пишется с большой буквы…
У рецензента, который не является студентом ВГИКа, осталось впечатление, что если история «воровства» и «байки» о подготовке пьесы могут заинтересовать любого читателя, то рассуждения о «первородстве» литературы/театра, о морали в произведениях Достоевского и Толстого и т. п. вдохновят лишь записных театралов да поклонников «Театра у Покровских ворот» и его бессменного руководителя...
Несмотря на то, что в 1975-м году Большой Драматический театр был ведущим в стране и вполне мог называться Театром, за кулисами его творились невероятные вещи… Розовский не согласен даже сравнивать БДТ с Независимым театром из булгаковского романа: «О, какие интриги и обиды в БДТ! Что в сравнении с ним «Театральный роман» Булгакова?! Розовая сказочка для маленьких детей! Здесь все солиднее, крупнее, ожесточенней и, я бы сказал, трагичнее». Розовского можно понять. Для него, молодого режиссера из только что закрытого студенческого театра МГУ «Наш дом», желание поставить Толстого обернулось настоящей трагедией. Уже почти готовый спектакль так приглянулся Товстоногову, что тот решил поставить его… от своего имени… В прошлом у Марка Розовского был год работы, в настоящем – непреклонная воля «Сталина советского театра», интриги его клевретов и безвыходная ситуация. А в будущем…
«История лошади», «первый советский мюзикл» и одновременно «мистерийный эпос с элементами балагана», стала абсолютным хитом – сначала у нас, потом на Бродвее и далее действительно - везде. Спектакль увидели по всему миру - от Аргентины до Японии. В Германии Товстоногову после двадцатиминутной овации жал руку канцлер, а в Авиньоне Питер Брук призывал всех идти на «гениальный» спектакль… «Невыездной» же Розовский (по словам автора, невыездной опять-таки по воле Товстоногова) вместо славы и денег получил лишь ценный подарок – шариковую ручку, которую подарил ему работник сцены, вернувшийся с японских гастролей…
Впрочем, не только горечь и обиды остались в памяти Розовского. Как и в настоящей трагикомедии, слезы, вызванные «конокрадством», быстро сменяются бурлескной комедией, как только автор доходит до воспоминаний о работе над спектаклем. Одного общения с актерами хватило бы на пьесу Хармса. Например, исполнитель роли Холстомера Евгений Лебедев был абсолютно уверен, что сможет сыграть лошадь, потому что уже играл Бабу-Ягу. Ему же принадлежит гениальная фраза: «Я лошадь. Как хочу, так и говорю!» А вот актеров, исполнявших роли других лошадей, ни в коем случае нельзя было называть «табуном» (каковым они, собственно, и были по тексту!), но непременно следовало именовать «хором»…
Когда же во все происходящее своей царственной волей вмешивался сам Товстоногов, то «смех сквозь слезы» поднимался до гоголевских высот. Так, ведущую актрису за истерику во время репетиции мэтр упек в дурдом, но обещал возить на спектакли на служебной машине, а в худсовете специально держал старого маразматика, для того чтоб тот озвучивал ему слова, которые непременно скажут «наверху»…
Понятно, что отношения Розовского - тогда еще мало кому известного, но уже побитого жизнью «ваньки-встаньки еврейской национальности» (как называли режиссера друзья) - с великим «Гогой» были непростыми. В этих отношениях было все. И благодарность за «смелость мэтра, впервые позвавшего в свой театр молодого режиссера и автора, да к тому же имевшего «хвост» и «антисоветчика», и «еврея», и вообще человека, «не нужного советскому театру». И едва ли не влюбленность в харизму Товстоногова, и очарование его величием в быту, и уважение к его гению, и опаска перед его умелыми отношениями с властями. И - да, разумеется, смертельная обида за случай с «Историей лошади»…
Мемуары написаны автором «не для сведения счетов» и «не для мщения», а для "зазрения совести, только лишь. Для того чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили. Для утверждения самого дефицитного в нашем театре – этики. Той самой этики, без которой и эстетика мертва". Розовскому веришь, но, видимо, он все еще слишком зол на «театральных людей», которые умеют «лукавить, лгать прямо в глаза и при этом – любить человека, которого сейчас обманываешь, быть с ним в нежнейших дружбах». Иначе зачем было писать, например, о любовнице Товстоногова или припоминать обиду, нанесенную пожилой актрисой, шпильку которой Розовский сумел-таки «вернуть» ей еще в те годы?..
Вот уж воистину – «Театральный роман» отдыхает…
