Сирена воздушной тревоги застает нас на шоссе по дороге к дедушке Йонатану, в нескольких километрах к северу от Тель-Авива. Моя жена Шира останавливается на обочине, и мы выбираемся из машины, бросив на заднем сидении воланчик и ракетки для бадминтона. Лев держит меня за руку и говорит: «Папа, я немножко нервничаю». Ему семь лет, семь — это возраст, когда говорить о страхе считается не круто, поэтому взамен используется слово «нервничать». В соответствии с инструкциями Командования тыла Шира ложится на обочину. Я говорю Льву, что он тоже должен лечь. Но он продолжает стоять, его потная маленькая ручка сжимает мою. «Ложись уже», — командует Шира, перекрикивая вой сирены.

— Как насчет поиграть в бутерброд с пастромой? — спрашиваю я Льва.
— Это как? — интересуется он, не отпуская мою руку.
— Мы с мамой будем хлеб, а ты будешь пастрома, и нам нужно сделать бутерброд с пастромой как можно скорее. Вперед! Сначала ты ложись на маму, — говорю я, и Лев укладывается Шире на спину, изо всех сил обхватив ее руками. Я ложусь сверху, упираясь руками в сырую землю, чтобы не давить на них своим весом.

— Это круто, — говорит Лев и улыбается.
— Быть пастромой круче всего, — говорит из-под него Шира.
— Пастрома! — кричу я.
— Пастрома! — кричит жена.
— Пастрома! — кричит Лев, его голос дрожит не то от страха, не то от возбуждения.
— Папа, — говорит Лев, — смотри, по маме ползут муравьи.
— Пастрома с муравьями! — кричу я.
— Пастрома с муравьями! — кричит жена.
— Фу-у-у-у! — кричит Лев.

И тут мы слышим бомбу. Громко, но далеко. Мы продолжаем лежать друг на друге, не шевелясь. Мы все лежим и лежим. Под тяжестью моего веса у меня начинают болеть руки. Краем глаза я вижу, как другие водители, лежавшие на обочине, начинают подниматься и счищать грязь с одежды. Я тоже встаю.

Я ложусь на минутку, а потом говорю:
— Все, игра окончена. Мы победили.
— Но это так здорово, — говорит Лев. — Давай еще немножко так побудем.

Мы лежим так еще несколько секунд. Мама снизу, папа сверху, а посредине Лев и несколько красных муравьев. Когда мы наконец встаем, Лев спрашивает, где ракета. Я машу в ту сторону, где был взрыв.
— Судя по звуку, грохнуло недалеко от нашего дома, — говорю я.
— О-о-о-о, — разочарованно говорит Лев. — Теперь Лаав, наверное, опять найдет осколок. Вчера он принес в школу кусок железки от ракеты, на ней был знак фирмы и название по-арабски. Ну почему она так далеко взорвалась?
— Лучше далеко, чем близко, — говорит Шира, стряхивая с брюк песок и муравьев.
— Лучше всего было бы, если бы она взорвалась достаточно далеко, чтобы с нами ничего не случилось, и достаточно близко, чтобы я мог насобирать осколков, — резюмирует Лев.

— Папа, — говорит Лев, пока я его пристегиваю, — пообещай, что когда снова будет сирена, вы с мамой опять поиграете со мной в пастрому.
— Обещаю, — говорю я. — А если нам надоест, я научу тебя играть в тост с сыром.
— Супер, — говорит Лев, и секундой позже добавляет уже серьезнее, — но что если сирен больше никогда не будет?
— Я думаю, будут еще одна-две как минимум, — утешаю его я.
— А если нет, — добавляет его мама с переднего сидения, — мы можем поиграть в пастрому и без сирен.