Наш бывалый путешественник Раба бар бар Хана, преодолев моря и неизведанные страны, попадает в пустыню, которая в древней дикости своей оказывается тем самым местом, где живут остатки прошлого. А нам известно, что оно — иностранное государство и в нем все иначе. Но там же, в пустыне, находятся и элементы эсхатологического будущего, встреча с которыми также удивительна.

БаваБатра 74а

Говорит Раба бар Бар Хана. Однажды я шел через пустыню и увидел там тех гусей, и были они так велики и жирны, что их крылья ниспускались от (обилия) жира и струя жира истекала из них. Спросил я у них: «Есть ли у нас в вас доля в грядущем мире?» И один из них в ответ указал мне на свое бедро, а другой на свое крыло. А когда я пришел к рабби Элиезеру и поведал ему об этом, тот сказал: «Суждено сынам Израиля нести ответ за это!»

Пустыня, далекая и пугающая, в восприятии мудрецов является своего рода антитезой городу, привычному месту обитания талмудического ученого. Бар бар Хана, отличающийся от собратьев непоседливостью и охотой к перемене мест, оказавшись в пустыне, сталкивается с представителями мира грядущего. Это огромные гуси, которых рачительный Господин истории откармливает для той трапезы, которую праведные люди, оказавшиеся на последнем этапе исторического процесса, будут вкушать в хорошей компании. Эсхатологический сценарий включает, помимо поединка Левиафана и Бегемота, которые впоследствии станут тоже пищей людей достойных, хороводы праведников. А эсхатологическое меню, оказывается, содержит, помимо вышеназванных животных и одной загадочной птицы, и наших необыкновенно жирных гусей.

Голодный путешественник вступает в беседу с гусями, но не только потому, что он имеет особый интерес к гусям и тем самым выступает предтечей Паниковского. В отличие от этого персонажа нашего героя интересует эсхатологическое применение случайно встреченного дива. Обрадованный возможностью заглянуть в будущее, наш утомленный дорогой путешественник интересуется у гусей, какая из частей их огромных тел будет съедена им самим и его праведными коллегами на пиру в конце времен. Гуси эти, подобно парнокопытному из «Ресторана на краю Вселенной» Дугласа Адамса, были спроектированы специально для того, чтобы стать пищей избранных и прямо-таки рвутся быть съеденными. Они охотно вступают в диалог и, утоляя гастрономический интерес собеседника, рассказывают, какие именно их части пойдут в дело. Узнав эти внушающие оптимизм подробности, приободренный, наш путешественник возвращается в город и сообщает коллегам в академии о величине ожидающего их блюда.

Но именно в этот момент и обнаруживается пропасть между нашим странствующим аутсайдером и его собратьями. Они не только не в восторге от грядущего приза, но усматривают в этих орнитологических богатствах причину для грусти. Мир погряз в грехах, сыновья Израиля не готовы предстать на эсхатологическом пиру, и нет конца страданиям бедных гусей, влекущих тяжкий груз своего невостребованного жира. А во всем этом виноваты грешники, с которых будет взыскано за страдания невинных птиц.

Так знания, обретенные путешественником в странствиях, переоцениваются городскими мудрецами. Личный опыт странника, полученный во время тяжелых скитаний, оказывается не столь осмысленным с теологической точки зрения, как суждение того, кто никогда не покидал стен дома учения. Рассказчик явно предпочитает затворника путешественнику. Обращаясь к читателю, юному студенту талмудической академии, коего, надо полагать, волнуют слухи об иных, неизведанных краях, он утверждает, что страсть к путешествиям может удовлетворить любопытство, но не утолит жажду знаний и не даст руководства к действию. Здесь впервые оказывается, что рассказчик критичен по отношению к герою, а мильё талмудических мудрецов предстает неоднородным; ученые противостоят друг другу и пристально всматриваются в близкого иного в поисках себя.