Один из читателей моего прошлого опуса в рассказе о безымянной жене вавилонянина увидел совсем иной, дополнительный смысл. Он посчитал женщину главной героиней и намекнул, что сыновья, подобные Баве бен Буте, родились у нее неспроста. Я, пожалуй, останусь при своем понимании. Но в связи с этим обсуждением я вспомнил, что у нашего рассказа есть некий палестинский предшественник, в коем отношения между мудрецом и женщиной — что случается совсем нечасто — принимают характер особенной интимности, которая бывает только между учителем и учеником. Впрочем, эти отношения вскоре трансформируются в нечто совсем иное. Следует заметить, что женщины, изучающие Тору, редко встречаются в талмудических нарративах. Мужи увиваются вокруг Торы, жестоко конкурируя между собой. Женщины же почти не замечены на интеллектуальных ристалищах, и их появление там не лишено драматизма, как мы увидим ниже.
ИТ Сота, 1:2 16г
Рабби Завадия от имени тестя рабби Леви рассказывал эту историю:
Рабби Меир субботними ночами толковал публично в синагоге, что в Хамате. И была там одна женщина, которая [приходила] внимать его голосу.
Однажды его толкование продолжалось долго, и когда вернулась она домой, то оказалось, что весь светильник уже выгорел.
Сказал ей муж: Где ты была?
Сказала она ему: Я слушала голос толкователя!
Сказал он ей: Тем и этим [клянусь], что да не войдет та женщина в дом сей, пока не пойдет и не плюнет в лицо толкователю.
Провидел рабби Меир святым духом и притворился больным глазами.
Сказал он: Всякая женщина, которая умеет заговаривать глаза, пусть приблизится и пусть шепчет!
Сказали ей соседки: Вот твой час! Вернешься в дом мужа! Пойди, притворись шепчущей и плюнь ему в глаз!
Предстала перед ним.
Спросил: Сведуща ли ты в заговаривании больного глаза?
Убоявшись его, сказала: Нет.
Сказал он ей: Плюнь мне в лицо семь раз, и будет мне хорошо.
А как только плюнула, сказал он ей: Пойди, скажи мужу: Ты сказал один раз [плюнуть], а я плюнула семь раз.
Сказали ему ученики: Учитель, так позорят Тору! Если ты хотел призвать его к порядку, то разве мы бы не привели его, не уложили бы его на скамью и, дав ему несколько палочных ударов, не убедили бы его добровольно согласиться с женой?
Сказал он им: Разве не достаточно Меиру уподобиться Творцу своему? Ведь если святое имя, написанное в святости, Святой, благословен Он, повелел смыть водой, чтобы установить мир между мужем и женой, то уж не стоит ли тем более поступиться честью рабби Меира?!
Город Хамат-Гадер, существующий и ныне, уже в древности был известен своими целебными источниками и служил курортом для жителей Тиберии и Ципори. Рабби Меир, скорее всего, отдыхал в этом городе от жаркой Тиберии и, будучи прославленным толкователем и оратором, субботними ночами выступал в местной синагоге.
И вот среди прихожан оказывается наша героиня, которая не лишена интеллектуального пыла; ей особенно полюбился заезжий оратор, и она приходит на каждый его урок. Трудно сказать, замечает ли на этом этапе мудрец ее присутствие. Ведь в это время он публично толкует Тору, то есть всецело предан наиболее требовательной возлюбленной всякого мудреца. Одержимый ораторским экстазом, рабби Меир вряд ли обращает внимание на то, что многие томятся, а кое-кто уже ушел домой.
Вполне возможно, что его взгляд был все это время устремлен в лицо той самой безымянной слушательницы, а она столь жадно впитывала его слова, что длинная проповедь казалась ей одним, весьма сладостным, мгновением. И вот когда наша хаматианка возвратилась домой, то оказалось, что заботливо зажженный ею в преддверии субботы светильник успел полностью выгореть и дом погружен в темноту.
Очевидно, рассказчик намеренно избрал этот скупой стиль, дабы читатель сам мог домыслить образ гневного галилеянина, который не имеет обыкновения ни ходить по синагогам, ни слушать странствующих проповедников, но явно желает ужинать вовремя. Теперь же ужин давно простыл, и иди, отыщи его в темноте без хозяйки.
Супруг задает извечный мужской вопрос: «Ты где была?» Супруга отвечает с предельной откровенностью, что все то время, пока он ждал ее, она внимала голосу другого. Она честна, но ничего не смыслит в мужской психологии, поэтому не чувствует за собой вины, напоминая героиню прошлого сюжета. Возмущенный муж не очень обдуманно посылает жену плюнуть в лицо проповеднику, чей голос был ей столь сладок, что она предпочла его ужину в компании законного супруга.
Муж, конечно, погорячился, но, ведомый гневом, не случайно он выбирает плевок, столь необычный акт — интимный, как поцелуй, но одновременно и отчуждающий.
Гневливый муж использует, вероятнее всего, теофорную клятву, так что он обязан ее исполнить. А женщина, таким образом, плавно двигается в сторону соломенного вдовства: и мужняя жена, и дома лишена. Оставим пока этические качества мужа в стороне. Перейдем к мудрецу. Как мы уже отмечали, изучение Торы — процесс интимный, нередко окрашенный эротическими тонами. Для него пристала келья. Как только мудрец начинает проповедовать, участником акта постижения оказывается не пойми кто. Только начни говорить в синагоге Хамата, и разные иные, в том числе женщины, уже хотят стать частью интеллектуального действа.
Но ведь Тора по праву наследие всего народа, а не только его мудрецов. Потому и идет наш ученый муж толковать в синагогах малых городов. Ученица, случайно примкнувшая к слушателям мудреца, уже вкусила от плодов мудрости. А после этого бывает трудно удовлетвориться ужином в компании обычных людей. Высокий соблазн увел бедняжку от семейного очага, и мудрец не может не чувствовать своей ответственности за то, что ее жизнь так драматически изменилась. Рассказчик не без юмора сообщает, что он прознаёт подоплеку событий «святым духом», подобно тому, видимо, как рабби Акива узнал о необходимости выдать замуж дочь Ханании бен Хакиная.
Менее изощренный повествователь в параллельной версии в Ваикра Рабба 9:9 рассказывает иначе: «Оставалась она [вне дома] одну неделю, и другую, и третью. Сказали ей соседки: Вы до сих пор ссоритесь? Мы пойдем с тобой к учителю. Когда увидел их рабби Меир, то понял все…» То, что первый называет «святым духом», есть не более чем дедуктивный метод, применяемый позднее одним лондонским холостяком. Уловка, предпринятая мудрецом, проста: внезапно ему потребна помощь женщины для излечения мнимо больного глаза! Именно женщины заговаривают раны, оплакивают умерших и прядут ткани. Заговор глаза подразумевает плевок — и этот терапевтический акт уже вовсе не интимен и нисколько не обиден, вековой авторитет народной медицины оправдывает его. Истинную природу этого фиктивного лечения легко понимают все присутствующие.
Наша бездомная интеллектуалка как бы плюнет в глаз толкователю, и грубая клятва мужа как бы исполнится, к вящей пользе всех участников действа, дабы мир вернулся в дома Хамата. Уже изощренные в тактике разрешенных обманов соседки подталкивают нашу любознательную простушку к мудрецу, но она при виде того, чьему голосу еще недавно столь самозабвенно внимала, не может оправиться от смущения. Он пытается ей помочь, вопрошая о ее мнимой осведомленности в науке саливации, но женщина честно отвечает, что несведуща в ней. Тогда проповедник сам становится врачевателем и прописывает себе для полного выздоровления слюну именно этой женщины, в объеме не менее семи плевков. И мне трудно отделаться от впечатления, что он судит здесь самого себя, в экстазе ораторского запала лишившего послушную ученицу мужнего стола.
Отправив взволнованную поселянку в компании умильно щебечущих соседок домой, не преминув напутствовать их соответствующим образом, учитель остается со своими самыми строгими судьями — с учениками. Те полны негодования по поводу его юродства. Оказывается, наш гневливый галилеянин не первый, и, как поступать с подобными мужланами, ученое сословие уже знает.
С точки зрения учеников, следовало бы отловить мерзавца и внушить ему, что негоже выгонять из дому дочерей Израиля. А ежели он не поймет мужского разговору, уложить под розги. Тот бы как миленький возвратил жену и сделал бы это добровольно, как и бывает в таких случаях.
Таковая расправа кажется им гораздо достойнее фарса исцеления слюной. Ученики считают, что хорошо дозированная жестокость лучше для решения затруднительных социальных задач, нежели выставление ученого коллеги в смешном свете. Однако свежеоплеванный учитель полагает иначе, отсылая учеников к талмудическому прочтению ритуала соты. Таковому ритуалу подвергается подозреваемая в неверности жена. Согласно талмудической интерпретации библейской церемонии, «горькие воды», используемые для испытания женщины, получаются смыванием имени Бога с пергаментного свитка. Именно страх святотатства должен был удержать женщину от лжи.
Рабби Меир усматривает в своем поведении почти imitatio Dei. Подобно тому, как Бог поступился своей честью — когда позволил стереть свое имя для приготовления напитка, с помощью которого испытывали женщину, чье поведение вызвало сомнения у мужа, — так и рабби Меир готов поступиться своим достоинством, с тем чтобы ревность гневливого мужа незадачливой интеллектуалки утихла и он бы принял свою жену назад. Ведь с точки зрения благодушной мужской патриархальности, всегда лучше сохранить мужчину и женщину вместе, нежели позволить им самосовершенствоваться порознь.
Смущенные ученики с легким недоумением взирают на своего учителя, который, однако, нимало не сконфужен. Ведь он не просто оплеван, он смог поддержать общественный порядок, что, видимо, дает ему дополнительные силы, дабы следовать по нелегким дорогам жизни. А ученица мудреца становится его соучастницей в галахическом спектакле и после благополучно возвращается к семейному очагу. Интересно было бы узнать, какой урок она извлекла из случившегося, о чем она думала, готовя очередной семейный ужин или обед. Но это, увы, за рамками нашего повествования, которое несет в себе только то, о чем готов был нам поведать древний рассказчик. Но ты, читатель, вполне можешь это домыслить…
