Честь есть нечто, человеком весьма желанное — пожалуй, не менее, чем любовь и богатство. Особенно в ученых сообществах, где признание коллег и учеников — едва ли не единственный критерий академического успеха. Талмудический рассказ чаще занимается вопросами томления ученого героя о признании коллегами, чем, скажем, томления героя романтического о внимании прекрасной дамы. Такой рассказ мы прочтем и сегодня, однако его сюжет будет осложнен присутствием «внутреннего Иного», вавилонского ученика одного известного палестинского учителя. Коллизии между теми и этими мы уже обсуждали, и тандем этого учителя и этого ученика нам тоже уже знаком.

Иерусалимский Талмуд, Моед Катан 3:7 83

Рабби Иоханан шел, опираясь на рабби Иакова бар Иди. И вот рабби Эльазар увидел их и сокрылся перед ними.
Сказал рабби Иоханан: Этот вавилонянин две вещи сделал мне: Он не приветствовал меня и он не преподает учение от моего имени.
Отвечал ему рабби Иаков: Так принято у них! Зеира ведь тоже никогда не приветствовал Раббу, потому что так они толкуют стих: «юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли» (Иов 29:9).
А потом проходили они мимо одного Дома Учения и так сказал он: Здесь сидел и преподавал рабби Меир и когда приводил учение от рабби Ишмаэля, то указывал на это, а учения рабби Акивы не называл.
Сказал тот: Все люди знают, что рабби Меир — ученик рабби Акивы!
Сказал тот: Все знают что рабби Эльазар — ученик рабби Иоханана! И еще спросил: Можно ли проходить пред статуей Адори?
Ответил ему: Разве, проходя перед ним, ты почитаешь его? Проходи мимо, не глядя.
Сказал ему рабби Иаков бар Иди: Стало быть, рабби Эльазар правильно поступил, не пройдя перед тобой!
Сказал ему: Иаков бар Иди! Умеешь ты примирять!

Наш рассказ появляется сразу после упоминания — в рамках талмудической дискуссии — обязанности ученика талмудической академии приветствовать учителя первым. Минимальным приветствием в этом контексте считается фраза «Мир тебе, рабби!».
На фоне этой нормы начало рассказа выглядит весьма странным. Знаменитый и почтенный рабби Иоханан следует по улице своего города, опираясь на руку некоего рабби Иакова бар Иди, своего ученого друга. На той же улице случается оказаться рабби Эльазару бен Пдату, выходцу из Вавилонии и ученику раби Иоханана. Однако достаточно неожиданным для учителя образом его уши не услаждаемы даже минимальным приветствием; ученик, в полном молчании, застывает, давая учителю пройти мимо. Удалившись на достаточное расстояние, почтенный рабби изливает другу накопившееся на сердце негодование; выражая свою фрустрацию, он именует ученика «этот вавилонянин», показывая, что оскорбительность поведения ученика умножается его инаковостью. Честь рабби Иоханана уязвлена дважды: тем, что ученик обделил учителя положенным ему пожеланием мира и тем, что, выступая публично, вавилонянин не ссылается на рабби Иоханана, хоть и говорит о вещах, преподанных им.

Так чужак становится неприемлемым не только ввиду своей явной чужеродности, но и ввиду «инакового» поведения. Однако не страдающий ксенофобией (и, видно, не спесивый) рабби Иаков находит способ реабилитировать чужака. Мол, Эльазар бен Пдат не приветствовал учителя положенными словами, потому что в его родной Вавилонии это делают иначе. Там поняли стих из книги Иова не в том смысле, что когда сильный и богатый Иов шел к своему месту у городских врат, юноши смущенно ретировались, а старцы представали перед ним, — а как если бы Иов говорил, что почитание юношей старца заключается в безмолвном ретировании с дороги почитаемого. На Востоке, намекает рабби Иаков, почитают не словами, а молчанием и самоустранением.

Тут следует отметить, что Вавилонский Талмуд ничего не сообщает нам о подобных методах выражения почтения; они мне также неизвестны ни из каких других источников. Действительно ли речь идет о существовавших некогда различиях в культурах евреев Палестины и евреев Вавилонии, или рассказчик, конструируя Иного, создает его с помощью антитезы: вот, у нас при встрече громко славят, а у них застенчиво молчат? Трудно предпочесть одну из этих опций, но ясно одно: рассказчику угодно устами рабби Иакова реабилитировать вавилонянина в глазах рабби Иоханана. Аналогично обращается он и со вторым проступком — тем, что ученик не упоминал имя учителя в надлежащем контексте. Можно ведь предположить, что для ученика его принадлежность дому учителя столь неоспорима, что все его речи по умолчанию атрибутируются как принадлежащие учителю.

Идея эта, как бы логична она ни была, не находит широкого распространения в талмудической литературе; как я уже отметил выше, ученики мудрецов призываются обычно упоминать имена учителей. Однако в нашей истории две привычки вавилонянина, раздражающие учителя своей преступной инаковостью, превращаются стараниями рабби Иакова в обыкновения в общем-то благонравные, хотя и слегка необычные.

Последний штрих к портрету вавилонянина наносится рабби Иаковом как бы невзначай, при обсуждении детали, вроде бы не имеющей прямого отношения к делу. В Тиберии была известная статуя, называемая талмудическими мудрецами Адури или Гадури. Согласно мнению одних исследователей, то была статуя императора Адриана, а согласно другим — статуя одного малоизвестного египетского божества; в обоих случаях речь идет об обожествляемой фигуре, почитание которой еврею негоже. Иаков, казалось бы, невинно вопрошает, не является ли само хождение пред лицом статуи своего рода почитанием ее. Ответ, весьма категоричный, отрицателен — пройти пред лицом статуи не означает ее почитания; проходящий мимо просто проходит мимо. Тогда, замечает Иаков, получается, что вавилонянин выказал рабби Иоханану знак почтения — он не прошел перед ним, а остался стоять, пока учитель не миновал его. Тем самым его поведение, расцененное учителем как дерзкое, было способом показать почтение — просто иным, отличным от общепринятого способом.

Примиренный и убежденный риторикой друга рабби Иоханан благословляет его за миротворчество, и безмолвный, но оправданный вавилонянин занимает свое место среди коллег. Он остается Иным, но приемлемым, не отверженным Иным.

Мир, сконструированный ими, может вобрать в себя и статую Адури, и молчаливого вавилонянина — ведь все дело в том, как он будет объяснен мудрым человеком, прогуливающимся по улице.