Эмигранты первой волны шутили про чай Высоцкого, сахар Бродского и Россию Троцкого и жаловались на Аронов Танкелевичей, вытеснивших прежних Ивановых и занявших в Советской России все командные должности. После революции в эмиграции оказалось несколько десятков тысяч российских евреев — некоторые из них просто откочевали на Запад, спасаясь от разрухи и погромов, однако большинство покинуло Россию сознательно, поняв, что с новой властью им не ужиться, невзирая на всех Каменевых, Зиновьевых и Ярославских.
1 из 8
Некоторых евреев сами большевики объявили персонами non grata. Так, в 1921 году из Совдепии была выслана группа анархистов-теоретиков, в их числе — Александр Шапиро и Всеволод Волин (Эйхенбаум) (об их дальнейшей судьбе и внутренних разногласиях можно прочитать, к примеру, в книге исследователя анархизма А.В. Шубина).
Среди пассажиров «философского парохода» оказался православный философ Семен Людвигович Франк; в том же 1922-м были высланы экономист Борис Бруцкус и критик Юлий Айхенвальд, удостоившийся разгромной статьи в «Правде», написанной самим Троцким.
Как и у русских товарищей по несчастью, судьба еврейских эмигрантов первой волны сложилась по-разному. Некоторые, пожив на Западе, вернулись в советскую Россию. Так, в 1924 году репатриировался и трудоустроился по специальности, в ГПУ, Лев Зиньковский-Задов, начальник махновской контрразведки. В конце 20-х — начале 30-х вернулись Давид Бергельсон, Дер Нистер (Каганович), Лейб Квитко, Довид Гофштейн и нескоторые другие писатели-идишисты. В 1949-м Дер Нистер будет арестован и умрет в лагере; Квитко, Бергельсона и Гоффштейна расстреляют по делу о Еврейском антифашистском комитете. В 1940-м, когда немцы вошли в Париж, на территории советского посольства укрылся Илья Эренбург, в молодости пламенный сторонник Добровольческой армии, тем не менее выехавший и живший в Европе по советскому паспорту.
Другие, вроде бывшего эсера-террориста Петра-Пинхуса Рутенберга, полностью сосредоточились на сионизме и других эксклюзивно еврейских делах. При этом заниматься сионизмом многие русские евреи предпочитали не в песках и болотах Палестины, но в более приятном европейском климате. Так, депутат нескольких сионистских конгрессов Владимир Темкин, покинувший Совдепию в 1920 году, поселился сначала в Берлине, а затем в Париже, где и скончался. Во Франции осел и член исполкома Сионистской организации Иосиф Шехтман, после прихода немцев эмигрировавший в Америку. Впрочем, сионизм, как и другие еврейские проекты, вроде развития идишской литературы, оставались уделом меньшинства.
Как писал еврейский журналист-эмигрант Литовцев, «в начале 20-х годов эмигрантский антисемитизм носил прямо-таки болезненный характер — это была своего рода белая горячка». В последующие годы ситуация если и изменилась, то незначительно. Кроме того, русские евреи хорошо помнили черту оседлости, процентную норму, погромы и другие прелести российской жизни. Тем не менее, значительная часть еврейских эмигрантов продолжала считать себя частью России и активно участвовать в политической, благотворительной и культурной жизни русской эмиграции.
Большевистская революция вытолкнула в эмиграцию представителей самых разных партий, от социалистов до монархистов. Оказавшись вне досягаемости «чрезвычаек», большинство этих партий возобновило свою деятельность, и еврейские эмигранты приняли в ней деятельное участие.
Как и в России, больше всего евреев было на левом фланге: только в Заграничную делегацию меньшевиков вошли Мартов-Цедербаум, Абрамович-Рейн, Дан-Гурвич, Двинов-Гуревич и несколько других сынов Израиля. Симпатиями еврейской интеллигенции традиционно пользовались либералы-кадеты. Более того, под влиянием революционных ужасов в эмиграции образовалась немногочисленная группа еврейских правых, искавших контактов с Высшим монархическим советом и другими реакционными организациями.
В 1924 году подобной еврейской группой был выпущен сборник «Россия и евреи», авторы которого осудили не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию, призвали евреев к национальному покаянию за участие в освободительном движении и сурово осудили тех, кто слишком настойчиво обвинял белых в еврейских погромах.
«Белые устраивали погромы — таков клич, разносимый вольными и невольными пособниками большевиков по всему миру. Чем дальше мы подвигаемся, тем больше мы убеждаемся, сколько в агитации по поводу погромов и недомыслия, и партийнаго пристрастия, и нарочитых извращений. И вся эта контрабанда провозится под флагом пламеннаго еврейскаго патриотизма. Но само это усердие, это усиленное старание бросить весь вес наших жертв на чашку революции — при нынешнем положении вещей это значить фактически на чашку большевиков — это усердие отнимает у нас и логическую, и моральную возможность клеймить на весь мир тех белых, которые прошли по еврейским местечкам опустошительной грозой».
На еврейской улице эта позиция вызвала всеобщее возмущение, объединившее, едва ли не в первый и единственный раз, всю русско-еврейскую эмиграцию, от сионистов до социалистов и ассимиляторов. Что же до русских правых, то их отношение к евреям после этого публичного покаяния, естественно, не изменилось.
Там, где русскоязычная колония была немногочисленной, русские евреи нередко оказывались основными «потребителями» русской культуры. Княжна Зинаида Шаховская, жившая до войны в Брюсселе, позже вспоминала: «Вечера устраивались почти всегда Клубом русских евреев — русская колония в Брюсселе, нечего греха таить, в общем была далека от литературы, и круг ее интересов был ограничен».
Иронизируя над эмигрантским Парижем, Ильф и Петров цитировали объявление, якобы помещенное в местной русской газете: «Кантор Шапиро в зале мэрии 19-го аррондисмена прочтет доклад "Самодержавие, православие и народность"». Если оставить за скобками профессию оратора, то подобная лекция вполне могла иметь место, если не в Париже, то в каком-нибудь другом центре русской эмиграции.
Как и русские эмигранты, многие евреи рассматривали свое пребывание на Западе как временное и серьезно рассчитывали на скорое возвращение в Россию. Будницкий и Полян пишут, что когда в конце 20-х благотворительные организации Берлина устраивали курсы и кружки для еврейских эмигрантов, большинство родителей выразило желание учить детей русскому.
Когда черносотенец Пуришкевич назвал думскую ложу прессы «чертой оседлости», это вызвало улыбку не только справа — едва ли не все ведущие газеты назначили русскими корреспондентами евреев. В эмиграции, несмотря на антисемитские настроения значительной части публики, евреи продолжали играть первую скрипку в русской печати. Возмущенный Василий Шульгин писал:
«Берлином завладел «Руль», издаваемый Гессеном… Париж захватили “Последние Новости” — цитадель политического еврейства и еврействующих русских…»
Берлинскую газету «Руль», выходившую с 1920-го по 1931 год, основали трое видных кадетов, И.В. Гессен, А.И. Каминка и В.Д. Набоков (отец писателя); после гибели последнего всеми делами заправляли два еврея, к которым позже присоединился двоюродный брат Каминки Ландау.
Еще одной «чертой оседлости» стало эмигрантское книгоиздательство. В начале 20-х в одном Берлине действовали издательства «Геликон» А. Вишняка, «Русская книга» Кагана и Цитрона, «Огоньки» Левина, Левинсона, Постмана и Лейтеса, «Эпоха» Каплун-Сумского, «Грани» Цацкеса и другие (подробнее см. статью Леонида Юниверга).
В 1922-м в Берлин прибыл Исаак Штейнберг, бывший левый эсер и ленинский нарком юстиции, философ и ортодоксальный иудей («Коган рассказывал мне о Штейнберге, комиссаре юстиции: старозаветный, набожный еврей, не ест трефного, свято чтит субботу», — писал о нем в 1918 году недоумевающий Бунин. Обосновавшись в Германии, вместе с такими же «азиатами» Шрейдером, Бакалом и Лундбергом Штейнберг создал издательство «Скифы». Этого не смог выдержать даже видавший виды летописец эмиграции Роман Гуль, которого трудно было чем-либо удивить:
«Странно, что эта группа “скифов” состояла почти вся из евреев, которые по своему национальному характеру, я думаю, ни к какому “скифству” не расположены. Больше того, бывший наркомюст И.Штейнберг был ортодоксальный, религиозный еврей, соблюдавший все обряды иудаизма. Как он это увязывал со “скифством” — его “тайна”».
И. Левитан, сотрудник издательства Ладыжникова, как-то раз получил от читателя письмо с благодарностью за «русское дело, которое свободно от еврейского засилья». Пришлось разочаровать корреспондента, сообщив, что Иван Павлович Ладыжников еще до революции отошел от дел и издательством руководит Рубинштейн Борис Николаевич.
Некоторые эмигранты успешно сочетали работу в еврейских и общеэмигрантских организациях. Так, присяжный поверенный Вениамин Мандель, член Еврейской народной партии («Фолькспартей») и один из основателей Отеческого объединения русских евреев, в 20-е годы был председателем Общества помощи русским гражданам, помогавшего всем эмигрантам без исключения. В результате на Международной конференции помощи беженцам, состоявшейся в 1924 году, Мандель поприветствовал еврейских участников «от имени русского народа»! Через два года тот же Мандель «от имени десятков тысяч русских людей» выразил благодарность Германии, приютившей множество российских эмигрантов, а в 1927-м поблагодарил «дружественную организацию русских евреев» за успешную помощь беженцам.
Впрочем, многие эмигранты, получавшие помощь от еврейских или общерусских благотворительных организаций, считали себя и русскими, и евреями, не видя никакого противоречия между двумя идентичностями. Будницкий и Полян цитируют характерное письмо с просьбой о вспомоществовании: «еврейские сердца русских всегда были отзывчивы у нас на родине к несчастным».
Еще будучи в России, Владимир Жаботинский неоднократно заявлял, что ассимилированные евреи не слишком дорожат новоприобретенной культурой и с легкостью откажутся от нее, как только изменится политическая ситуация:
«Ассимилированный еврей не выдерживает первого натиска, отдает “воспринятую” культуру без всякого сопротивления, как только убедится, что ее господство прошло и хозяйское место переходит в другие руки. Он не может служить опорой для этой культуры: с каким бы он пылом о ней ни говорил, неглубокость и непрочность корней, которыми она связана с его душой, обнаруживается при первом серьезном испытании».
История показала, что Владимир Евгеньевич был не совсем прав. Многие русские евреи в эмиграции сохранили верность и русскому языку, и русской культуре, хотя никаких дивидендов это уже не приносило.
1 из 8
