Кассиль

Папа Лели и Оськи из «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля — тоже ассимилированный врач, причем реально пострадавший из-за своего еврейского происхождения: когда он попытался получить место гимназического врача, директор собственноручно написал на прошении: «Желателен врач неиудейского вероисповедания».

А еще там есть сцена погрома. Тем не менее, «Кондуит», в отличие от трилогии о Саше Яновской, не воспринимался как «еврейская» книга.

Катаев

В школьную программу по литературе был включен «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева, где, в частности, красочно описан одесский погром. Перу Катаева также принадлежит «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», автобиографическая повесть о детстве, проведенном в Одессе. С учетом места и времени еврейских персонажей в книге достаточно немного — возможно, потому, что семья преподавателя епархиального училища мало с ними пересекалась. Зато «еврейский сюжет» неожиданно возникает… в Вятке, где жил и служил дед писателя, священник городского собора: оказывается, отец писателя в молодости зарабатывал на жизнь в качестве шабес-гоя!

Папа нам рассказывал, что недалеко от их дома в Вятке была еврейская синагога и в пятницу вечером, когда закон запрещал евреям всякую работу, папу и его братьев нанимали как «гоев», то есть не евреев, тушить свечи, что тоже считалось работой, и за это платили им по две копейки. Тушение свечей в еврейской синагоге я тоже представлял довольно ясно, и меня удивляло и даже смешило, что русские мальчики, семинаристы, дети соборного протоиерея, тушат свечи в синагоге, где на черных скамейках сидят евреи в своих полосатых талесах, с какими-то черными коробочками, привязанными ремешками ко лбу.

Cудя по последней фразе, сам Катаев в детстве бывал в синагоге не по субботам, а в будни, когда евреи возлагают тфилин. Как и зачем, интересно, он туда попал?

Свирский

Шабес-гоем довелось побывать и герою другой популярной детской книги — «Рыжика» Алексея Свирского: в своих странствиях по землям черты оседлости главный герой повести как-то познакомился с отставным солдатом, зарабатывавшим на хлеб «субботней службой» в еврейских местечках. Вместе со своим покровителем Рыжик гасил субботние свечи, передвигал подсвечники, к которым правоверным иудеям в шабат запрещено прикасаться, и даже побывал в синагоге на молитве.

— Долго будут они молиться? — спросил Рыжик.
— Нет. Евреи скоро молятся. У них, скажем, молитвы длинные, да язык быстрый…
— А почему они такие печальные ходят?
— Это они, видишь ли, для жалости, чтоб, значит, бог пожалел их…

Молящиеся вытянули вперед головы и застыли в этой позе. Казалось, они к чему-то прислушивались. Вдруг все они, точно по команде, привскочили и так заголосили, что само здание задрожало от этого неистового крика. Потом все сразу смолкло. Молящиеся повернулись лицом к востоку и стали беззвучно что-то шептать.

Никаких примечаний в книжке не было. Так что советский читатель оставался в неведении, что Алексей Иванович Свирский, до крещения Шимон-Довид Вигдорос, с фотографической точностью изобразил молитву «Амида», центральный элемент еврейской литургии.

К странствиям Рыжика ненадолго присоединяется сбежавший из местечка еврейский мальчик Хаимке, который собирался «ходить по земле и учиться до тех пор, пока не сделается первым ученым на всем свете». Учитывая, что сам Вигдорос-Свирский бродяжничал с 12 лет, очень соблазнительно увидеть в этом Хаиме самого писателя. Но герой, в отличие от автора, категорически отвергает крещение, хотя и говорит, что «когда он придет в страну, где не будет евреев, он обрежет себе пейсы».

Макаренко

Об антисемитизме и погромах упоминали и другие советские авторы, например Макаренко: в его колонии в начале двадцатых оказалось несколько еврейских подростков, которых Антону Семеновичу на первых порах пришлось защищать от постоянных нападок и избиений.

Впрочем, для Остромухова, Шнайдера, Глейсера, Крайника и других еврейских колонистов антисемитизм товарищей был, кажется, единственной ниточкой, хоть как-то связывавшей их с еврейством.

Волков

Помимо шести книг о Волшебной стране посреди американского континента, Александр Мелентьевич Волков написал несколько исторических романов и повестей, в том числе повесть «Скитания» о юности Джордано Бруно. Герой влюбляется в дочь демонического ростовщика Елеазара бен-Давида. Прекрасная еврейка бежит из отцовского дома и заявляет, что желает принять крещение, а этот «столп веры, один из старейшин синагоги» сначала подсылает наемных убийц соблазнителю, а когда из этого ничего не выходит, организует убийство собственной дочери.

Действие книги происходит в Неаполе и начинается «осенью 1557 года», тогда как последний еврей покинул город в 1535-м, и до 1737-го столица Королевства обеих Сицилий оставалась юденфрай. Ни в одном известном источнике, включая дореволюционную ЖЗЛ-овскую биографию Бруно, об этой истории ничего не сказано, так что можно смело предположить, что весь сюжет был от начала и до конца высосан из пальца.

Вот, пожалуй, и все. Но даже таких крупиц информации было достаточно для создания весьма конкретного образа. Еврейскую религию советская детская литература показывала набором диких и нелепых ритуалов, не стоящих ломаного гроша, а само еврейство — причиной ненависти и источником различных неприятностей, от которых евреев оградила и ограждает благодетельная советская власть, предоставившая им возможность стать настоящими советскими людьми. Понятно, что таков был взгляд официальной пропаганды. Но эту точку зрения разделяла и немалая часть советских евреев, включая и читателей детских книг, и их родителей и дедушек.

Возможно, кому-то из читателей повезло больше и им удалось еще в детстве соприкоснуться с более разнообразными и информативными источниками?