Эпистолярная повесть «Менахем-Мендл» — одно из главных произведений Шолом-Алейхема. Незадачливый местечковый еврей Менахем-Мендл случайно попадает в большой город (сначала это Одесса, потом — Егупец, то есть Киев) и, увлеченный перспективой легкой наживы, пускается во всевозможные финансовые предприятия, в которых ничего не понимает. Он верит в легкий заработок и о своих надеждах пишет жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Жена, необразованная, но хваткая баба, в ответных письмах умоляет мужа забыть об очередной химере и возвращаться домой. «Мыльный пузырь» лопается, прожект терпит крах, и все начинается сначала. Каждое приключение Менахем-Мендла отражено в отдельной «связке писем».

Писатель публиковал эти «связки» в 1892–1903 годах, а в 1909 году при подготовке юбилейного собрания сочинений заново отредактировал и собрал их воедино. Именно в канонической редакции 1909 года «Менахем-Мендл» вошел во все остальные издания произведений Шолом-Алейхема, как оригинальные, так и переводные. Между тем у этой знаменитой повести было гораздо менее известное продолжение. 25 апреля 1913 года в №86 крупнейшей варшавской еврейской газеты «Гайнт» («Сегодня») появилось первое послание из новой «связки писем» Менахем-Мендла. Дальше, то с большой, то с меньшей регулярностью, газета продолжила их печатать, и вскоре к ним добавились ответы Шейны-Шейндл. Это продолжалось почти весь 1913 год: последнее письмо вышло 10 ноября в № 246. Всего в новую «связку» вошло 45 писем. Так, накануне Первой мировой войны, Менахем-Мендл неожиданно вернулся к еврейским читателям.

В 1913 году Ш.-Я. Яцкан, редактор «Гайнта», обратился к Шолом-Алейхему с предложением вести политическую колонку, написанную в форме писем Менахем-Мендла жене. Шолом-Алейхем «устроил» своего героя работать журналистом в «Гайнт». Писатель превратил созданные им самим реалистические типы в речевые маски, с помощью которых высказывался в газете по злободневным политическим вопросам. Его персонажи заговорили не «от себя», а стали рупором для Шолом-Алейхема публициста. Конструкция была выбрана очень удобная. Маска «Менахем-Мендл» высказывалась в основном по вопросам международной политики, а маска «Шейна-Шейндл» — по вопросам внутреннего положения евреев в России.

«Менахем-Мендл. Второй том» — интересное во многих отношениях произведение, но его судьба сложилась неудачно. Сам Шолом-Алейхем так и не издал эти письма в виде книги. Исследователи, писавшие о канонической повести «Менахем-Мендл», в лучшем случае упоминали о существовании продолжения. Впервые как цельный текст «Менахем-Мендл. Второй том» появился в журнале «Советиш геймланд» («Советская родина») во 2–5 номерах за 1969 год. Однако в эту публикацию вошло менее двух третей «Второго тома». Из нее без всякого предуведомления были вычищены письма, не отвечавшие советской идеологии. Например, были полностью изъяты письма Менахем-Мендла, написанные с сионистского конгресса в Вене. Полный текст «Второго тома» впервые был издан в книжной форме в Израиле только в 1976 году издательством «И.-Л. Перец-фарлаг». Оба издания, и советское, и израильское, не содержат никаких комментариев. Этот недостаток призвано исправить издание перевода «Второго тома Менахем-Мендла» на русский язык, которое в ближайшее время выходит в свет в издательстве «Книжники».

Мы публикуем письмо, повествующее о горестной судьбе бедных еврейских эмигрантов, которые пытаются добраться до США, но застревают в Германии. В предшествующем ему послании Менахем-Мендла изложен фантастический план о том, как русское правительство должно оплатить всеобщую еврейскую эмиграцию из России. Ответное письмо Шейны-Шейндл интересно не только как историческое свидетельство. Это, в первую очередь, образец поздней «экспериментальной» прозы Шолом-Алейхема.

Во-первых, обращает на себя внимание композиция — письмо в письме. В предисловии к своему первому роману «Стемпеню» Шолом-Алейхем, для вида восхищаясь, а на самом деле критикуя сложную композицию романов «дедушки еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорима, писал: «У Вас, дедушка, получился бы рассказ в рассказе, да сверх рассказа рассказ, а потом уже и сам рассказ». Менделе такая композиция была нужна для того, чтобы столкнуть разные регистры письма и языка. Тут Шолом-Алейхем идет по тому же самому пути, по которому когда-то шел Менделе: относительно грамотное письмо Шейны-Шейндл подчеркивает простодушие и малограмотность письма эмигрантов. Характерно, что вставное письмо написано в технике, напоминающей «поток сознания», которую, впрочем, правильней было бы назвать «поток бессознательного». К этой технике Шолом-Алейхем стремился еще в своих «Монологах», но впервые с такой смелостью, включая полный отказ от знаков препинания, применил в этом письме.

У Шолом-Алейхема много произведений эпистолярного жанра. Например, знаменитый «Тевье-молочник» — это тоже роман в письмах. Идиш как литературный язык был в конце XIX века еще очень молод, хотя стремительно взрослел. На идише все еще преимущественно говорили, а не читали и не писали. Шолом-Алейхему удалось стать самым популярным и самым известным еврейским писателем именно потому, что в своих произведениях он, прежде всего, опирался на стихию устной речи. Этому миру устного слова принадлежат и многочисленные письма его героев. Начинаются они, как положено, с отработанных письмовниками цветистых формул, которые, однако, совершенно не годятся для изложения подлинных эмоций и повседневных событий. Показав в очередной раз скудость и непригодность гебраизированного книжного идиша, писатель подчеркивает перспективы развития языка на путях его сближения с подлинно народной речью.

Эпистолярный стиль героев Шолом-Алейхема, особенно из «простых», мало чем отличается от их устной речи. Скажем, Менахем-Мендл, мужчина и ученый человек, определенным образом структурирует свои письма, насыщает их цитатами из священных книг, передает время от времени диалоги, так чтобы было видно отличие его устной от его письменной речи. А Шейна-Шейндл пишет бесконечно длинными, захлебывающимися предложениями, перескакивает с пятого на десятое, явно не различая устное и письменное слово.

Массовая эмиграция отрывала от дома и заставляла писать людей совсем малограмотных. И Шолом-Алейхем во вставном письме дает слово людям, едва умеющим писать и совершенно не знакомым, в отличие от главных героев, с эпистолярным этикетом. Текст получается очень выразительный, почти авангардистский. В то же время надо понимать, что на самом деле Шолом-Алейхем не пытается воссоздать гипотетический текст своих героев, а только «показывает» его. Например, во вставном письме полностью отсутствуют знаки препинания, но все слова, включая гебраизмы, написаны правильно. Между тем знакомство с подлинными письмами еврейского простонародья показывает, что большая часть «простых евреев» писала с многочисленными ошибками, воспроизводила на письме фонетические особенности своего родного диалекта идиша и транскрибировала гебраизмы, включая имена собственные. Этого, конечно, Шолом-Алейхем делать не стал. Его «неграмотное» письмо написано вполне орфографически правильно. Это еще не «сказ», а его изображение. Мою задачу как переводчика, который должен был «показать» этот «показ», облегчило то, что я мог отказаться не только от знаков препинания, но и от заглавных букв. Такой возможности автор был, естественно, лишен.

Шейна-Шейндл из Касриловки — своему мужу Менахем-Мендлу в Варшаву. Письмо девятое

Моему дорогому супругу, мудрому, именитому наставнику нашему господину Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава Богу, пребываем в добром здравии. Дай Бог, чтобы вести от тебя к нам были не хуже. [1]

Во-вторых, пишу тебе, дорогой мой супруг, о том, что должна еще раз сказать тебе, можешь сердиться, меня это не трогает, но ты пишешь не о том, о чем нужно писать. Будь так добр, скажи мне, прошу тебя, предположим, все будет так, как ты пишешь: каждому еврею дадут по бесплатному железнодорожному билету и по сотне на человека, и что? Можно ли полагаться на заграницу? Я имею в виду не столько саму заграницу, сколько агентов[2] с благотворителями[3], с благодетелями этими, немцами[4], которые живут по ту сторону границы, погром бы на них, Господи, чтобы они тоже почувствовали вкус изгнания!.. Прочти, Мендл, письма, которые мы здесь, в Касриловке, получаем от мигрантов, я тебе так скажу, от этих писем и камень бы разрыдался[5]. Просто конец света, да и только! Ни справедливости, ни милосердия, ни Бога, ничего. Как говорит мама: «В Писании сказано, с тех пор как разрушен Храм, сердца людские — камень, а лбы — медь…». Чего, например, можно ждать в Кинисберге, в Гамбуре и в Бремеле от твоих немцев, чтоб их черт побрал, если они прикидываются жандармами и обращаются с нашими касриловскими мигрантами хуже, чем наши родные кишиневские хулиганы? Послушай, ради интереса, что пишут дети Меира Копелева. Уж год, как они уехали в Америку и пропали, как в воду канули. Здесь их уже оплакали, думали, что их и на свете-то давно нет. В конце концов является почтальон с письмом от них, но не из Америки, а из Кинисберга, чýдное письмо — горе горькое их родителям, что дожили до такого! Как говорит мама: «Хорошо тому, кто в земле лежит и не видит того, что творится под небом…». Я чуть не полчаса плакала над этим письмом у Крейны, жены Меира Копелева, так прямо и села от потрясения, и вот переписываю для тебя слово в слово все, что в нем написано, чтобы ты увидел и понял со своими немцами, постигни их внезапно холера, чтобы они постигли тебя, Господи, чтобы их там всех до одного разразило, от мала до велика, аминь! Аминь! Аминь! Теперь слушай, что пишут:

нашему дорогому любимому папе меиру чтоб он был жив-здоров и нашей дорогой любимой маме крейне чтобы она была жива-здорова и нашим дорогим любимым братьям и сестрам чтобы они были живы-здоровы и всем нашим дорогим любимым друзьям чтобы они были живы-здоровы и чтобы вы ничего такого не думали из-за того что мы так долго вам не писали мы всё откладывали со дня на день мы всё думали вот-вот воспрянем духом вот-вот придет избавление потому что агенты только забирали у нас деньги и вещи и обирали нас а комитеты в тысячу раз хуже агентов потому что не хотят нас пускать и держат нас до тех пор пока мы все не выздоровеем и даже если мы выздоровеем нас все равно должны держать потому что у нас не на что тронуться в путь у нас все забрали до последнего гроша так как с первого часа как мы с миром переехали границу до нынешнего дня ничего другого не слышим как только плати и сперва нас раздели догола в гамбуре и искали у нас деньги чтобы обменять мы говорили нету у нас нам не верили раздели догола и забрали у нас наши деньги то есть русские деньги и всунули ихние деньги немецкие деньги сколько сами захотели и держали нас и держали и держали и держали и велели за всё платить за квартиру платить за еду платить за воду платить мы стали плакать и просить по-хорошему чтобы нас уж отослали над нами посмеялись мы тогда стали просить по-плохому нам сказали что если мы не замолчим нас побьют мы увидели дело плохо замолчали и ждали и ждали и ждали пока нас с грехом пополам не отослали в бремель потому что нам сказали что там соберется партия мигрантов таких же как мы нас всех вместе пошлют дальше приехали мы в бремель нас спросили есть ли у нас русские деньги на обмен мы сказали что у нас нет нам уже поменяли нам не поверили раздели нас догола еще раз и обыскали но ничего не нашли а тем временем та партия мигрантов которая нас ждала и не смогла дождаться уже давно уехала а нас загнали в сарай и держали три дня и три ночи и только после этого отвели к доктору и там нас снова раздели догола и нашли что мы все слава богу здоровые и крепкие только у хьены и у лейбеле глаза испорчены а с испорченными глазами не пускают на корабль[6] тут мы начали плакать и спрашивать по-хорошему что же будет над нами смеялись тут мы начали спрашивать по-плохому что же это такое или туда или сюда нам сказали если мы будем тут воевать нам кости переломают пришлось нам замолчать и снова ждать и мы ждали и ждали и ждали пока нас с грехом пополам не отослали в кинисберг потому что в кинисберге нам сказали лечат больные глаза а когда мы прибыли в кинисберг нас спросили есть ли у нас русские деньги а нам их давно поменяли нам не поверили и нас снова раздели догола и всех обыскали но ничего не нашли и нас всех задержали из-за хьены и из-за лейбеле пока они не вылечат свои больные глаза и велели платить за все платить за квартиру отдельно и за еду отдельно и за воду отдельно и стали нас кормить такой рыбой что хоть нос зажимай потому что никакого мяса кроме рыбы там не дают и то не каждый день только по субботам держат эту рыбу для субботы в субботу мы заболели мы устроили скандал нам сказали если вы будете скандалить вас вышвырнут здоровых заодно с больными мы испугались если это правда что мы будем делать с больными поскольку мы все лежим тут вместе берчик тоже подхватил и годл тоже и марьяша тоже заболела глазами нас теперь уже пятеро с больными глазами мы совсем не можем тронуться с места и сидим тут как в тюрьме и не знаем что будет потому что по-хорошему не помогают а по-плохому мы боимся так мы решили чем так долго молчать лучше уж мы напишем все как есть потому что нам не выдержать так сильно скучаем по вам наши дорогие и любимые папа-мама наши дорогие и любимые братья и сестры наши дорогие и любимые друзья и приятели и напишите нам хоть письмо как ваши дела и как ваше здоровье и как всех здоровье и если придет ваше письмо всевышний сразу смилостивится у больных выздоровеют глаза и мы сможем сразу вырваться отсюда в америку потому что мы уже проели с себя последнюю рубашку и вся надежда только на бога он смилуется и сотворит чудо а нет так мы не дай бог помрем все от мала до велика…

Что скажешь, Мендл, о такой мегиле? Прямо зло берет, чтобы, дал бы Бог, этих немцев всех разразило и поразбросало. Как говорит мама, чтоб она была здорова: «Среди волков в лесу и то лучше...». Думаешь, это все? Погоди. Это только начало. Письмо, которое получили Копелевы, просто золото по сравнению с тем письмом, которое получил Файтл-Мойше Бас от своего брата Ноеха, и с тем, которое Борех-Лейб написал своей маме Перкеле-вдове, вот в этих-то письмах и вправду, как мама говорит: «Небо разверзается и ад восстает!» Но так как я обещала Крейне, что через полчаса верну ей мегилу ее детей, то боюсь, как бы она не прибежала с криком — она, если хочет, может! — поэтому заканчиваю мое письмо благословением на немцев: или пусть их из ясного неба громом разразит, или пусть все они пойдут побираться по дворам, а им подают не кусок хлеба, а болячку, или пусть у них там разверзнется земля и они все провалятся, как Корей[7], с детьми и со всем барахлом и даже с пасхальной посудой, и чтобы до завтра ни одного не уцелело, чтоб ни памяти, ни знака не осталось ни от одного немца так же, как тебе желает всего доброго и всяческого счастья твоя воистину преданная тебе жена
Шейна-Шейндл

Дорогой мой супруг! Дети пишут тебе, как всегда, отдельно. Мойше-Гершеле, чтоб он был здоров, пишет на святом языке, чтоб мне было за него, а остальные, чтоб они были здоровы, пишут тебе на идише. Они просят, чтобы ты прислал им из Варшавы книжек, сделай это ради них, Мендл, пришли, ты же сидишь прямо там, где печатают книжки, так что это, верно, не будет стоить тебе больших денег… Как говорит мама: «Когда варят повидло — пальцы склеиваются, когда топят смальц — губы жирные…».

(Гайнт, № 144, 07.07. 1913)

Перевел с идиша В. Дымшиц

[1] Таким стандартным зачином начинаются все письма Шейны-Шейндл Менахем-Мендлу
[2] Имеются в виду агенты пароходных компаний
[3] Имеется в виду Hilfsverein (Хильфсферейн, Союз помощи, нем., полное название «Союз помощи немецких евреев») — массовая германская еврейская благотворительная организация, занимавшаяся, в частности, помощью евреям-эмигрантам на их пути из России в США.
[4] Имеются в виду немецкие евреи.
[5] Вот как описывает мытарства эмигрантов, следующих в США через Германию, Еврейская энциклопедия (1913). «Нелегко положение эмигрантов, понадеявшихся на помощь агентов. Агенты пароходных обществ сплошь и рядом задерживают деньги, переданные для пересылки в конторы, навязывают эмигрантам услуги мелких обществ с невыгодными условиями перевозки, дают заведомо ложные справки и пр. Вдоль всей прусской границы на немецкой ее стороне имеются особые "контрольные станции", куда обязательно должен попасть каждый эмигрант, переступивший границу. Цель этих станций — изолировать эмигрантов якобы во имя охраны населения от заразных болезней, которые могут занести эмигрантские партии. На деле их назначение служит средством закабаления эмигрантов немецким пароходным обществом. На станциях эмигранты содержатся взаперти в грязных казармах. Эмигранты отпускаются "на волю" лишь с особого разрешения содержателя станции. Даже закупки съестных припасов эмигранты вынуждены производить тут же, у лавочников, арендующих свое право у содержателей станции. Их заставляют брать билеты и пароходные карты тут же на контрольной станции. Таким путем эмигранты лишаются всякой возможности свободного выбора парохода, с которым они желали бы следовать. На контрольной же станции эмигранта заставляют менять деньги на немецкие, причем рубль считают за 2 марки, а не за 2,16. Эмигранта подвергают мойке и дезинфекции и опять-таки за плату. Обращение с эмигрантами грубое. Всякие протесты эмигрантов остаются безрезультатными; прусская полиция может вернуть эмигрантов обратно на родину».
[6] Имеется в виду трахома — инфекционное заболевание глаз. Въезд в США лицам, больным трахомой, был запрещен.
[7] Корей – библейский персонаж, восстал против власти Моисея. За это его и его сторонников поглотила земля.