Я вообще-то полагал, что хорошо бы Балабанову после «Кочегара» выйти на пенсию, — потому что на том же уровне снять уже невозможно. Я был не прав.

Он преподает иудаизм в католической семинарии и в арабском университете, на арабском, естественно. Читает на иврите курс истории христианства для израильских гидов. Водит своих арабских студентов в «Яд ва-Шем».

В прологе мы спускаемся с облаков вниз, видим с высоты город и гору: средневековый город, все европейское Средневековье. И тут же изнутри. На пол-экрана член трупа — профессор Фауст с влюбленным в него Вагнером, Фриц Вагнер, студьезус из Йены, гомосексуальная тема, любовь к учителям, совершают они засуча рукава пресловутое общее дело: потрошат чье-то мертвое тело.

Пятеро возвращаются в комнату, наводят порядок, переодеваются, достают из холодильника невозможную в Песах водку, достают закуску, невозможную за еврейским традиционным столом вообще никогда. Они не евреи. Они литовцы, живущие в Каунасе и Вильнюсе. Каждый год в Песах приезжают в Кедайняй, откуда родом их отцы и деды, идут в Пабярже, становятся на недолгое время евреями. Почему они это делают?

Вот, скажем, Смердяков. Начинающий мыслитель-позитивист, едва вошедший в возраст бар мицва. Едва ли не на втором уроке сей юный герменевт спрашивает своего богобоязненного учителя: а как же это так Б-г сотворил светила небесные в четвертый день, а свет — в первый? Откуда свет-то? В ответ буддист Григорий награждает наглеца оплеухой.

Из-за кулис выплывает тень Достоевского и накрывает сцену

Надежда Чайковская: четыре жизни

В недельном разделе «Мишпатим» прилежный ученик дошел до такого закона: «Кто украдет человека и продаст его, и он будет найден в руках его, должен быть предан смерти». Проблема, не потерявшая актуальности и поныне. Правда, Совет Европы вряд ли бы согласился с мерой наказания.

Первая часть рассказа – речения Всевышнего, вторая – немедленная реализация сказанного. Как отражение леса в озере.
Пройдёт некоторое время, и Моисей тоже поднимется на гору.
В отличие от Аарона - в одиночестве.
И уже не спустится.

Почти сто лет назад в Палестине побывал Бунин. Его очерки похожи на эпитафию. Еще повезло, что весной приехал, а то бы и маков не было. Бунин не одинок: другие путешественники тоже рисуют картину полного запустения.

Святость, о которой говорится в Торе, требует не ухода от мира, а его деятельного преображения. Тора наполнена социальным пафосом. Ей абсолютно чужда отшельническая созерцательность.