«Много лет назад известный архитектор наметил планировку Рехавии; водя карандашом по бумаге, он видел тенистые переулки-аллеи, такие, как улица Аль-Харизи, ухоженный бульвар, получивший название Сдерот бен-Маймон, площади-скверы, такие, как площадь Магнеса, где в самый знойный день задумчиво шуршат сосновые кроны. Зеленое дачное предместье, квартал-укрытие, квартал-санаторий для беженцев, на долю которых выпали тяжелые испытания. Улицам дали имена средневековых еврейских мыслителей, чтобы добавить еще одно измерение — глубину времени, а вместе с ней атмосферу учености и умудренности.

Но постепенно новый город раскинул руки и заключил Рехавию в кольцо безобразных построек. Ее улочки стали выходить из берегов под напором потока автомобилей. А когда открыли западную магистраль и районы Шейх-Бадр и Неве-Шаанан превратились не только в центр города, но и в эпицентр всего государства, Рехавия перестала быть зеленым дачным предместьем. Стройки с головокружительной быстротой перескакивали с пригорка на пригорок. Маленькие виллы были пущены под снос, а на их месте выросли дома в несколько этажей. Исходный замысел был смыт приливом новых кипучих сил. Только ночи возвращают Рехавии малую толику ее несбывшихся надежд. Вбирая темноту, уцелевшие деревья приобретают былую осанистость и временами ведут себя так, будто они лес. Обитатели Рехавии, уставшие от дневных трудов, неторопливо выходят на вечернюю прогулку. С Эмек ха-Мацлева поднимается другой воздух, а вместе с ним горьковатый запах сосен и ночные птицы. Оливковые рощи взбираются по склонам, вступают в переулки, заходят во дворы. В окнах в электрическом свете видны полки, уставленные книгами. В некоторых домах женщины играют на рояле. Может быть, чтобы развеять печаль».
Амос Оз. Чужой огонь

Наконец-то я нашла этот рассказ. Амос Оз обманул меня. Этот кусок был намного прекраснее, я помнила его все эти годы, и он был другим. Слова поменялись местами и утратили краски. Но я читала его еще в Питере, перед отъездом. Рехавия, в отличие от рассказа, очаровала меня, но я была уверена, что мне вряд ли придется в ней жить. Я ошибалась. Только один год я прожила в другом районе. Иерусалим привел меня в Рехавию и поселил там. Мои квартиры становились все лучше и лучше, а расстояние между ними сокращалось.

Я ужасно гордилась своим районом. И очень любила им хвастаться. Объясняла, какие интересные люди здесь живут, и вообще. В первый раз, когда ко мне приехал друг из Питера, я, рассказав ему о Рехавии, повела его погулять. Ровно через минуту навстречу нам вышел огромный дебил, который писал в процессе неторопливой прогулки. Он двигался, оставляя за собой след, счастливо улыбаясь и рассказывая что-то хорошее себе самому.

— Да… Действительно хороший район. Что и говорить. Особенно люди. Запоминаются, - заметил мой друг.

И был прав. Нигде нет такого множества сумасшедших. Иногда они видны сразу, иногда поначалу притворяются просто твоими соседями. Иногда сумасшедшим соседом оказываешься ты сама.

Моя первая квартира. Узкая и длинная, разделенная на кухню и две маленькие комнаты, под самой крышей. С крошечного балкончика можно было увидеть угол Кнессета — я до сих пор не знаю, плюс это или минус. Дом был ультрарелигиозным, но мы с ним друг другу не мешали. Меня, правда, несколько настораживала реакция моих соседей. Иногда они бросались ко мне и выспрашивали о здоровье, а иногда вовсе не обращали внимания и даже не здоровались. Я привыкла и не сопротивлялась, будучи внутренне готовой к любому варианту. Так продолжалось несколько лет, и наконец после продолжительного бойкота ко мне подошел сосед и, явно преодолевая неприязнь, спросил:
— Простите, а когда придет ваша сестра? Она такая хорошая девочка, и мы очень волнуемся, давно ее не видели.
— Какая сестра?
— Ваша сестра-близнец.
Пришлось признаться, что я единственный ребенок. После этого мы стали просто здороваться.

Моя вторая квартира располагалась на улице Пальмах. Я прожила в ней дольше всего. Тоже слегка безумная квартирка. Во-первых, у дома было два адреса. С одной стороны, он действительно был на Пальмахе, а с другой, у него был адрес Итамар что-то там и, естественно, второй номер дома. Так что я жила как бы в двух квартирах одновременно.

Квартира состояла из двух комнат: одна нормальная, а вторая метров пять — во всяком случае, я могла, раскинув руки, упереться ими в обе стены, — кухня 1,5 метра и балкон. В квартиру всегда набивалась толпа людей, причем в маленькой комнате сидели друг на дружке человек десять, еще пара-тройка выглядывала с балкона, а в прихожей каким-то образом помещались до пятнадцати человек (при этом открывались двери ванной и туалета, и это давало еще пять посадочных мест). Ну а в нормальной комнате сидели все остальные.

Еще там была люстра. Прямоугольная решетка из черного чугуна. Очень странная вещь. Я ее называла «Решетка для поджаривания мелких животных эпохи первых христиан». Такого вполне пыточно-римского вида. Когда квартиру продали, люстру я забрала. О ней никто и не вспомнил. А ее надо любить и ценить, и тогда все будут удивляться, откуда такая красивая вещь. И с тех пор она переезжает со мной с квартиры на квартиру. Один нижний шарик был отбит головой моей подруги в специальном танговом па. Им это не мешает — ни подруге, ни люстре.

Но соседи… Соседи — это отдельная песня. Во-первых, ровно надо мной жила одинокая старуха, приехавшая в 20-х годах из России строить Израиль. По совместительству она была главой домового комитета. И каждый месяц, когда я заносила ей деньги, она по два часа объясняла мне, что русских не любят, потому что они не работают на стройке.
— Вот ты работаешь на стройке?
На стройке я не работала и не очень хотела. У старухи была еще одна любимая тема — правильный иврит. Темы не менялись никогда. Ответить ей на вопрос, какого черта в Израиле жалюзи называются трисами, когда есть старинное ивритское слово, я тоже не могла. Приходилось мрачно терпеть.

Над нею жили остатки семьи Пастернак. Дело в том, что когда-то давно в этом доме жил адвокат по фамилии Пастернак, у которого было много детей. Некоторые из них очень преуспели в жизни, а другие страдали психическими расстройствами разной степени тяжести. Догадайтесь, кто жил надо мной? Правильно. Сначала они, брат и сестра, решили разнообразить мою жизнь водной стихией. Однажды, зайдя в дом, я обнаружила, что ковер гостеприимно выплывает ко мне из комнаты в прихожую. Луна отражалась в воде и сияла как ненормальная. Я сначала даже не поняла, где оказалась. Попытка достучаться до разума старушки сверху ни к чему не привела. Пришлось обследовать ее квартиру — я выяснила, что вода течет сверху, но у старушки почему-то не задерживается, а по стене вливается ко мне. И отказывается вытекать. Пастернаки не входили в контакт. Возможно, просто не умели. А на дворе ночь. И я могу сыграть последнюю сцену из «Титаника» — не фильма, а парохода — буквально в любую минуту. То есть не бриллианты топить, а самой того-с. Пришлось брать городскую телефонную книгу и немедленно обзванивать всех Пастернаков со следующим вопросом: «Простите, вы не являетесь родственником покойного адвоката Пастернака? Нет? Извините». Из примерно тридцати Пастернаков двадцать три родственниками покойного не являлись. Явился двадцать четвертый. После чего вопрос был решен. Мне очень повезло, что их фамилия была довольно редкой. А если бы это были Коэны? Мне бы пришлось звонить месяца два и точно воплотить в жизнь судьбу связиста на «Титанике». Но Пастернаки на этом не остановились. Примерно через год они устроили мне испытание огнем. Какого рожна эта пара решила разжечь костер в квартире, осталось загадкой. Но им удалось. После чего брат ломанулся в окно и раскроил себе череп ровно за стеной, у которой стояла моя кровать. Буквально голова к голове со мной, спящей мирным сном, на расстоянии сантиметров сорока. Не подумайте только, что это меня разбудило. Разбудить меня практически невозможно. Сестра же Пастернак, обладая недюжинным весом, до окна не добралась и была спасена. После смерти брата в их квартире поселилась очередная сестра. Она даже иногда разговаривала, только при этом подергивалась всем телом и в особенности лицом, что непринужденности беседе не придавало.

Третья квартира была на улице Аза на первом этаже. И с балконом. Балкон был намного ближе к улице, чем дверь, поэтому гости обычно входили ко мне в спальню через балкон. Наверняка некоторые задерживались, слушая наши беседы с подругами. А потом все удивляются, что в Иерусалиме столько сумасшедших. А не надо подслушивать. Мое счастье, что ложилась спать я очень поздно и очень быстро научилась запирать балконную решетку. Из неожиданных гостей у меня наблюдались одни кошки и ежики.

У квартиры было несколько особенностей. Во-первых, она находилась в непосредственной близости от одного из самых крупных бомбоубежищ города, которое сверху было оформлено как милый садик. Во-вторых, она располагалась практически напротив квартиры небезызвестного Биби Нетанияху. А Биби охраняли не по-детски. Как-то один мой приятель решил положить мне новогодний подарок прямо на балкон. Я, услышав шум, направилась туда, но дойти не успела. Раздался стук в дверь. За дверью были два мужественных красавца в штатском, между которыми болтался мой приятель с раскрытым удостоверением личности в руках. «Знаете ли вы этого человека?» — спросили меня вместо "здрасьте". Каюсь, мне сразу захотелось сказать: «В первый раз вижу».

Имелась соседка и старый садовник. Причем их подходы были одинаковы до изумления. Чудный садовник-араб очень меня полюбил. Полюбил он также стучаться ко мне в 8 утра. Ко мне. В 8 (прописью: восемь) утра. Видимо, он считал меня приличным человеком. Я три раза открывала ему дверь в восемь утра. Он просил чаю и два раза получал нечто напоминающее чай. На третий раз мне пришлось объяснить, что насчет приличности он ошибается и раньше 11-ти здесь чай не подают даже мне. Он явно почувствовал свою вину — иначе я не могу объяснить его последующие действия. Балкон у меня выходил на улицу Аза. Между балконом и улицей был заросший садик, который не позволял прохожим наблюдать за моей жизнью в упор. Некоторое время. Пока садовник, светясь от гордости, не подошел ко мне и не сказал: «Ты такая хорошая! Я решил сделать тебе приятное. Посмотри, как красиво я все сделал». Я обомлела. За балконом расстилалась пустыня. Все кусты срезаны под корень, даже трава уничтожена. Ну, на случай, если мимо будут проходить гномики и травка помешает им рассмотреть что-нибудь особенно интересное. По-моему мне даже не удалось улыбнуться. Зато я получила представление о том, как по-разному люди воспринимают красоту. Он ведь действительно хотел сделать мне приятное.

Соседка была англичанкой. Это я выяснила опытным путем. Я устраивала день рождения и обходила соседей с известием о том, что событие назначено на такое-то время, и извинениями за шум и неудобства. «Здравствуйте, я ваша соседка», — только и успела сообщить я соседке, как из-за двери с непередаваемым британским акцентом послышалось: «Фак офф, бич». Бич малость охуела, написала объявление и затаилась. Вот с шизиками что хорошо — абсолютная непредсказуемость. На следующий день соседка уже висела у меня на шее, рассказывая трагическую историю своего кота. Какое счастье, что она поведала мне о своем домашнем любимце. Потому что когда ночью я услышала дикий мяв моей кошки Тушки, проснулась и увидела... Я даже не очень понимаю, как это описать. Увидела я персонажа Эдгара Аллана По — огромного черного кота с одним сверкающим в темноте глазом. Но я быстро сообразила, что это не ночной кошмар, а соседский кот, добродушнейшее существо, страдающее диабетом, а также счастливый обладатель только одного, но выразительного глаза и искусственной ноги.

Англичанки действительно любят животных. Черт меня попутал как-то раз пожаловаться соседке, что моя кошка заболела, а антибиотики жрет, только если я ей три раза в день в дикую жару поджариваю свежую куриную печенку. Назавтра мне в дверь позвонили в шесть тридцать утра.
— Я всю ночь из-за вас с кошкой переживала и пришла научить ее принимать антибиотики. Вот смотри.
Схватив с дивана кошку, соседка сжала ее между колен, открыла ей рот и пальцем запихнула антибиотик.
На морде Тушки было такое «Вы охуели!», что она даже забыла царапаться. Немножко посидев с такой мордой, она интеллигентно рыгнула и выплюнула таблетку.
— Ничего! — отважно заверещала англичанка. — Сейчас она точно ее проглотит.
И она повторила маневр. Кошка даже не успела среагировать. Только на этот раз соседка, запихнув таблетку, зажала кошке морду. Кошка вообще потеряла дар речи.
Все это происходит в 6:30 утра. Мы с Тушкой в такое время не особо расположены к гостям и не очень сосредоточены. После экзекуции Тушка осталась сидеть в кресле в полном охуении, а англичанка вылетела из квартиры.
Мы с Тушкой посмотрели друг на друга. Выражение лиц у нас было одинаковое: «Что это было???» По-моему, она чуть не заговорила. Естественно, таблетку я нашла днем под тем же креслом.

Прожила я там всего год и переехала в свою нынешнюю квартиру. Тоже, знаете ли, накопились вопросы.

Во-первых, почему 89-летний сосед сверху хватал за филейные части моих домработниц, а во-вторых, почему он упорно ссал мне под дверь? По причине его ухода в мир иной спросить уже некого. В-третьих, мне не совсем понятно, почему наш домовой комитет с упорством, достойным лучшего применения, обустраивает дом — зафигачивает сад, чугунные узорчатые ворота, новые почтовые ящики с медными табличками, — но сообщает, что на отопление денег нет. Хотелось бы понять логику. В-четвертых, почему сосед из второго подъезда, когда недоволен действиями домового комитета, кладет им на площадку дохлых крыс? Эта площадка — ровно подо мной, и я успеваю обнаружить крыс раньше домового комитета. Квартира моя находится по соседству с домом премьер-министра. В первый раз я ломанулась к охране Шарона. В домашних тапочках. Со следующим текстом:

— Простите, пожалуйста, вы всех тут проверяете. Вы не видели, кто подбрасывает дохлых крыс на площадку первого подъезда этого дома? Вы же здесь все время.
По реакции я поняла, что хорошего ждать не придется.
— Дохлых крыс? Ага. Вы знаете, вы бы шли домой. А мы обязательно. Как только увидим — сразу вам сообщим. Позвоним и зайдем. — И это все таким специальным успокаивающим тоном.

Надо ли удивляться, что они так ко мне и не зашли. Не говоря уже о позвонить. Тем более те охранники были настоящие. Орлы. Соколы. А когда власть сменилась... Знаете, как танцует третий состав маленьких лебедей? Гулко топает и поднимает пыль. Так вот, нынешние мальчики — и есть третий состав. Они заговаривают с людьми на улице, угощают сигаретами, покидают пост. Ясно, что премьер там не живет, особенно после того, как напротив его резиденции случайно упал дом, и теперь его строят заново. На месте премьера я бы тоже оттуда слиняла. Но у меня нет выхода. У него, видимо, есть — но не надо же так афишировать!

Дома на улице стоят плотненько. Поэтому с обитателями соседнего дома мы здороваемся, не повышая голоса. Буквально шепотом. Однажды летом я проснулась от странного ощущения, что на меня кто-то смотрит. Ощущение не подвело. На крыше соседнего дома меняли бойлер. То есть хозяева думали, что рабочие меняют бойлер, а рабочие, столпившись у края крыши, наблюдали за тем, как я сплю. Вот и оставляй балконную дверь открытой в жару. И не в жару.

Дом напротив прилепился, как ласточкино гнездо, к стене соседнего, намного более основательного многоквартирного дома. В доме напротив всего три этажа — три квартиры и три больших балкона. Они расположены прямо напротив балкона моего девичьего будуара. На первом и третьем этаже все нормально, а вот на втором... Просторные окна и балконные двери забаррикадированы большими темно-коричневыми железными ящиками, у которых передняя стенка — вроде жалюзи. Долгое время я любовалась на эту мрачную заброшенность. Квартиру оставили уже очень давно — судя по зарослям сохлых растений на балконе, которые не оживил даже дождь. Но однажды ночью с балкона сквозь щели заброшенной квартиры я увидела яркий свет внутри, а когда присмотрелась - пустые освещенные комнаты. И никого. Надо сказать, я довольно долго ждала на балконе и потом еще несколько раз выходила — с тем же результатом. Потом рассказала эту историю приятелю. Тот рассудительно заметил, что это были, наверное, воры. Такое мне в голову не пришло: свет был не нервный и торопливый, а спокойный и наглый. И, пожалуй, я была права, потому что утром огромный балкон напротив был усажен совершенно замечательно себя чувствующими зелеными кустами, цветами и еще какой-то растительностью. Прошло уже пять лет. Раз в году, в произвольный день, история повторяется. Всегда ночью. За это время цветы меняли один раз. А еще один раз вынесли стул. Людей я до сих пор не видела.

* * *

Любите ли вы Рехавию, как люблю ее я? Это надо говорить с придыханием Дорониной. Вот вам придыхание:

Вы замечали, что дома в Рехавии похожи на ивритский алфавит? Ими написана история, а разноцветные кошки работают блуждающими огласовками, которые меняют смысл написанного. Я знаю, что не я одна читаю эти улицы. Я встречаю себе подобных. Мы никогда не разговариваем, но уважительно приветствуем друг друга. Мы заняты. Кто будет читать истории Рехавии, если не мы? Что нам время? Даже если дом перестроили, я все равно знаю, что здесь жил старый профессор-немец. И через венецианские окна я все равно вижу тяжелые старые тома, свечи и пианино. Вижу тень в отражении окна; когда-нибудь он заговорит со мной, и я буду понимать его немецкий. А может, он подарит мне книгу, которой мне так не хватает.

Иногда я вижу знакомые черты тех, кого нет, в повороте головы проходящего мимо человека, иногда - как знакомая фигура сворачивает за угол. Тех, кого больше нет, и даже тех, кто уехал из Рехавии. Есть окна, мимо которых я хожу очень редко. Я ведь знаю, что там живет моя бабушка. Конечно, не одна. Она живет там со мной. И мне дороже всего эта тень. Она болит во мне до сих пор. Еще несколько лет после того, как ее не стало, я, задерживаясь в гостях, набирала домашний номер, чтобы предупредить ее и чтобы она не волновалась. Я специально забыла тот номер. Потом, когда-нибудь потом я вспомню его и позвоню. И бабушка мне ответит. Это же Рехавия. Здесь возможно все.

Рехавия затягивает в глубину, усыпляя чувства, когда больно, и всегда вытаскивает, когда необходимо, — фантастическими подарками или дорогами, меняя тебя и себя. Реальность здесь зыбка и не всегда такова, какой кажется. В ней можно запутаться, и чтобы понять ее, надо ей доверять. Как мне объяснить тебя, Рехавия, когда слова изреченные есть ложь? Да и нужно ли? Может быть, ты, как и Иерусалим, сама выбираешь себе людей.

Иерусалим отравил меня Рехавией. Она вошла в меня. Иногда мне кажется, если я проведу ножом по руке, польется не кровь. Из вен посыплются золотистые камни Рехавии и лепестки жасмина. Рехавия подарила мне много прекрасных людей. Им нравится обаяние этого места. Большинство остается. Даже если исчезают надолго, потом появляются снова. Отсюда трудно уйти навсегда. Здесь очень странно и хорошо. А я просто ловец человеков.

Рехавия, мне не уйти от твоего веселого безумия — безумия, от которого порою хочется плакать, но чаще всего — смеяться. А иногда — написать сценарий и снять фильм. Очень хороший и добрый фильм. Может быть, совсем немножечко грустный, но невероятно смешной и очень сюрный. Какой материал пропадает!

Эх, Рехавия, мне уже никогда не стать нормальной. Да, мейнстрим притягивает. Он спокойный и надежный, но абсолютно недостижим и даже смешон здесь. Возможно, когда-нибудь след музыки, мой смех останутся в этих камнях, как моя тень сольется с другими историями и тенями и, я надеюсь, добавит Рехавии еще немножко тайны, боли, очарования и юмора. Хотя уж чем-чем, а отсутствием чувства юмора Рехавия не страдает.

История еще не закончена, но теперь я стану записывать в улицы Рехавии только совсем хорошее. По-моему, остальные темы уже раскрыты. Пусть настанут покой, веселье, кураж и, конечно, свобода.

И все будет хорошо.


Фотографии Ольги Грабовской

Пространство и люди:
Вилла по адресу Бен Маймон, 6
Демьян Кудрявцев. Близнецы
Людмила Улицкая. Русское варенье
Гарри Поттер и Сами-Знаете-Какая страна