Почему все так любят Angry Birds? Потому что это — безопасный контролируемый способ исследовать истинные пределы своего гнева. «Букник» публикует новое эссе из книги израильского писателя Этгара Керета «Семь тучных лет» в переводе Линор Горалик.

Случайная встреча с одношкольником под грохот снарядов приводит человека, склонного к рефлексии, к печальной мысли: кажется, за минувшие двадцать лет в стране и вообще в жизни мало что изменилось. «Букник» публикует новое эссе израильского писателя Этгара Керета из его книги «Семь тучных лет» в переводе Линор Горалик.

Что такое «критерии качества» для человека творческих профессий, как выглядит его внутренний слушатель (читатель, зритель), и стоит ли полагаться на его уникальность. Композитор Борис Филановский показывает «Букнику», как устроен внутренний мир сочинителя.

Если вы боитесь, что страна, в которой вы живете, исчезнет, а вы окажетесь беженцем, торгующим сосисками на вокзале, главное — не слушать финансовых советов. Израильский писатель Этгар Керет вспоминает кризис 2008 года в главе из книги «Семь тучных лет», а «Букник» публикует ее в переводе Линор Горалик.

Блаженное время посреди нигде, когда ты совершенно свободен и никто ничего от тебя не ждет, возможно только в воздухе, где нет связи. Израильский писатель Этгар Керет признается в любви к авиаперелетам — последнему убежищу людей с плотным графиком.
«Букник» публикует новое эссе Этгара Керета из его книги «Семь тучных лет» в переводе Линор Горалик.

Литовский поэт, литературовед и диссидент Томас Венцлова написал этот текст о взаимодействии искусства с государством больше тридцати лет назад, однако он и сейчас читается удивительно свежо. «Букник» публикует эссе из сборника публицистики Венцловы, недавно вышедшего в Издательстве Ивана Лимбаха.

«Именно так я и люблю принимать решения: чтобы терять было нечего, а можно было только приобретать». Этгар Керет рассказывает о своем отце и его способности заключать самые неожиданные сделки; «Букник» публикует третью главу из его книги «Семь тучных лет» в переводе Линор Горалик.

Сегодня Иосифу Бродскому исполнилось бы 75 лет. О том, почему Бродский вдруг стал иконой для поколения, родившегося после Перестройки, размышляет главный редактор «Букника» Сергей Кузнецов.

В 1971 году Эли Авиви и его жена Рина провозгласили Мединат Ахзив — государство Ахзив. Президентом избрали Эли. Утвердили государственную идеологию (служение морю, песку, любви и Богу), официальный гимн (шум волн) и язык (язык природы), начали выпуск паспортов. Туристам ставили в паспорта штампы, свидетельствовавшие о посещении Ахзива.

Случайно попадающую в этот замкнутый мирок американскую туристку мгновенно вовлекают в карнавальную реальность, где свадьба и похороны срослись между собой. Она растеряна и ничего не понимает, но ей быстро объясняют, что «Хир пипл дай! Нот Америка хир», а мужчины впиваются в нее взглядами, как в свежее мясо, и пытаются потрогать. Для них она — пришелец, небожитель.

Над Мертвым морем нынче висит густая дымка хамсина, скрывающая противопо-ложный берег; так что оно теперь особенно кажется Солярисом. Из тумана накатывают таинственные тяжеловесные волны.
Русский турист, энергично заходя в Мертвое море, произносит скороговоркой:
— Ну, это единственный водоем в мире, в котором я могу расслабиться насчет рыбы.

И ничего примечательного бы в этом заведении не было, если бы не фантастическое его сходство с советскими магазинами «Галантерея-трикотаж», вроде того, что находился в доме 22 по Сколковскому шоссе, где вырос автор. Невнятные пижамы и белье, смущенные ночные рубашки, все несколько байковое и рассчитанное, по выражению Бродского, «на зиму», или — в иерусалимском случае — на строгое следование еврейской традиции.

Я собиралась писать для «Букника» радостно-туристический рассказик о горячей золотой пустыне, о погодных скачках между Иерусалимом и Мертвым морем, о мелком песке тель-авивских пляжей, убийственном для телефонов и мыльниц. Естественный для меня близорукий взгляд, укрупняющий детали и фактуры.
Но тут у нас «началось», и даже из самых легкомысленных голов, вроде моей, выдуло песочек и солнце.

В вольере лупоглазо, гордо и тонконого вышагивает мышиный олень — не мышь и не олень, с четным количеством пальцев на копытах, ужасно древний родственник китов, верблюдов и гиппопотамов, в три фунта весом.
Заменяющая в обиходе таксу аргентинская рептилия — черно-белый тегу — спокойно дается в руки и весь шершаво-приятный сидит на них, щекоча запястья длинным раздвоенным языком.

В сквот на улице Ротшильда приехал выступать знаменитый бунтарь, лидер парижской студенческой революции 1968 года Даниэль Кон-Бендит. Дорогие автомобили останавливаются у входа в сквот, чьи стены давно не видели штукатурки. Актриса, чье амплуа — блондинки, — выходит из кабриолета и поднимается по ступеням сквота, чтобы присоединиться к студентам и выпускникам «Бецалеля».

В 1955-м немецкие города, разрушенные бомбардировками союзников, все еще восстанавливали. Немецкая девушка, которую я пригласил поужинать, рассказала мне, как их с братом заставили вступить в гитлерюгенд.
— Не могу вам передать, что это было за кошмарное время, — сказала она.
— Я, знаете ли, еврей.
— По вам никогда не скажешь, — удивилась она.

Взбеленились все – и антисемиты, и поборники «правильного» изучения Холокоста

В последнее время дискуссий публикуется все больше и больше. И одна из них привлекла мое внимание. Я приведу оттуда цитаты, которые запомнились мне больше всего, а вы уж решайте, какая из них вам ближе, какую стоит запомнить и сделать темой отдельной дискуссии.

Орк споет вам про любовь