Расхожая в наших палестинах фраза о том, что Страна Израиля приобретается ценой страданий, принадлежит, мне кажется, Агнону и является, скорее всего, парафразой на афоризм из Вавилонского Талмуда (Брахот 5а): « Три добрых дара дал Святой, Благословен Он, Израилю, и ни один из них не дал без страданий. И таковы они: Тора, Страна Израиля и Грядущий мир». Все три дара доступны, каждый может обрести их, не уплатив ничего из собственного кармана. Но никто не обретет их, не испытав страданий. Оставим покамест в стороне эсхатологический компонент. Нетрудно понять, что страдания обретения Торы — это интеллектуальная мука понимания и обретения. Но что такое страдания обретения Страны Израиля? Скорее всего, это страдания тех, кто решает обрести ее, не будучи рожденным в ней, ведь рожденный в стране обретает ее самим фактом рождения, не так ли? Это ли имеет в виду вавилонский автор афоризма?
Продолжая тему вавилонян, взошедших в Страну Израиля и пытающихся ее обрести ценой страданий, мы перейдем к следующему из трех анекдотов из Иерусалимского Талмуда, трактат Брахот. Героем нашего рассказа будет уже знакомый нам рабби Зеира.
ИТ Брахот 2:8 5г
Рабби Зеира, когда взошел сюда, то пошел к кровопускателю. После пошел покупать литру (либру) мяса у мясника.
Сказал ему: Почем вон та литрета?
Сказал ему: Пятьдесят мин и оплеуха впридачу.
Сказал ему: Возьми шестьдесят?
Не согласился.
Возьми семьдесят?
Не согласился.
Возьми восемьдесят?
Не согласился.
Возьми девяносто?
Так, пока не предложил сто, и все равно не согласился.
Сказал ему: Ну что же, поступай по своему обычаю.
Поутру пришел в дом учения и сказал там мудрецам: Как нехорош обычай местный, согласно которому не ест человек и либры мяса, чтобы не получить оплеуху впридачу.
Сказали ему: Откуда у тебя этот обычай?
Ответил: От такого-то мясника.
Послали за ним и обнаружили, что его гроб выносят из дома.
Сказали ему: Рабби, так-то?
Сказал им: Пусть придет на меня [беда], ведь не сердился я на него! Я думал, что таков обычай!
Кровопускание — распространенный медицинский метод в античности, в коем усматривали и лечебные, и профилактические способности. Человеку, преодолевшему дальний путь из Южного Ирака в Северную Галилею, вполне пристало выпустить кровь, в коей за время пути, по научным представлениям того времени, накопились вредные гуморы. Вслед за кровопусканием следовало плотно откушать красного мяса, с тем чтобы восполнить потерю полезных веществ вследствие кровопускания. Этим объясняется готовность Зеиры купить мясо любой ценой и не искать другого мясника.
Для восстановления сил герой намерен купить фунт мяса, называемый здесь литра, то есть либра — римская мера веса, близкая к фунту. Это солидный кусок мяса, может быть даже несколько избыточный для такого субтильного человека, каким был рабби Зеира. Следует помнить, что наш иммигрант происходит из богатой скотоводческой страны, где мясное меню было нормой. Описывая покупку куска мяса, рассказчик называет его принятым арамеизмом от греческого «литра», перешедшим в арамейском языке в мужской род; но в уста своего вавилонского героя он вкладывает странное слово «литрета» — тот же арамеизм от греческого, но женского рода. Тем самым он хочет сказать, что Зеира говорил не так, как жители Страны Израиля, а так, как говорят вавилоняне; отличалось словоупотребление, а возможно, и акцент.
На основании финансовых деталей этой сделки исследователи пытаются датировать действие рассказа. Когда талмудические источники, как в нашем случае, говорят о фантастических суммах, выплачиваемых за простые предметы, ученые полагают, что речь идет о годах инфляции (274—284). Изначальная сумма, затребованная мясником с доверчивого вавилонянина, — 50 мин = 5 000 серебряных денариев = 1,38 г золота. Это достаточно высокая цена за фунт мяса, хотя сама по себе она вполне возможна, принимая во внимание локальные всплески цен, продиктованные неурожаем или еще какими-либо причинами. Мясом здесь называют мясо убойной скотины, не птицу, и оно в Средиземноморье всегда было дорого и покупалось, как правило, для праздничных семейных трапез. В будние дни мясо ели немногие состоятельные люди, те же, кто победнее, довольствовались либо птицей, либо рыбой, либо чем попадется. То есть гастрономические традиции Страны Израиля заметно отличались от привычных рабби Зеире в его Персии.
Взору нашего мясника, человека, как то предписывает профессия, не слишком тонкой душевной конституции, предстает чужак, тщедушный вавилонянин, происхождение которого выдают его уста, и требует дорогостоящего мяса в будний день, раздражающе именуя его «литретой». Ну как тут не проучить нахала? Руководствуясь древним и неписаным кодексом мужских сообществ, подобно какому-нибудь злобному армейскому «старику», дающему щелбан «салаге», мясник проучает приезжего вавилонянина. Предлагая ему просимый фунт говядины за вполне респектабельную цену, он говорит, что покупка мяса подразумевает получение оплеухи (которую, по мнению мясника, чужестранец заслужил уже самим обстоятельством своего чужестранства). Смущенный тем, что представляется ему жестоким обычаем Земли Обетованной, Зеира предлагает решить проблему денежной дотацией. Но мясник упрямится, с напускной серьезностью настаивая на ценности мнимого обычая и отрицая всякий денежный эквивалент оплеухе, даже если ее стоимость уже приравнена к стоимости самого фунта мяса. Видимо, желание влепить оплеуху вавилонскому интеллектуалу было сильнее желания получить еще 50 монет. В конечном счете, приезжему приходится платить.
Рабби Зеира выглядит в этой истории смехотворно доверчивым, но надо учитывать пиетет новоприбывшего перед традициями Страны Израиля: израильтяне, по его мнению, преисполнены заповедей, как гранат зернышек, и их приверженность местным обычаям, пусть даже дурацким, есть следствие их ортопраксиса. Ситуация тем не менее нелепа и комична. Как говорил Анри Бергсон, нам свойственно смеяться над нормированной жестокостью, обращенной в адрес осмеиваемого, наслаждаясь тем, что сами мы избегли этой чаши.
Так рабби Зеира знакомится с нравами галилейской улицы. Битый вавилонянин в одиночестве съедает свой богатый белками ужин и забывается сном, все еще ощущая мясницкую оплеуху на своей щеке. Но поутру он приходит к своим коллегам-мудрецам, людям, которые сидят в стенах дома учения, и им-то, как равный равному, он сможет рассказать о происшедшем — о том, какие неразумные обычаи распространены между простолюдинами Земли Обетованной. И тут природа злокозненного розыгрыша проясняется. Разгневанные мудрецы отправляют посыльного к изобретательному мяснику, с тем чтобы то ли пожурить его, то ли потребовать от него извинений. Однако оказывается, что дело мясника уже прошло через небесный суд и его хладные останки помещены в гроб. Рассказчик, как и его герои, явно не принадлежит к людям, способным усмотреть здесь всего лишь лишенное смысла совпадение. Тщедушный чужак начинает казаться палестинским мудрецам грозной фигурой, существом почти демоническим, случайная оплеуха которому может отправить бьющего на тот свет. Недоуменный вопрос «Так-то?», скорее всего, следует понимать как недоумение по поводу соотношения между преступлением и наказанием: если такова судьба того, кто дал тебе пощечину в шутку, принятым образом разыгрывая чужака, то каково же будет наказание тому, кто дерзнет тебя обидеть на самом деле. Над чужаком принято добродушно посмеиваться; такой, осмеянный, он легко интегрируется в систему отношений между «своими» и «чужими» и может даже снискать симпатию – какой-де урод этот чужак, но славный малый. Трудно интегрировать такого «чужого», которого невозможно осмеять, а попробуйте посмейтесь над человеком, если один из насмешников уже занял свое место на городском кладбище. И тут рабби Зеира, сокрушаясь о несчастной судьбе мясника, отрицает всякую свою связь с его смертью, предлагая, столь нетипичным для человека античности образом, не видеть в происшедшем ничего кроме бессмысленного совпадения, ведь он не гневался на обидчика, ибо усмотрел в оплеухе местный обычай и принял его с любовью, как часть тех самых легких страданий, коими приобретается Страна Израиля. Так, нотой непонимания между пораженными магическими способностями чужака израильтянами и пораженным ходом событий чужаком завершается рассказ. Рабби Зеира остается в среде столь любимых им и чужих ему сыновей Страны Израиля, продолжая в них всматриваться и размышлять о них. И так он говорит о них, согласно свидетельству сочинения VI века:
Ваикра раба 34:7:
Раби Зеира говаривал: Даже будничная беседа сыновей Страны Израиля — это Тора. Каким образом? Человек, обращаясь к ближнему своему, как говорит? – Удостойся помочь мне, будь удостоен помощи мне, да удостоятся твои члены помочь мне…
Говоря о том, что и профанная речь израильтян пронизана Торой, он приводит расхожие выражения палестинских бедняков и бедолаг, просящих о помощи. Бедняк просит собеседника удостоиться исполнения библейской заповеди помощи ближнему. Тем самым Тора присутствует даже в докучливых просьбах палестинских нищих, от коих хочется быстро откупиться мелкой монетой и уйти по своим делам. И мелочи каждодневного существования в Земле Обетованной становятся сакральным действом. Ощущение каждодневного как сакрального и есть итог полноценного обретения рабби Зеирой Страны Израиля, безвозмездно дарованной ему свыше, но купленной ценой страдания.
