1.

Вот, скажем, в Иерусалиме выпадает горстка снега, и возбужденные иерусалимские дети, до этого, почитай, не видавшие снега в глаза, волокут отвыкшего от низких температур послесоветского отца на улицу. Отец ведет себя как сибирский мужик в сорокоградусный мороз: топает, растирает нос себе и чадам (на что чада возмущенно визжат) и размышляет о всяких высоких материях, украшенных тройками и бубенцами. Лишенные чуткости дети не понимают этого момента высокой ностальгии и требуют, чтобы отец отвечал за былой базар, то есть за рассказы про снеговиков, санки и опасную игру с киданием снежных шариков друг в друга (можно выбить глаз). Снега при этом — примерно как Снегурочка наплакала, но отступать некуда. Поэтому отец быстро лепит снеговика прямо на скамейке во дворе: попа у этого снеговика — с мелкую дыньку, середина — с умереннный апельсин, голова — с крупный орех. Ручки — палочки, глазки — камушки — ну, понятно. Дети в восторге, но смекалистого старшего мальчика что-то явно беспокоит.

— Как же вы, папа, ему вместо носа морковку приделывали? — спрашивает смекалистый старший мальчик, сосредоточенно хмурясь. — У него от морковки вся голова рассыпется.
— Врал он все, — говорит хитрая младшая девочка, постоянно чешущая кудрявую голову под непривычной кусачей шапкой. — Небось они просто оливку втыкали вместо носа. Папа, признавайся: вы же просто оливку втыкали вместо носа?

Папа покорно соглашается, что преувеличивал свои советские подвиги, и дети, пожурив его за хвастовство, дружно идут просить у матери оливку.

2.

— ...Возьмите горчицу! — кричит продавец приправ на Даниловском рынке вслед немолодой интеллигентной паре в одинаковых беретках и длинных черных пальто. — Горчица крепкая, как до революции!..
— ...Возьмите горчицу! — через две секунды кричит тот же продавец крупному мужчине в шерстяной кепке и толстой серой куртке. — Горчица крутая, как при Сталине!..

3.

Вот, скажем, участники недавнего Фестиваля медленного чтения стонут на предмет невозможности читать столько, сколько нужно. Ну, потому что нет сил, времени, опять сил, времени вообще, никаких сил — и так далее. Все чувствуют себя неучами, дикарями и тупицами. Всех ест совесть.
— Можно пойти на курсы скорочтения, — говорит стонавший громче всех писатель К., тычась в Google. — Вот тут обещают, что за вечер ты научишься прочитывать триста страниц.
— Прекрасная мысль, — раздраженно отвечает писатель Т. — Так я просто мучаюсь, что не прочитал ни хрена, а так я буду мучиться, что не прочитал аж триста страниц.

4.

Вот, скажем, предприниматели Л. и Н. отправляются в московское представительство одной очень маленькой страны для того, чтобы получить визы в эту очень маленькую страну. Досмотр в посольстве зверский, охранники строгие, снаружи мороз. Л. и Н. неприятно поражены тем, что охранник, стоящий на входе в основной зал, каждый две минуты покрикивает в совершенно советской манере: «Дверь!..» и «Вы что, не видите, сколько здесь народа?!». Зато когда Л. подходит к этому самому охраннику, чтобы узнать, где туалет, выясняется, что охранник ни слова не говорит по-русски: он заучил только две приведенных выше фразы. Их полностью хватает для того, чтобы граждане: (а) входили по одному; (б) не толпились; (в) соблюдали очередь; (г) самоорганизовались по спискам; (д) не лезли вперед показывать свои документы — и так далее.

5.

Вот, скажем, поэт Р. нехорошо болеет «желудочным гриппом» и лежит в кровати с высокой температурой, раз в пятнадцать минут со стонами переползая в уборную. Жена поэта Р. уговаривает его перестать мучиться и начать использовать горшок, но поэт Р. твердо уверен, что такое поведение недостойно мужчины, даже и больного желудочным гриппом. Дополнительное неудобство возникает от того, что все домашние боятся занимать туалет на случай, если он понадобится поэту Р. в его тяжелом состоянии.
— Милый, — кричит жена поэта Р., которая, в конце концов, тоже живой человек с естественными потребностями. — Ты сходил в туалет?
— ...И даже предварительно добрался до него, — слабым, но гордым голосом отзывается поэт Р. со своего одра.