Мордехай Рихлер (Ричлер в англоязычной традиции), знаменитый писатель, сценарист (недавно в России шел его фильм «По версии Барни» с Дастином Хоффманом в главной роли), публицист, гражданин мира, объехавший весь свет, всюду возил с собой свое гетто, память о котором вошла в состав крови.
О монреальской улице Сент-Урбан, где родился и вырос, о друзьях и соседях, о муках взросления Рихлер написал автобиографический роман «Улица».
Джейкоб Херш, как и положено молодому человеку, рвется из своего местечкового захолустья — не «в Москву, в Москву!», конечно, но хоть куда-нибудь. Скажем, в Европу, в Лондон, где культура и все такое: «Англия, Англия, когда наконец придет время и для нее?»
Он выбивается в люди — телевизионная карьера, красавица жена, сливки шоу-бизнеса в приятелях. Но даже в счастливые времена тщательно лелеет свою ипохондрию и недоверие к миру: «За что мне такое счастье? Надолго ли? Боги дают нам взойти на гору исключительно для того, чтобы проще было сбросить с утеса. Так что смотри в оба, Янкель, тебе наверняка готовят пакость». Пакость и впрямь не замедлит явиться, так что в каком-то смысле Джейкоб прав, хотя он сам впустил эту пакость в свою благополучную жизнь — то ли из любопытства, то ли от стыда за свое благополучие.
Джейкоб все время ворчит, его поступки нелогичны, он все время в метаниях, ему жаль себя и своей единственной жизни, которая вот-вот кончится, а ничего стоящего миру он так и не предложил. И дело не только в пресловутом кризисе среднего возраста.
Джейкоб Херш высмеивает свою местечковую родню, не доверяет ей, и все-таки его связь с «мешпухой» неразрывна. И дело не только в пресловутом голосе крови. Он хочет поскорее от них от всех дистанцироваться, стать другим — но гетто сидит внутри, и распрямиться, вздохнуть полной грудью у Джейка не сильно получается даже на другом конце земли.
Он мечется между Монреалем и Лондоном, между улицей Сент-Урбан и Хэмпстедом, между прошлым и будущим, но настоящее — и время, и дело, и чувство — ускользает. Собственно, весь роман Джейк только и делает, что предается любимому занятию русской интеллигенции — рефлексирует и испытывает муки совести, стыда и неловкости: перед угнетенным английским пролетариатом, перед полузабытой родней, перед безмерно раздражающей его матерью.
Рихлер мастер переключать регистры: от бытовых эпизодов к возвышенно драматическим — без всякого перехода. От безответственного трепа и зубоскальства к поэтическому языку. От анекдота к элегии. Прием переключения особенно хорошо работает, когда речь заходит о Всаднике.
Грозная и романтическая фигура Всадника, мстителя за Дахау и Освенцим, возникает в романе исподволь, как будто проявляется тайный рисунок симпатическими чернилами. Цокот копыт коня, несущего Всадника, соединяет ритмически неоднородный текст, не давая ему слиться в хаотическое громождение смыслов.
— Он там! — думал Джейк. — Он там, он и сейчас там. Скачет. Всадник с улицы Сент-Урбан. Несется, скачет громовым галопом. По оливковой зелени холмов Верхней Галилеи. Или, может быть, уже в Парагвае. Птицей вспархивает на холм из курящихся туманами заливных лугов в долине реки Параны, одной рукой без узды, простым нажатием на холку правит чудным плевенским скакуном, другой достает из сафьяновой седельной сумки бинокль и обозревает расстилающиеся вокруг пампасы — ищет малоприметный след, ведущий в джунгли где-нибудь между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес», где затаился ничего не подозревающий Хер Доктор.
Бойся, Менгеле, бойся, потому что этот Всадник, когда-то бегавший задрав штаны, по монреальской улице Сент-Урбан, стал бронзовым, как
морской спасатель. Он будит людей, высмеивает бездействие, взывает к отмщению.
Всадником Апокалипсиса, взывающим к отмщению, Джейк Херш назначает своего давно пропавшего брата Джо: из обрывочных сведений о нем Джейк выстраивает красивую сказку, не сильно монтирующуюся с действительностью:
— Ну, ты вообще! — вскипев, сказал тогда дядя Эйб. — То, что ты вбил себе в башку это... ч-черт побери... Насколько я знаю твоего двоюродного
братца, если он действительно ищет Менгеле (чего лично я не допускаю ни на секунду), но если он этого нациста все же ищет и найдет, — дядя
Эйб теперь уже орал, стуча кулаком по столу, — он не убьет его, он его будет шантажировать!
Действительность так часто подводила Джейка, так часто противоречила его убеждениям и опыту, что приучила не слишком пристально всматриваться в ее черты. Пусть Джейк давно покинул родную улицу с ее местечковыми обычаями и верой отцов и стал ярым атеистом, ему совершенно необходимо хоть за что-то зацепиться в этом хрупком и ненадежном мире, хоть во что-то верить. И потому Джейку Хершу совсем неважно, кто именно этот Всадник — воображаемый герой или реальный человек, жив он или давно умер, — вера важнее знания.
