В издательстве «Мосты культуры/Гешарим» только что вышла книга известного израильского литературоведа Хамутали Бар-Йосеф «Х.Н. Бялик: французский декаданс и русский символизм в творчестве еврейского поэта». Перевела книгу с иврита Елена Тартаковская под научной редакцией Зои Копельман.
Букник публикует фрагмент, рассказывающий о котах и пауках во французской, русской и еврейской поэзии.
Коты и паутина в декадентском искусств
Интересно сопоставить романтизм с декадансом, исследуя бестиарий каждого направления. Писатели-романтики пишут о птицах, бабочках, многообразии пернатых, а также о гордых хищниках, живущих на свободе среди дикой природы. В литературе декаданса, начиная с рассказов Эдгара Аллана По и вплоть до французского и русского символизма, самые распространенные представители животного мира — это кот и паук (или замещающая его паутина), обитатели человеческого жилья, прячущие демоническое начало за внешней мягкостью и хрупкостью.
Бодлер включил в «Цветы зла» два стихотворения с названием «Кот» («Le Chat»). В первом герой сравнивает кота с любимой женщиной и находит, что обоим присуща чувственность и жестокость, сочетающаяся с мягкостью. Во втором стихотворении через удивительные свойства кота показан внутренний мир поэта, нежный и чувственный, таинственный и иррациональный. Широкую популярность обрел сонет Бодлера «Кошки»:
Любовник пламенный и тот, кому был ведом
Лишь зов познания, украсить любят дом,
Под осень дней, большим и ласковым котом,
И зябким, как они, и тоже домоседом.
Коты — друзья наук и сладостных забав,
Для них ни тишина, ни мрак ночной не тяжки,
Эреб избрал бы их для траурной упряжки,
Когда бы им смирить их непокорный нрав.
Покоятся они в задумчивой гордыне,
Как сфинксы древние среди немой пустыни,
Застывшие в мечтах, которым нет конца;
Крестец их в похоти магический искрится,
И звездной россыпью, тончайшей, как пыльца,
Таинственно блестят их мудрые зеницы.
Пер. И. Лихачева
Здесь животное символизирует мистическое андрогинное бытие, ленивое и полное скрытой мощи, соединяя в себе рационализм ученых с эротизмом влюбленных, чувственность и избалованность комнатной зверушки с дикостью зверя и загадочностью Сфинкса. В сонете «Сплин 1» снова появляется «паршивый кот», в известном смысле alter ego поэта, превратившегося в привидение. В стихотворении «Гигантша» («La Géante») поэт делится мечтой: «Полюбил бы я жить возле юной гигантши бессменно, / Как у ног королевы ласкательно-вкрадчивый кот». Бодлеровский кот, таким образом, отсылает нас к скучающей душе поэта, но также символизирует мистическое андрогинное бытие души, в которой изысканный вкус и салонная элегантность сочетаются с агрессивным эротизмом, не облагороженным моралью.
Коты встречаются также в стихотворениях Теофиля Готье, Поля Верлена и Стефана Малларме, в произведениях художников-постимпрессионистов, например в рисунке Клода Бернара «Кот» (1890). Мягкое и гибкое кошачье тело, в котором прячутся хищные коготки, соответствует атмосфере ар-нуво и сецессиона: хитрость и жестокость под маской мягкости и изнеженности.
Другим характерным топосом литературы и изобразительного искусства декаданса являются паук и паутина. Паук символизирует декадентское восприятие реальности как скрытой ловушки, из которой нет никакой возможности высвободиться. Ловушка таится внутри самого человека, в его генетически обусловленных психофизиологических данных: паутина — это декорация, символизирующая душевную тоску и скуку, причем это состояние интерпретируется как невроз, следствие осознания того, что ни внешний, ни внутренний мир изменить невозможно. Такая символическая трактовка паука и паутины особенно ярко проступает в картине Одилона Редона «Улыбающийся паук» (1881) и Жоржа Минне «Источник и нагнувшиеся молодые люди» (1898–1906). В обеих картинах паутина символизирует утонченные зло и жестокость, от хватки которых не спастись. Паутина упомянута и в стихотворении Бодлера «Сплин 4». Это одно из самых известных стихотворений сборника «Цветы зла» и одно из первых произведений Бодлера, переведенных на иврит:
Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа
На землю нагнетет, и тягу нам невмочь
Тянуть постылую, — а день сочится слепо
Сквозь тьму сплошных завес, мрачней, чем злая ночь;
И мы не на земле, а в мокром подземелье,
Где — мышь летучая, осетенная мглой, —
Надежда мечется в затворе душной кельи
И ударяется о потолок гнилой;
Как прутья частые одной темничной клетки,
Дождь плотный сторожит невольников тоски,
И в помутившемся мозгу сплетают сетки
По сумрачным углам седые пауки;
И вдруг срывается вопль меди колокольной,
Подобный жалобно взрыдавшим голосам,
Как будто сонм теней, бездомный и бездольный,
О мире возроптал упрямо к небесам; —
И дрог без пения влачится вереница
В душе, — вотще тогда Надежда слезы льет,
Как знамя черное свое Тоска-царица
Над никнущим челом победно разовьет.
Пер. Вяч. Иванова
Здесь у Бодлера пауки, плодясь, превращаются в «народ» или «общину» (un peuple) и тянут сети своей паутины «в глубине наших мозгов» (au fond de nos cerveaux).
Бодлеровские мотивы, использующие для описания душевной скуки образы котов, пауков и паутины, на рубеже XIX–XX веков появились и в русской поэзии, например в стихотворении Сологуба от 11 декабря 1905 года, проникнутом атмосферой страха перед неожиданной вспышкой зла:
Не трогай в темноте
Того, что незнакомо,
Быть может, это — те,
Кому привольно дома.
Кто с ними был хоть раз,
Тот их не станет трогать.
Сверкнет зеленый глаз,
Царапнет быстрый ноготь, —
Прикинется котом
Испуганная нежить.
А что она потом
Затеет? мучить? нежить?
Куда ты ни пойдешь,
Возникнут пусторосли.
Измаешься, заснешь.
Но что же будет после?
Прозрачною щекой
Прильнет к тебе сожитель.
Он серою тоской
Твою затмит обитель.
И будет жуткий страх —
Так близко, так знакомо —
Стоять во всех углах
Тоскующего дома.
В романе «Мелкий бес» (1907), самом известном произведении Сологуба, а также в его написанных в следующем десятилетии стихах кот выступает как символ бесчувственности и тупости, характерных для невыносимого домашнего бытия. По сравнению с поэзией Бодлера, где коты являются маркером жизни, оторванной от реальности, изнеженной и бездеятельной, жизни, которая противопоставляет себя отвратительному коллективному существованию общества, у Сологуба коты принадлежат именно страшной и вызывающей отвращение реальности. То же можно сказать и о символике паутины у Сологуба, что, возможно, объясняется их общим литературным генезисом. Кроме того, в стихах Сологуба, Зинаиды Гиппиус и Бальмонта паутина неоднократно упоминается как символ безнадежности, неспособности высвободиться из ловушки муторной монотонной действительности.
Коты в поэзии Бялика
У Бялика коты упоминаются в семи стихотворениях, а паук — акавиш и смамит (Бялик пользуется обоими этими синонимами) — в десяти, причем в трех стихотворениях кот и паутина присутствуют вместе, как пара атрибутов интерьера, создающих атмосферу скуки, тогда как в других стихотворениях упомянуты кот и скука либо паутина и скука. Эти позволяет говорить о влиянии Бодлера на Бялика через русские переводы французских стихов или через испытавшие подобное влияние русские стихи.
В поэзии Бялика коты тоже ленивы и манипулируют другими животными, но помимо этого они еще связаны с состоянием скуки. В трех стихотворениях Бялика: «По возвращении», «О вашем опустевшем сердце», «И будет, когда продлятся дни…» — кот и скука связываются метафорически, и самый яркий тому пример мы находим в последней строке стихотворения «О вашем опустевшем сердце»: «И на потрохах алтаря вашего опустошенного сердца / Завопит скуки зевающий кот». Образ «кота скуки» создает сильное бодлеровское впечатление, которое усиливается еще тем, что кот упомянут не в описании домашнего быта, как то было в стихотворениях «Моя поэзия» и «По возвращении», а в символической картине-метафоре, где сердце предстает храмом и алтарем. Напоминает Бодлера также контрастное сочетание низкого слова «потроха» с высоким «алтарь» и «декадентское» поведение кота, который вопит от похоти и одновременно зевает. В двух других стихотворениях кот привносит оттенок юмора в устрашающую декадентскую ситуацию. В стихотворении «По возвращении» домашний кот «вечно грезит / Меж конфорок, и в той грезе / Он с мышами сводит счеты», а уже в следующей строфе говорится о «паучьей паутине / Полной трупиков мушиных». В стихотворении «И будет, когда продлятся дни…» все и вся пребывают в состоянии тотальной скуки и проводится параллель между человеком и котом:
И человек, и зверь иссохнут оба
В гнетущей Скуке, тяжко и несносно
Им станет бремя жизни их, и Скука
Ощиплет их до плеши, обрывая
И кудри человека, и седые
Усы кота.
Пер. В. Жаботинского
Утрата мужской силы (здесь — старение) роднит этого кота с котами Бодлера.
Бялик завершает свое «По возвращении» лихим возгласом: «Войду-ка я, братцы мои, в вашу компанию». Что это за «братцы»? О них нет ни слова в четырех предыдущих строфах, описывающих дом. Можно вынести этот возглас за рамки сюжета и понять его как обращение к читателям и современникам поэта. Но можно оставить его в рамках стихотворения, и тогда он обращен к четырем проживающим в доме персонажам: старику, старухе, коту и даже истлевающим в паутине вздутым мушиным трупикам — именно они и есть «братцы», в компанию которых вынужденно входит поэт. Так Бялик поневоле солидаризируется с символами декаданса.
Метонимически кот становится элементом мрачных беспросветных общественных и национальных ситуаций, но это отнюдь не ситуации лирической скорби, изливающейся в горячих слезах и сопровождающейся душевным волнением, как в стихотворениях «Птичке», «Небольшое послание» и «В толе». Этим ситуациям присущи душевный холодом, монотонность и разрушение. В отличие от царственных животных поэмы «Мертвецы пустыни», льва, орла и змея, кот — это бытовая банальность, почти постыдная и наводящая скуку. В «По возвращении» он является частью застывшего, погруженного в стагнацию мира, засасывающего в свои зловещие сети всякого пришельца. В стихотворении «Истинно, и это — кара Божья» (Ахэн гам зэ мусар Элохим) Бялик пишет: «Вы тронете печь средь руин — и вот: холодны ее камни, / И на остывшем пепле сидит и плачет кот», а в «И будет, когда продлятся дни...» кошачье мяуканье выражает пустую, беспричинную тоску, которую порождает тлен:
Тогда взойдет Тоска.
Взойдет сама собой, как всходит плесень
В гнилом дупле.
<...>
И человек и зверь
Уснут в своей Тоске, и будет, сонный,
Стонать и ныть, тоскуя, человек,
И будет выть, царапая по крыше,
Блудливый кот.
Пер. В. Жаботинского
Несмотря на сходство, коты поэзии Бялика отличаются от тех, что встречаются в поэзии Бодлера. Хотя у обоих авторов коты символизируют любовь к уюту, лень и слабеющее мужское начало, между ними есть четыре различия. Во-первых, у Бодлера и в литературе декаданса кот — это чарующий искуситель, магия притяжения которого объясняется тем, что он является символической проекцией глубинных желаний артистической души. В отличие от этих котов, коты у Бялика представляют ту ситуацию в обществе и то состояние души, которые вызывают у поэта омерзение, которые он порицает и от которых хочет предостеречь. Во-вторых, в искусстве декаданса кот чаще отождествляется с женской сексуальностью, а Бодлер наделяет его холодной чувственностью, лишенной душевного тепла и даже женственности или мужественности в принятом понимании. У Бялика коты символизируют слабеющую мужскую сексуальность и духовное и нравственное вырождение, они появляются, когда герой признается в неспособности испытать истинное чувство и предается беспричинной плаксивости (только в стихотворении «Вдовство» кот вписан в общую картину жестокой войны за выживание). В-третьих, у Бодлера и в искусстве декаданса кот появляется на фоне роскоши, избалованности и изнеженности, тогда как в стихах Бялика — на фоне запустения, крушения, нищеты. И наконец, в-четвертых, Бялик нередко упоминает кота с юмористической интонацией, что не свойственно поэзии Бодлера и декаданса вообще. Эти различия отражают принципиальное несходство между западноевропейским и русским декадансом. В поэзии Бялика, как и в русской литературе, декаданс предстает как общественное явление, пугающее и вызывающее отвращение, либо как иррациональный опыт на уровне инстинктов, опыт пугающий и одновременно влекущий с поистине мифологической мощью.
[…]
Бодлеровский треугольник в поэзии Бялика
В трех стихотворениях Бялика три рассмотренных мотива поэзии Бодлера: скука, кот и паутина — встречаются вместе. Это «Ученые арендаторы знания», «По возвращении» и «Истинно, и это — кара Божья». Первое — сатира, направленная против бессодержательности так называемых просвещенных евреев, полагающих себя «гениями своего поколения» лишь потому, что они учились в университетах (у Бялика — «дворцах мудрости и науки»). Бялик перечисляет качества светской еврейской интеллигенции, из которых складывается коллективный портрет, типичный для образа декадента в русской литературе девяностых годов. Главными чертами существования таких получивших европейское образование евреев являются пустословие и скука: «Титаны словес, сотрясающих воздух, ленивые труженики, / Они мстят последующему поколению / Своей пустой, никчемной, скучной жизнью». Это «бездельники», «ленивцы», «гордецы», «изобретатели хаоса», они производят «духовное зло и извращение жизни». Они изнежены, любят красоту и изысканные наслаждения, но также «гложат кучу отбросов, созданную своими руками». В том же стихотворении эти люди сравниваются с пауками: «Они ткут свою ловушку-паутину, свои сети-завесы, / И накроют нас, как паук, оплетут своей пустой суетностью», и с «прихорашивающимися котами», они «избегают скверны в уединении, замыкаются в себе, / купаются в неге своего прекраснодушного молчания и ждут, / когда выскочит мышь, чтобы прославить их в народе». Нетрудно заметить, что в стихотворении Бодлера «Кошки» (см. выше) жизнь декадента и его кота описана в тех же чертах, что находим тут у Бялика.
Незавершенное стихотворение Бялика «Ученые арендаторы знания» сохранилось в рукописном черновике без даты. Не исключено, что поводом к его созданию послужило эссе Клаузнера Милхемет а-руах («Война духа», но также «Пустая война»), помещенное в газете а-Зман летом 1896 года и, в частности, критикующее стихи Бялика, опубликованные в альманахе «Пардес» за 1894 год. Бялик отреагировал на критику в письме Равницкому от 5 сентября 1896 года, где вывел Клаузнера в выражениях, близких тем, что встречаются в стихотворении: «Молодой человек, старающийся быть мужчиной и говорить, как умудренный старец, — это ли не признак глупости <...> В который уж раз на смену прежним явились у нас новые краснобаи, потчующие нас чужими словами, переведенными буквально чуждыми оборотами и выражениями». В те годы Клаузнер, защитивший докторскую диссертацию в Гейдельберге, виделся традиционным евреям эдаким адептом Просвещения и новомодных западных течений, и не мудрено, что такой должен поддерживать новые веяния и модернизм в ивритской литературе. Но в глазах выученника раввинской школы Бялика Клаузнер тогда являл собой худший и абсурднейший вариант просвещенного еврея — он был декадентом.
В «По возвращении» слово скука не упомянуто, но именно скука пронизывает всю атмосферу описываемого бытия. Эта атмосфера создается акцентацией неизменяемости происходящего: «вновь», «тот же», «та же», «вечно», «как когда-то», а также картинами автоматически повторяемых бессмысленных действий. Декадентские мотивы выбраны Бяликом как маркеры вырождения, беспредельной скуки, отчаяния и смерти.
Наиболее явно бодлеровский треугольник дает себя знать в стихотворении «Истинно, и это — кара Божья». Бялик связывал, и вполне справедливо, развитие декаданса в русской культуре с деятельностью просвещенных евреев, творческий успех которых был достигнут после полного разрыва с традиционным еврейством и ухода в русскую культуру. Стихотворение предрекает этим людям, «вдохнувшим свой пламень с живою душой» в чуждые ценности, грозную кару: опустошение, скуку, смерть при жизни:
И светочи будут мерцать вам темно,
И милость Господня не стукнет в окно;
<...>
Очаг развалился, мяучит во мгле
Голодная кошка в остылой золе.
Застлалось ли небо завесою пепла?
Потухло ли солнце? Душа ли ослепла?
Лишь трупные мухи ползут по стеклу
Да ткет паутину Забвенье в углу.
В трубе с Нищетою Тоска завывает...
Пер. Вяч. Иванова
Голодная кошка и мухи в паутине вместе с атрибутами покинутого и разрушенного дома и ненастьем рождают в читателе ощущение «ужаса и скуки». Именно к этому ощущению Бялик приговаривает еврейских интеллигентов, зачарованных европейской культурой настоящего — декадансом. Духовная жизнь этих добровольных изгнанников описана в символах декадентской школы, однако апокалипсический накал стихотворения и космические масштабы нарисованной картины принадлежат уже русскому символизму, влияние которого на поэзию Бялика в первом десятилетии ХХ века стало определяющим.
