Октябрьский «Лехаим» путешествует по Палестине с Львом Шестовым, читает стихи Тихона Чурилина и прозу Аркана Карива, смотрит новый фильм Амоса Гитая, разоблачает Шолом-Алейхема, а также мешает раввинам приставать к девушкам.

Новый фильм братьев Коэн вновь перепевает «Одиссею» и «Улисса» — но теперь в виде отчаянного фарса мытарств фолк-­певца начала 1960­-х годов.

Переполненный с детства историями матери, рассказами, воспоминаниями и сплетнями родственников и литературного окружения, Дэвид Роскис долго ждал возможности обрести собственный голос, заговорить.

Несмотря на обилие трупов, загадочность обстоятельств гибели жертв и намеки на некую международную закулису, читатель долго не может понять, что именно он читает.

Книга, огромный том, составлена из статей об Эренбурге, написанных в разные годы. Получилась почти биография.

Это очень качественная и очень пасмурная, унылая проза, где герои мучаются, тоскуют, страдают, разоряются, стареют и повторяют «вейз мир» на все лады и на разных языках — идише, английском, иногда даже русском.

Двухтомник Бакста — событие, которого ждали. Альбомов художника в последнее время появилось множество, а вот его литературные тексты приходилось вылавливать по отдельным изданиям. Это бесценный материал не только для биографии автора, но и для истории русской культуры.

Я вообще-то полагал, что хорошо бы Балабанову после «Кочегара» выйти на пенсию, — потому что на том же уровне снять уже невозможно. Я был не прав.

Две книги о женщинах: монологи о высоких чувствах и стиральной машине и устрашающий образ еврейской матери.

Евреи — самое испорченное (российским правительством) и самое некультурное племя даже в интеллигентных своих слоях, и что оно в подметки не годится даже рабу-народу русскому.

Книга существует на перекрестке двух жанров: популярного исторического очерка и словаря-справочника (есть еще и третий «ингредиент», но об этом ниже). Ценность приводимых на ее страницах сведений, как и в любом справочнике, обратно пропорциональна их известности и доступности: чем «эксклюзивнее» — тем ценнее.

«Здесь нет вымышленных фамилий и имен, — говорится в предисловии, — это подлинная история конкретной семьи, где нет ни придуманных поворотов сюжета, ни литературных персонажей. Все детали — из бабушкиной тетрадки с биографиями и ее живых воспоминаний, которые мы слушали очень внимательно; из рассказов других стариков, которых я мучила с диктофоном в руках и просила вспоминать о своем детстве или юности».

Деятельность редакторов «Современных записок» давно обросла легендами, точнее, сама стала почти легендой — об «эсерах в литературе». Нынешняя публикация в изобилии дает фактический материал, позволяющий скорректировать (временами — принципиально) представления о характере отношений и внутри редколлегии, и между редакторами и авторами.

Москва, Курский вокзал — Серп и Молот — Карачарово — Чухлинка — Кусково. Дорога моего детства. Над путями на станции Кусково — железнодорожный мост. По одну сторону моста — ларьки с ягодными вафлями и музей-усадьба.

Конфессиональность в России была не просто бюрократической или идеологической практикой, но реальным и весьма значимым элементом государственного управления, средством продвигать государственную волю и контролировать успехи этого продвижения.

Учились с восьми утра до восьми вечера. Пока меламед занимался с одной группой, другая должна была сидеть без дела и молчать. Только девочки после нескольких часов учения у меламедши шли домой. Как я завидовал девочкам и жаловался на Б-га, зачем он сотворил меня мальчиком.

Американского еврея спрашивают: «Вы в первую очередь еврей или американец?»
Какая наглость. По какому праву это спрашивают?
Принять этот вопрос — значит признать своим долгом найти объяснение антисемитизму.

Октябрьский «Лехаим» принимает в евреи Цукерберга, Пушкина и Достоевского, выясняет подробности бабелевского детства, подсматривает, как целуются Шуламит Алони и Рехавам Ганди, осмысляет «Историю» Сало Барона, обнаруживает евреев в башкирских степях и бродит по еврейскому Берлину.

«Однажды малыш Гарри Хьюз с друзьями в мяч поиграть решил. И первый мяч малыша Гарри Хьюза к евреям в сад угодил. И мяч второй малыша Гарри Хьюза евреям окна разбил…»