Юлия Десятникова, педагог, психолог, создатель центров образования в разных городах мира, — о том, почему ребенка надо начинать учить с двух лет и почему плохо отправлять подростка жить в другую страну.
Штейнберг говорил: «Я всегда чувствовал, что связан с Европой. Я — русский продолжатель "École de Paris". Я перекинул мостик времен — вот и вся моя заслуга. Я из Москвы уехал в Тарусу через Париж. А так я давно уехал в себя...»
Стоянка такси на проспекте Мира. К долгожданной машине перед носом у заледенелой очереди прорывается лихая парочка. Он — в цигейковом «пирожке», она — в шубе нараспашку. Парочка штурмует такси, мужчина вталкивает даму внутрь, с треском захлопывает дверцу. Такси исчезает в снежном вихре. «У-у-у, спекулянты чертовы!» — вопит очередь вслед. И тут я вижу, что «спекулянт» — скульптор Эрнст Неизвестный.
Ударным аккордом выставки выступает зал, где представлены работы Модильяни и Сутина. И в жизни этих художников связывала дружба. Они часто проводили время вместе: денди, красавец Модильяни, способный часами напролет декламировать наизусть стихи Данте, и нелюдимый, нервный Хаим Сутин, который научился чистить зубы, уже будучи взрослым.
Эклектичная атмосфера Монпарнаса предельно упрощала национальный вопрос. Приглашение на парижскую выставку «Украинской группы» пестрит фамилиями Блюм, Минчин, Прессман, Рыбак, Мане-Кац… Но яркие индивидуальности трудно свести к единому знаменателю, тем более сложно говорить о мировоззренческой и эстетической «групповщине» у евреев Парижской школы.
Как и его друг Шагал, Мане-Кац запечатлел на своих картинах атмосферу штетла
Мадам Рогюз заедала очередную телемелодраму лимонной корочкой.
Врешь ты, Надька. Небо голубое. Солнце золотое. А трава — зеленая!
Радикальная? Еврейская? Новая? Музыка!
Анекдоты из жизни великих перемежаются серьезными искусствоведческими выкладками, жизнеописание одного художника оказывается вставной новеллой в истории другого. Иногда автор вообще сворачивает в сторону и рассказывает о том, как гулял по Парижу или ездил по советскому бездорожью «на историческую родину» – в те самые Смиловичи, где, как говорил Хаим Сутин, «даже не подозревают о существовании пианино».