В дореволюционной России религия никогда не была частным делом граждан. Во-первых, в отсутствие института гражданского брака на духовенство различных конфессий были возложены права и обязанности нынешних ЗАГСов. Во-вторых, от религиозной принадлежности часто зависели права и обязанности российских подданных (в первую очередь это касалось иудеев, однако не только их: к примеру, католики не могли служить в корпусе жандармов). Поэтому вероисповедные вопросы регулировались множеством законов и инструкций, которых со временем становилось все больше и больше.
Некоторым из этих законов, а так же факторам, предопределявшим их правоприменение, посвятил свое исследование американец Пол Верт.
Православная церковь официально имела в России статус «господствующей», а обращение в православие инородцев, особенно язычников, считалось важным и полезным и с нравственной, и с государственной точки зрения. Вместе с тем власть прекрасно понимала, что любое религиозное насилие может спровоцировать взрыв, способный разрушить хрупкое здание многонациональной и многоконфессиональной империи. Поэтому не только светские, но и церковные чиновники неизменно настаивали, что крещение иноверцев должно быть исключительно добровольным.
В 1740-х Синод потребовал, чтобы церковные власти собирали письменные прошения от желающих принять крещение, и подтверждение, что кандидаты прошли необходимое обучение основам христианства. В XIX веке такие прошения являлись частью длительного бюрократического процесса, и местное духовенство могло проводить крещение только с разрешения епископа.
На практике эти требования, естественно, соблюдались не всеми и не всегда: некоторые ревностные не по разуму попы и чиновники игнорировали любые предписания и инструкции, надеясь получить поощрение за усердие и успехи в деле обращения в истинную веру. В результате возникали скандалы вроде Бирского дела, когда в 1845 году окружной начальник Блударов за год крестил более 900 язычников-черемисов не увещеванием и проповедью, а неприкрытым насилием, как жаловались некоторые новообращенные. Начальство отнеслось к жалобе со всей серьезностью — разбираться и принимать меры в Бирский уезд отправился лично оренбургский губернатор Македонский. Ходу жалобе, впрочем, не дали, поскольку оставшиеся черемисы-язычники заявили, что никакого насилия не было и на их религиозные убеждения никто не покушался.
С уваровских времен официальным девизом Российской империи было «Православие, самодержавие и народность». Однако, пишет Верт, когда дело касалось высших государственных соображений, первому члену триады приходилось уступать, как, например, в Прибалтике, где в 1840-х в православие перешло более 100 тысяч латышских и эстонских крестьян, полагавших, что обращение в «царскую веру» принесет им какие-нибудь материальные блага. Надежды эти оказались тщетными, поэтому вскоре новообращенные балтийские «православные» начали явочным порядком возвращаться в отеческую веру и в том числе — вступать в браки с лютеранами. Согласно постановлению Синода от 1721 года, подобные браки допускались, только если супруги обязались растить детей в православии, однако против этого резко запротестовала остзейская лютеранская аристократия. Не желая портить отношение с местной элитой, верой и правдой служившей престолу, и в тоже время боясь покуситься на статус православия как господствующей религии, император Александр II в итоге подписал указ, предписывающий местным властям не преследовать родителей и пасторов за нарушение местного законодательства! Местному же епископу, специально вызванному в Петербург, пришлось издавать специальное постановление, оправдывающее это беззаконие с точки зрения церковных канонов.
По словам епископа, правила 6-го Вселенского собора, запрещающие браки с иноверцами, в данном случае неактуальны, поскольку «собор состоялся задолго до появления протестантов и едва ли мог иметь их в виду, когда накладывал запрет на смешанные браки». Что же до постановления Синода от 1721 года, то оно, по словам епископа, относилось только к бракам с русскими православными женщинами, а потому браки иноверцев с нерусскими православными «могут быть совершаемы без вышеозначенных подписок».
Порой религиозная политика диктовалась внешнеполитическими соображениями. Так, после завоевания Армении в МИДе возник проект вовлечь зарубежные армянские общины в сферу русского влияния с помощью католикоса Армянской апостольской церкви, чья резиденция, монастырь Эчмиадзин, оказалась на российской территории. Для этого русские власти допустили к выборам католикоса турецких и армян и даже несколько раз позволили занять этот пост турецкоподданному. Как пишет Верт, затея эта окончилась крахом. В качестве агента влияния ни один католикос ничем себя не проявил, зато в России армянские первоиерархи не боялись ни бога, ни полиции, понимая, что власти не рискнут применить к ним крутые меры, дабы не повредить их «международному авторитету». Так что они смело игнорировали правительственные указы, бесконтрольно распоряжались церковным имуществом, самовольно назначали наместников на пустующие кафедры. Робкие попытки заставить католикосов подчиняться властям традиционно заканчивались ничем.
В 1905 году Николай II подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости», существенно повысивший статус старообрядцев и различных «сект», хотя и не уравнявший их в правах с «официальными» христианскими конфессиями: православием, католицизмом и лютеранством. Пришлось решать, как поступать с евреями, крестившимися у старообрядцев или «сектантов» (например баптистов)? Освобождает ли такое крещение от правоограничений, связанных с еврейством, — черты оседлости, процентной нормы и др.?
Вопрос этот был отнюдь не теоретическим: как докладывали чиновники Департамента духовных дел иностранных исповеданий (ДДДИИ), на юге империи, особенно в Одессе, сектантские движения пользовались у евреев «особым сочувствием», а одесскую «Евангелическо-протестантскую общину по баптистскому обряду» возглавлял «мещанин Леон Лазаревич Розенберг, который в 1898 г. будучи иудеем, принял протестантство». Официальный ответ на соответствующий запрос дал товарищ министра внутренних дел Сергей Ефимович Крыжановский, один из ближайших сотрудников Столыпина.
Норма закона, освобождающая крещеного еврея от поражения в правах, была принята, когда термин «христианские исповедания» подразумевал вполне определенные религии, догматы и учения которых были устойчивы, общеизвестны и признаны государством. Поэтому обращение еврея в одну из сект не должно рассматриваться как обращение в христианство в смысле, подразумеваемом законом. Соответственно, эти евреи не могут быть освобождаемы от налагаемых на евреев юридических стеснений.
Как пишет Верт, тогда же был дан официальный ответ о евреях, перешедших в ислам. С ними все оказалось проще — поскольку в законе говорилось именно об «обращении в христианство», еврей-мусульманин с точки зрения государства оставался иудеем! Впрочем, похожие проблемы возникли не только у евреев, но и у бывших униатов, массово устремившихся в католичество, не дожидаясь инструкций и не «выписавшись» из православия. В результаты десятки тысяч людей принадлежали сразу к двум конфессиям, порождая бесконечные бюрократические споры о том, какому духовенству их венчать и каким учителям обучать их закону божьему.
Национальная борьба, разгоравшаяся на окраинах империи, не могла не затронуть церковную сферу — как, например, в Грузии, где местное духовенство (при поддержке местной социал-демократии) потребовало автокефалии. При этом, отмечает Верт, поборники церковной автономии «щедро» записали в грузины абхазов, осетин и даже закавказских греков — естественно, забыв поинтересоваться их собственным мнением на этот счет. (Кульминацией борьбы за автокефалию стало убийство присланного из России экзарха Никона, застреленного в синодальной конторе; ни убийцу, ни заказчиков так и не нашли.)
Как полагает Верт, к февралю семнадцатого клубок религиозно-бюрократических и национально-политических проблем запутался окончательно и бесповоротно. Разрубить этот гордиев узел можно было одним способов — даровав подданным подлинную свободу вероисповедания и сделав религию сугубо частным делом. Но ни на эту, ни на другие реформы времени уже не осталось.
Рецензия журнала «Лехаим» на книгу Пола Верта: Жид Крещеный
