Как славянский фольклор доказывает «семитское происхождение» птицы удода и что ему возражает Бродский.

Почему евреи стали главными меркурианцами Европы, зачем превращать изгоев в капиталистов и как в таких случаях поступают народы, у которых своих евреев нет.

Чем защитить от демонов и прочих бед роженицу и младенца? Конечно, текстом. Суеверия благообразным евреям запрещены, но на амулеты этот запрет не распространялся. А что у народа Книги лучшим защитным механизмом стали слова — так это вполне естественно.
Что именно надо написать и куда написанное повесить, рассказывает поэт и философ Евгения Риц.

Переводчик Бабеля на иврит — Авраам Шленский — относился к русскому подлиннику как к тексту изначально ивритоязычному, чей оригинал был по недосмотру утрачен и который нужно не столько перевести, сколько восстановить. Исследование отношения Бабеля, его персонажей, а также читателей, критиков, переводчиков и даже правительств к очевидному бабелевскому еврейству — предмет монографии «Бабель: человек и парадокс».

Неповоротливый глиняный гигант, творение рабби Лева, описанное Густавом Майринком, Лео Перуцем и Исааком Башевис Зингером — уже почтенная классика, базовая модель. «Букник» представляет четверку свеженьких (у некоторых еще глина на губах не обсохла) образчиков книжной големной индустрии.

Как был устроен Песах в советской семье из полузакрытого города? О маце в чемодане, тайном супе с кнейдлах и единственной кошерной корове на весь город вспоминает Евгения Риц.

Демонология — довольно удивительная вещь. И предмет ее изучения какой-то не очень предметный, и вообще непонятно, к религии ее отнести или к фольклору. Особенно в иудаизме, где все так строго, стройно, что кажется, нет и щелочки, куда бы черт мог пролезть.
Или есть?

Еврейские семейные реликвии отличаются от любых других тем, что им не обязательно иметь ценность, хоть художественную, хоть материальную. Еврейской семейной реликвией может быть даже кусок кирпича, — но к вещи этой непременно должна прилагаться история.

Голливудских вампиров, ковбоев и зомби узнать легко — все они стереотипны. А что меняется, если эти типажи по совместительству еще и евреи? Попробуем разобраться, как пятый пункт влияет на киногероев.

Оторванные от национальной традиции люди восстанавливают свою идентичность как получается, и особенно хорошо это видно на примере советских евреев. Не обязательно знать иврит, если можно говорить с акцентом, не обязательно знать традиции, если можно придумать новые. Эта трогательная практика — достойный предмет для социологического исследования.

Кто такие субботники, как взять из текста веру и жизненный уклад и какое отношение ко всему этому имеют интеллигенты, диссиденты и Борхес.

Новые книги в серии «Проза еврейской жизни» представляют всю новейшую историю евреев: Холокост и гетто в Прибалтике, субкультуру послевоенной Америки и сегодняшний день Израиля.

Эли Визель — светский автор, пишущий на четырех языках, правозащитник, лауреат Нобелевской мира. Но мистическая иудейская нота, верность традиции слышны даже в самых «мирских» его сочинениях.

Мир Грейс Пейли очень узнаваем. Даже тот, кто ни разу не был в США, кажется, прекрасно знает его из книг и кино. Перед нами еврейская Америка — послевоенная, затем — времен битников, потом — хиппи и Вьетнама.

Взлет и падение апокалиптической фантастики происходит у нас на глазах. А может быть, наоборот, мир падает в пропасть на глазах у фантастов.

Новые книги проекта «Книжники» — о евреях после Второй мировой войны. Герой Хаима Граде сам пережил войну, героиня Карлы Фридман родилась уже после, но ее родители пережили Освенцим. Герои обеих книг — почти тезки, символичные имена которых говорят о великой надежде.

Субъективный взгляд художника может исказить истину даже из самых благих побуждений. Писатель не обязан делать своего героя «типичным» представителем времени и среды, наоборот, ему важно показать все «нетипичное», незаурядное. Анна Каренина интересна именно тем, что пошла наперекор правилам петербургского светского общества, Эмма Бовари — не только кокетливая провинциалка, но и воплощение душевных метаний Гюстава Флобера.

Бесконечные рассуждения о смысле жизни приводят к выводу, что смысла не находится вовсе. Герои романа далеки от религии, и аргументы Экклезиаста о том, что и конечная жизнь не бессмысленна — «ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим», — проходят мимо них.