Довлатовский персонаж, дачник и литератор Григорий Борисович при виде пустого листа бумаги испытывал – цитирую – «привычный страх». Сам же Довлатов говорил эстонской знакомой Елене Скульской, что сочинять стихи людей вынуждают неблагоприятные обстоятельства. Например, удар лыжами по морде.

Покойный Советский Союз с его литературными институтами, творческими союзами и тиражами, в несколько раз превышающими расстояние от Москвы до Луны, сформировал новое поколение поэтов. Бесстрашных и благополучных. Находящихся на безопасном расстоянии от лыжников. Испытывающих нечеловеческое желание утрамбовать рифмами любой клочок бумаги.

Многие считают, что алия 90-х привезла в Израиль пьянство и проституцию. Немногие знают о третьем импортном грехе на букву «П». Его имя – поэзия.

Еврей врач-биохимик Эрлих
Специалистом дерзким рос.
По сифилису самым первым
Удар чувствительный нанес.

Перемена места жительства, для краткости именуемая эмиграцией, на несколько лет выбивает человека из привычной колеи. Человека – но не графомана. А графомания, как сообщает нам «Википедия», – есть «...болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству».

Среднестатистический израильский русскоязычный графоман – это чей-то снисходительный дедушка и въедливый свекор. Более молодые экземпляры осваивают Интернет, бесследно растворяясь на сайте Стихи.Ру.

Русскоязычные графоманы живут в маленьких городках на юге и севере Израиля. Там субсидированное жилье и ряженка в магазине. Там на афишной тумбе висит рукописное объявление: «Музыкальный ринг в клубе пенсионеров! 2 часа на сцене Сара и Фира».

Творчество никогда не было для графоманов мукой. На новом месте – и подавно. Многие из них пишут художественную прозу, но чаще – газетные статьи. По последним данным, эмигрантских газет в Израиле около сотни. От респектабельных «Вестей» до «Оазиса города Сдерота», составленного на кавказском диалекте русского языка.

В массовой печати литераторы борются с движением ХАМАС и излечивают простатит. Но истинное призвание они находят в поэзии. Пишут поэты о том, что видят. А видят то, к чему их привозят на автобусах сотрудники муниципалитетов: Мертвое море, героический кибуц и кладбище политических лидеров.

Лежат здесь Герцль, Жаботинский.
Евреев эти имена
Зажгли идеей сионистской,
Что путь к спасенью – их страна.

Солидный вид (сшитый в эпоху Карибского кризиса костюм-тройка) делает свое. ПМЖ возносит графоманов до невиданных высот. Без них не обходится ни одно общественное мероприятие. Не разумеющие русский язык смуглые представители местной власти восторгаются пришельцами и обещают поменять лампочку в подъезде.

По праздникам в гости к графоманам приезжают сыновья, знающие слово «дисплей». И через несколько лет после иммиграции поэты, которые никогда не получали лыжами по голове, начинают издавать книги.

«Я родился 10 октября 1932 года в Йом-Кипур, когда все евреи мира молили Б-га о прощении грехов. Это произошло в Бердянске».

«За шесть лет пребывания в Эрец-Исраэль автор выпустил 12 книг. Среди них – художественно-документальная повесть «Еврейские гены», дилогия в двух томах «Сверхдержава Авраама», дилогия в двух томах «Искры прекрасного», сборник «Басни» и книга «Авраам Гохберг в зеркале мнений», приуроченная к его 80-летию».

«Редактировал молодежный отдел Винницкого подшипникового завода».

«Экономист-плановик. В поисках смысла жизни обращаюсь к художественному слову».
На предыдущей родине графоманы вели достаточно спокойную жизнь. Стабильный заработок инженера или учителя постепенно утяжелял сберкнижку. Слово «цензура» им было неизвестно: стихи о природе и оды фронтовикам публиковались в заводских многотиражках с полпинка.

По вечерам поэты читали Лермонтова и Есенина. Первого убили, второй повесился, а графоманы уехали в Израиль и теперь рассказывают о собственных, пусть и несмертельных муках.

Победой ты, страна, была горда,
Когда мне было двадцать от рожденья.
В Москве учился музыке тогда.
Царила атмосфера осужденья.

Графоманы рифмуют быстро и незатейливо, стремительно приближаясь к хрестоматийному «ботинок – полуботинок».

...Но значит ли, что жил он беззаботно,
Не видя сталинский социализм?
Нет, как еврей, дышал он несвободно:
Врагом объявлен космополитизм.

У графоманов, людей патологически дружелюбных, очень много знакомых. На дни рождения служители муз дарят им самое ценное – свое творчество.

Семен в Тирасполе родился,
Под южным солнцем он созрел,
И, хоть с Молдавией простился,
Как прежде, он горяч и смел!

Графоманы задаривают окружающих своими книгами. Дарственные надписи выглядят внушительно: «Дорогому такому-то и его супруге в честь нашей дружбы и 60-летия Государства Израиль».

Кроме друзей, у поэтов есть дети и родственники. Они тоже превращаются в печатные знаки.

Мой сын уходит в милуим (резервистские сборы – Ш.Р),
Ум, честь и совесть вместе с ним.

Пусть вам будет завидно, довлатовский Григорий Борисович: пустой лист бумаги принципиально не способен напугать бывшего собкора ТАСС, который может в рекордное время заполнить полосу форматом А2 превосходными эпитетами. Его не смутит нелепость сказанной им же фразы: «Я опять написал для тебя экспромт».

Его ровесник, дебютировавший в пионерские годы стихотворением о сталинском колхозе, сочинил песню «Как упоителен вечерний Кирьят-Ям» и написал 50-страничную поэму о соотечественниках.

Немало их, способных, гениальных,
Избрав для жизни Эрец-Исраэль,
Тут горечь унижения познали –
Метлу, лопату, бедность и панель.

Языками графоманы Кирьят-Яма и Офакима владеют слабо. Наследие детства – несколько малоприличных фраз на идише. С ивритом в городах, где любой продавец способен выговорить: «Какдиля? Карашо? Хочешь арбуз дешевый?» – ситуация ненамного лучше.

«Олим хадашим» – новые репатрианты. «Схар-дира» – арендная плата. «Ришайон» – лицензия. Скудный словарный запас, зато идеально ложится в строку.

Всё с молотка ушло: машина, вилла...
Но дерево добра не без листвы:
Ей комнату любезно предложили
Олимы-хадашимы из Москвы.

Врач-терапевт и бывшая актриса.
Жилье-то не свое, а схар дира.
– Две комнаты у нас, мы потеснимся,-
Сказал ей доктор Тейтельбойм Абрам.

А здесь в застое всё его богатство,
Всё то, что накопил талантом он.
А здесь решают долго, не решатся,
Дать иль не дать Абраму ришайон.

Несправедливо было бы предположить, что наши поэты зациклились на еврейско-израильской теме. Годы бегут, но перо и либидо у литераторов никто не отнимал.

Я счастлив,
Что могу ввести в экстаз,
И наслажденья стон
Сорвать из уст любимой.
Девичью грудь ласкать,
И страстных нег нектар
И поцелуев мед
Испить из плоти милой.

Любвеобильных отставных полковников выдают метафоры:

И стреляла сосками
В счастье Ксюшина грудь.

Но любовь к женщине быстро сменяется любовью к родине. Родину графоманы любят неистово, о чем сообщают практически в каждом произведении.

Ты край наук и юности,
Ты Б-жья благодать,
Навеки воскрешенная,
Родная наша мать.

От обобщений поэты переходят к частностям. На родине графоманы любят представителей муниципальных структур, знакомых им лично.

Арон Саидов, депутат,
Ему народ вручил мандат.
Ведет он от кохенов род,
И полюбил его народ.

Но больше всего они любят военнослужащих:

Их провоцируют – детей на них пускают,
Вопят «Аллах акбар» и в спину им стреляют.
Но автомат сжимает пятерней в обхват
Защитник Родины, израильский солдат.

Что будет дальше? В том, что графоманы переживут нас с вами, не стоит и сомневаться. К водке и рефлексии наши герои не склонны. А сиюминутные вспышки трагизма в их переложении выглядят смешными до безумия:

И море скорби людской поглотило Борю.

Я не считаю графоманию основным бичом Израиля. В особенности на фоне ракетных обстрелов. Я уважаю седины, боевые ранения и право на свободу выражения. Да и тот же Довлатов говорил, что лучше писать стихи, чем воровать.
Единственный мой упрек графоманам звучит так: человек разумный отличается от выхухоля и пипы суринамской наличием функции самоконтроля. К написанному хорошо бы относиться критически. Сравнивать сочиненное с произведениями корифеев и находить недостатки - не у корифеев, а у себя.
Лицеист Пушкин писал посредственные стихи. В первый год совместной жизни ваша жена пересаливала борщ. Но годы пролетели, и умение пришло. И только вы, графоманы, не меняетесь. Почему?

Другие люди в эмиграции:
Лента Мебиуса
Кое-что о евреях в России и русских в Израиле
Я пришел дать вам в морду