В марте издательство "Текст" и "Книжники" выпускают перевод романа нобелевского лауреата Шмуэля Йосефа Агнона "Тмоль шильшом". На русский язык его перевела Тамар Белицки. Агнон рассказывает о юноше по имени Ицхак, который не просто мечтал о Земле Обетованной, но совершил восхождение, намереваясь трудиться во благо Эрец Исраэль. Узнаем мы и о том, чем оборачиваются мечты в реальности.

Поднялся Ицхак на корабль и занял свое место. Развязал мешок, открыл саквояж и сменил кое-что из одежды, потому что берег свою выходную одежду, дабы не помялась она в дороге и он смог бы прибыть в Эрец Исраэль в опрятном платье. Когда нашел он место для багажа, пошел осматривать корабль. Кроме моряков, не было на корабле ни души. Стало темнеть, маленькие фонарики осветили корабль. Моряки пошли ужинать, и во время ужина пели на немецком и на итальянском языках баллады о море и разные другие песни. Вода почернела, и звезды засверкали на небе, и луна поднялась из темных вод, и тихо перекатывались черные волны. Мало-помалу затихла песня моряков и мертвая тишина воцарилась на море. Не слышно было ни звука — только голос волн, лизавших доски корабля. Достал Ицхак хлеб и сардины, ел свой ужин и смотрел на все вокруг, пока не ощутил он слабость во всем теле и не начали смыкаться у него глаза. Встал, завернул остатки ужина, приготовил себе постель и лег. Лежал себе Ицхак, один-одинешенек на большом корабле при звездном свете и слушал гул морских волн. Никогда не спал Ицхак один и никогда не ночевал под открытым небом. Никогда не спал один, потому что в отцовском доме было только четыре кровати. На одной кровати спал отец с маленьким Вови, самым младшим в семье, а на другой кровати спал Ицхак со своим братом Юделе, а в остальных двух кроватях спали его сестры. И ни разу в жизни не ночевал Ицхак на свежем воздухе, снаружи, не то что дети из богатых семей, которые привыкли путешествовать, и иногда случалось, что они ночевали на свежем воздухе. Лежал себе Ицхак и смотрел на небо. И поскольку те же самые звезды, что льют свой свет на море, льют свой свет на сушу, смотрел он и думал о своем городе; известно, что звезды уводят мысли человека за собой. В это самое время, что я лежу здесь, думал Ицхак, лежит брат мой Юделе один в маминой кровати. Ведь с тех пор, как умерла мама, мы с ним спали там вдвоем (а когда мама была жива, сооружали себе каждую ночь некое подобие кровати из досок, положенных на стулья, две с одной стороны и две с другой). Или, может, взял он к себе Вови, нашего маленького братика, чтобы было просторнее отцу? Что кладет себе Юделе под голову? Ведь подушку с маминой кровати отдал отец мне...

Сейчас, когда я здесь, удивляются соседи, что не видят меня, спрашивают обо мне и поражаются, что я уехал в Эрец Исраэль. Одни завидуют мне, а другие жалеют, что я уехал; ведь пока я был в городе, я продавал шекели и марки Керен Каемет, теперь они должны заниматься этим. И дай Бог, чтобы дело не потерпело убытка. Еще о многом другом думал Ицхак, но все его мысли были о своем городе. Уже зажгли там фонари, и старики города вышли посидеть и подышать свежим воздухом, и девушки прогуливаются между рынком и почтой, и студенты сопровождают их, и, возможно, что девушки вспоминают о нем, об Ицхаке, потому что уехал он в Эрец Исраэль. Никогда прежде Ицхак не обращал внимания на девушек, а тут перенесло его воображение в сады и виноградники Эрец Исраэль. Вот прибывает он в Эрец Исраэль и видит колодец в поле; стадо коз расположилось рядом, но на устье колодца лежит большой камень, и не в силах одного человека или двух человек отвалить его. Пришли девушки из селения, чтобы напоить свой скот. Отвалил Ицхак камень с устья колодца. Напоили они свой скот и вернулись в селение. Было все селение поражено, как это успели они вернуться так рано. Сказали девушки: «Послал нам Бог юношу из Польши, и отвалил он камень с устья колодца, как если бы вытащил он пробку из горлышка бутылки». Сказали им: «И где же он? Почему оставили вы его? Позовите его, и пусть он пообедает с нами». Пошли они ему навстречу, и привели его с большими почестями, и спустя некоторое время взял он одну из них в жены. Или, может, так было дело: арабы были там и не давали девушкам черпать воду из колодца. Повстречался им Ицхак и прогнал арабов, наполнили девушки свои кувшины и рассказали своим родителям: «Юноша из Польши спас нас от арабов». Сказали те им: «И где же он...» и т.д. и т.п.

Никогда прежде не замечал он девушек, но сейчас, когда лежал он один на огромном корабле и небесные создания приветливо глядели на него, а морские волны качали его, стало легко на душе его, и в голову стали приходить непривычные для него мысли. В конце концов отбросил Ицхак все эти мысли и принялся вспоминать, как он отдавал всю свою душу сионизму и как смеялись над ним. Сейчас, когда он совершает алию в Эрец Исраэль, он смеется над ними. Ведь что толку в сионистах и в их речах, если их слова не приводят к делу? И нет различия между ними и остальными жителями города: те заканчивают дни своей жизни в изгнании — и эти заканчивают свои дни в изгнании, ведь и те и эти не собираются уезжать до прихода Машиаха. От общего он перешел к частностям и принялся разбирать поступки каждого по отдельности. Вот, к примеру: Реувен-Лейб Войсбиэр первым открывает каждый банкет и первым прочитывает все газеты, а когда пришел к нему Ицхак просить денег для крестьян Маханаима, не дал он ему ни гроша. Когда доходит дело до денег, кончается его сионизм. Такой же человек — Гирш-Вольф Этемнот, такие же — большинство сионистов в городе. Приводят свидетельства из Гемары о целительности природы Эрец Исраэль, а сами едут поправлять здоровье в Карлсбад и другие места, которые вовсе не в Эрец Исраэль. А сионистская молодежь, студенты, от которых ожидали, что они внесут свежую струю в сионизм? Ради прогулки с девушкой они готовы были пропустить сионистское собрание. И еще о многом размышлял Ицхак, вспоминая сионистов своего города и при этом частенько задерживаясь на событиях второстепенной важности. Снова вернулся Ицхак к мыслям о девушках, но не из-за особой к ним любви, а в связи с сестрами, которые смотрят на своих подруг, прогуливающихся по центральной улице города, но сами не показываются в обществе, ведь нет у них летних шляп. Как радовалась маленькая Песеле, примеряя новую шляпу Ицхака! Танцевала и приговаривала: «Поглядите, поглядите, и я... есть шляпа у меня, и я... есть шляпа у меня». Под конец отбросил он все эти мысли и стал думать о сне, который наверняка не придет, ведь лежит он в новом месте, и лежит под открытым небом, тогда как он привык спать в комнате с закрытыми окнами, и он замерзнет и конечно же заболеет. И здесь нет ни одного еврея, который вылечит его. Ицхак не был ипохондриком, который любую болезнь считает смертельной, но не был и оптимистом, которого ничто не беспокоит. Не успел он додумать все до конца, как навалился на него сон, и он заснул, ведь три дня не спал он в поезде, только прислонял голову к стене и время от времени задремывал. Кто знает, сколько бы он проспал, если бы не поток воды, подмывший его ложе, так как уже наступило утро, драили матросы палубу, и попала вода на его постель. Проснулся он и вскочил с места. Заторопился, и свернул постель, и засунул ее в мешок, и поставил мешок на место. Вымыл лицо и руки, и возложил тфилин, и встал на утреннюю молитву, и молился дольше обычного, потому что всю дорогу в поезде не возлагал тфилин, кроме первого дня пути в Лемберг, когда он молился в миньяне вместе с пассажирами поезда. Исполнив свой долг перед Создателем, он достал хлеб и сардины и сел завтракать.

Еще сидит он и завтракает, а идиллия на корабле уже кончилась. Матросы бегают по судну как сумасшедшие. Одни тянут тяжелые цепи, а другие поднимают тяжести. Эти привязывают самые разные предметы, а те приносят уголь. Корабль гудит со всех сторон. И среди всего этого шума и паники поднимаются на корабль мужчины и женщины, одетые по-господски, а спереди и сзади — носильщики, нагруженные сумками и сундуками. Не прошло много времени, как раздался гудок корабля. Отчалило судно и поплыло. И уже вышел корабль из портовых вод в воды обильные и могучие. Господа и дамы исчезли, суета прекратилась. Каждый матрос занял свое место, чтобы исполнять свои обязанности. Остался Ицхак один на палубе. Господа и дамы отправились обедать, а матросы были заняты своим делом в котельной у огромных котлов и в других внутренних помещениях. Взглянул Ицхак на свои вещи, убедился, что они лежат на том же месте, и пошел прогуляться по судну. Гулял он вдоль и поперек по палубе, прикидывая на глаз толщину корпуса судна, и осматривал все, что попадало в поле его зрения. И погрузился мыслями в прошлое. На таком огромном и замечательном судне не плыл мой дед реб Юделе; во времена реб Юделе, хасида, еще не было кораблей, движимых силой пара, а были только корабли, идущие под парусами. Много бед перенес он, реб Юделе, на море. Простым умом не постигнуть, как смог он выстоять. Однако он выдержал все испытания, ведь принимал он их с любовью и считал, что милость оказывал ему Господь, Благословен Он, насылая на него мучения в море, дабы вошел он в Эрец Исраэль очищенным. Однажды разразилась сильная буря на море, и решили волны проглотить судно, хотя и знали, что по воле Благословенного хасид этот плывет. Стоял этот хасид, и не страшился, и повторял: все, что Господь, Благословен Он, ни делает, — все к добру, и если на то воля Благословенного – значит, это хорошо. И от ощущения этой силы он весь горел и светился от радости. Увидели волны сияние его лица, и устыдились, и отступили. Но когда отхлынули волны, стало ясно, что корабль очутился в самой середине моря; и возникла опасность, что застрянет он здесь и не сдвинется с места. Все на корабле пришли в ужас: они боялись, что появятся пираты и уведут их в рабство, или они умрут от голода и жажды и достанутся в пищу морским рыбам. Они плакали, и рыдали, и причитали; не только не достигнут они Эрец Исраэль, но даже еврейского погребения не удостоятся. И поднялся плач великий на море, будто уже пошли они ко дну и все твари морские явились терзать их плоть. А этот хасид радуется, ведь все деяния Господа, Благословен Он, хороши в его глазах, и не важно, сдвинутся они с места или нет. Встал он и запел чудный гимн «Бог — Властелин всех творений». Услышали ветры и явились, чтобы искупить перед ним свою вину. Подняли они корабль подобно носильщикам, поднимающим груз на свои плечи, и привели его в Эрец Исраэль. А обо всем том, что приключилось с реб Юделе, хасидом, уже в Эрец Исраэль, рассказывают в домах праведников в зимние вечера на исходе субботы, на трапезе, провожающей царицу-субботу, и бывает, что уже встают из-за стола, а все еще не подошли к концу истории обо всех его приключениях.

Прогуливается себе Ицхак по палубе и смотрит то туда, то сюда. Высокое небо раскинулось над его головой, и безбрежное море простерлось под его ногами, а между небом и морем движется себе корабль этот, на котором мы плывем в Эрец Исраэль. И небо наверху, и море внизу, все — сплошная синева невероятной силы, и синева эта разверзается под килем корабля; и поднимаются белоснежные волны, и белые волны эти извиваются, темнеют, чернеют и исчезают. Иногда с небес спускается белая птица и парит над судном, и снова взвивается в небо и исчезает в голубом тумане, а иногда матрос проходит мимо Ицхака и роняет несколько непонятных слов. Пару раз выходил господин, из тех господ, что расположились в каютах первого класса, подходил вместе со своей спутницей к Ицхаку и заговаривал с ним. Убедившись, что беседа с ним не поможет им скоротать время, оставили они его в покое. Снова был он один между небом и морем. И не знал он, что на этом же судне есть еще евреи, которые тоже плывут в Эрец Исраэль. Как-то раз стоит он — и вдруг оказались перед ним двое, старик и старушка. Взглянул на них Ицхак пораженный: он был уверен, что нет здесь ни единого еврея, только он один. И те тоже удивились, они были уверены, что нет тут евреев, только они одни.

Вынул старик трубку изо рта и поздоровался с Ицхаком, а старушка приветливо кивнула головой. Спросил старик Ицхака: «Что ты делаешь тут?» Сказал ему Ицхак: «Плыву я в Эрец Исраэль». Старик удивился, разве принято, чтобы молодые отправлялись в Эрец Исраэль? Сказал ему Ицхак: «Обрабатывать ее землю я еду». Старик удивился еще больше. Разве Эрец Исраэль не состоит вся целиком из синагог и ешив? Разве Эрец Исраэль не предназначена для молитвы? Разве труд на ее земле важнее служения Всевышнему? Понял он, что этот юноша из секты сионистов, которые хотят лишить Святую Землю ее святости и превратить ее в обычную страну. Обозлился он на Ицхака подобно всем старцам того поколения, убежденным, что мы явились, упаси Бог, чтобы принести в мир неверие. Начал спорить с Ицхаком. Хотел Ицхак ответить ему, как умел. Подумал и решил: к чему мне спорить со старцем, едущим добавить еще одну могилу в Эрец Исраэль. Но так как тот начал выговаривать ему, стал Ицхак приводить в свою очередь доводы из Торы, которые нашел в работах защитников сионизма. Рассердился старик и сказал: «Ты используешь Тору для обмана». Разошлись они уже врагами. Люди, плывущие на одном корабле, уже оттого, что собрал их Всевышний в одном месте, уступают один другому и относятся друг к другу по-братски. Так и этот старец — когда вновь увидел он Ицхака, то выбросил происшедшее между ними из своего сердца. И чтобы не прийти к разладу, избегал касаться тем, по поводу которых были у них разногласия, и беседовал с ним по-дружески. Спросил старец Ицхака: «Есть у тебя родные в Эрец Исраэль?» Сказал ему Ицхак: «Кому они нужны? Все евреи — братья, тем более в Эрец Исраэль». Улыбнулся старик и сказал: «В субботу, во время благословения ты скажешь так и мы ответим — амен, в остальные дни трудно без родных, тем более на новом месте, где мы ни в чем не разбираемся». Спросил Ицхак старца: «А вы? У вас есть кто-то в Эрец Исраэль?» Ответила старушка: «Дочь есть у нас в Иерусалиме, замужем она за одним из уважаемых жителей Иерусалима, и у них тоже... есть у них, слава Богу, дочь». И как только упомянула старушка своих родных, тут же принялась расхваливать их. Бросил на нее Ицхак уничтожающий взгляд. Люди эти, которых превозносит она, кто они? И эти тоже приехали только затем, чтобы умножить прах Эрец Исраэль. Знает Ицхак, чем занимаются эти, поедающие хлеб халуки, люди. Прибывают они из разных стран в Иерусалим, и учат Тору в праздности, и бегают от могилы к могиле, пока не кончаются дни их жизни, и не умирают они, и не добавляют могилы к могилам. А пока что — ссорятся, устраивают скандалы и делают из Иерусалима позорище. И скорее всего, этот самый рабби Файш, зять стариков, один из них. А вот он, Ицхак, другой: все жители ишува — родные для него, и если не родственники по крови — родные по духу. Разве есть что-либо иное так сближающее сердца, как общая идея? Ведь все желания Ицхака — те же самые, что и их желания: обрабатывать землю Эрец Исраэль и воскресить страну от запустения. Посмотрите на Ицхака! Руки у него нежные, как у девушки, которая только что обручилась, но они жаждут делать любую работу. И как только приплывет корабль в Яффу, отправится он в мошаву, возьмет мотыгу и начнет работать. Жаль только, что корабль не поспевает за его сердцем.

Спросила старушка Ицхака: «Почему не видать тут на море огромных морских чудищ, плывущих обычно за кораблем, чтобы проглотить судно с пассажирами? Ведь потому и приделывают к судну острые ножи, разрезающие чудовищ на части, дабы не проглотили они судно, а тут нет ни ножей, ни чудищ?» Множество вопросов есть у нее, у женщины этой, как у всех путешественников на суше и на море, которые видят новое, не встречавшееся прежде в жизни, или же, наоборот, не видят в своих путешествиях то, о чем они слышали прежде. И неудивительно, что они удивляются и задают вопросы. Но Ицхак уже не глядит на море; как будто он уже — в Эрец Исраэль, и он уже — свой человек у выдающихся деятелей ишува, чьи портреты украшают стены его дома. Сейчас утеряна память о них и забыты их имена. В те годы, когда мы совершали алию в Эрец Исраэль, имена их были у всех на устах, и все газеты писали о них. Сегодня забыты те газеты, поэтому достойны благодарности историки, уделяющие им две-три строчки в своих книгах. А пока что, надо отметить, старики хорошо подготовилась к дороге: взяли себе отдельную каюту, и едят, и пьют, и спят, и наслаждаются плаванием. Тогда как Ицхак, наш товарищ, от радости, что едет в Эрец Исраэль, не подготовился к поездке, не взял достаточно еды и не заплатил за спальное место; и вот теперь он валяется на палубе, и все на корабле переступают через него, когда надо и не надо.

Еда, взятая с собой Ицхаком в дорогу, испортилась; проснувшись утром на третий день плавания, он увидел, что хлеб покрылся плесенью, фрукты зачервивели, и остальные продукты не годятся в пищу. Бродил Ицхак без еды, пока не ослабли его колени от голода, а попросить у старца стеснялся; Ицхак вырос в семье, где скорее умрут с голоду, чем попросят что-либо даром. А тут от морского воздуха аппетит его разыгрывается куда сильнее, чем на суше. Он надеялся, что произойдет чудо и продукты снова станут съедобными. Но они не оправдали его надежд и не исправились, а, напротив, испортились еще больше, и когда он еще раз попробовал кусочек, его просто вывернуло наружу. Охватило его такое отчаяние, что он боялся сойти с ума от голода, а тут морской воздух и запахи кушаний, доносящиеся с кухни, прибавляют к аппетиту аппетит, а к чувству голода присоединяется жажда. Отбросил он стыд и пошел к старику. Решил Ицхак, сам — не попрошу, но если даст — то даст. Застал его за послеобеденным благословением, и «кусок для бедных» лежит перед ним. Увидел Ицхак кусок и начал замышлять разные комбинации, каким образом заполучить в руки хлеб, чтобы старик ничего не заметил. На самом деле мог он взять кусок и старик бы не заметил, потому что в эти минуты сидел с закрытыми глазами. Так сидят наши евреи в те мгновения, когда воссоединяют свои сердца с Отцом Небесным, и, конечно, не думал он об этом куске хлеба, но ослабли руки Ицхака, и не смог он протянуть их. Вернулся он от старика во много раз еще более голодным. Лежал на корме судна и мечтал о куске хлеба, который спас бы его от голода. Решился пойти к повару или официанту: может быть, согласятся они продать ему что-нибудь съестное. Взял свой чайник, и подошел, и встал у входа, как человек, пришедший за кипятком для чая. Увидел его помощник повара и наполнил ему чайник, поскольку привыкли повара, что пассажиры судна приходят за кипятком и дают им плату за труды. В эти дни на корабле не было много пассажиров, и помощнику повара нечего было делать, рад был он поговорить с пришедшим. Понял, что тот голоден. Принес ему хлеб и сыр. С той поры помощник повара кормил и поил его во все дни плавания. И Ицхак не остался в долгу и подарил ему кожаный жилет, который надевают в зимние дни на рубашку под пиджак. Этот жилет отдал ему отец перед отъездом. И помощник повара не был неблагодарным — защищал его от корабельной прислуги, унижавшей его. И Ицхак отвечал ему на добро добром, когда тот начал красить камбуз, помогал ему в работе. Это было хорошо для Ицхака, потому что многодневное плавание по морю наводило на него скуку. Все проспекты и брошюры, взятые с собой, стали чужды ему, а книги, которые мог дать почитать ему старик, были не по сердцу ему, ведь что это за книги у старика — «Хок ле-Исраэль», «Путь праведных», «Мишна» — книги богобоязненных евреев, в которые не заглядывают молодые люди вроде Ицхака. Итак, помогает Ицхак повару, и повар добр к нему. Но как он творит добро для его тела, так он творит зло для его души, потому что, как только услышал, что Ицхак едет в Палестину, начал плохо отзываться о живущих там арабах. Ицхак стал защищать их, ведь они — сыновья Ишмаэля, дяди нашего, а Ишмаэль — сын Авраама и брат Ицхака. И чем больше один хвалил их, тем больше другой поносил их. А от арабов перешел повар к евреям, так как известно, что необрезанные ненавидят обрезанных. То они ненавидят мусульман, то ненавидят евреев, а то ненавидят и тех и других, вместе взятых. Тем не менее продолжал он заботиться об Ицхаке, в те времена еще могли неевреи хорошо обходиться с одним евреем, даже если терпеть не могли евреев вообще.

Десять дней плыл Ицхак по морю. Это был месяц ияр, благоприятный для путешественников и мореплавателей. Дни были солнечные, а ночи — лунные. Иногда слышался голос птицы, парящей в воздухе, а иногда показывалось другое судно в море, потому что не только один этот корабль плывет в море, а есть еще корабли: одни плывут в Эрец Исраэль, другие плывут из Эрец Исраэль, а иные плывут в другие страны. Иногда виднелось что-то вроде далекого города. Море ничуть не похоже на пустыню. Каждый день Ицхак беседовал со стариком и со старушкой и получал еду из корабельной кухни. Четыре раза судно делало остановки, разгружалось и принимало груз, сходили пассажиры и поднимались пассажиры. Поднимались люди, подобных которым не видел Ицхак. Эти — прибыли из Боснии, а те — прибыли из других стран. Одни — плыли в Александрию, что в Египте, другие — плыли в Эрец Исраэль. Одни — ради коммерции, другие — служить Всевышнему. Ицхак не понимал их языка, и они не понимали его язык, потому что они — сефарды и говорят на ладино, а он — ашкеназ и говорит на идише. А когда он начал говорить с ними на святом языке и они отвечали ему на святом языке, они — не поняли его слов и он — не понял их слов, потому что он говорил на ашкеназском варианте иврита, а они — на сефардском. Но от полноты своего сердца указывали они на восток, и произносили слова «Эрец Исраэль», и целовали кончики своих пальцев. Тем временем приплыл корабль в Александрию, что в Египте. И как только они прибыли, заполнился весь корабль мужчинами, женщинами и детьми, с кучей одежды и кучей вещей, возвращающимися из дальних странствий в Эрец Исраэль. Кто-то из них радовался, кто-то печалился. Радовались, что возвращаются в Эрец Исраэль, и печалились обо всем том хорошем, что осталось на чужбине. Из любви к Эрец Исраэль побежал Ицхак помогать им, завязывал и развязывал их узлы, и приносил кипяток, и играл с детьми, совал плачущему ребенку палец пососать и помогал матерям одевать и обувать малышей. Тем временем заняли они его место, не оставив ему места даже для его тела, что уж говорить о вещах. Положил он свой мешок и саквояж в одном месте — нашел их в месте ином. Пошел искать свои вещи, увидел, что все разбросано. И он сам — такой же, мысли его в разброде, и весь он подавлен. Усталость навалилась на него, и не желал он ничего, только отдыха. Покоя не находили мы, только усталость. И если бы не спасала усталость, можно было бы от всего прийти в отчаяние. На десятый день прибыл корабль в Яффу.

Приплыл корабль в Яффу — ворота Эрец Исраэль. Прибывает еврей в Эрец Исраэль, бросается на берег и целует землю, радуясь сквозь слезы и плача от радости. Ицхак не радовался и не плакал, лишь губы его были раскрыты как бы в беззвучном смехе, и не спрыгнул он с корабля, потому что пока не прибыл врач проверить пассажиров корабля, не дают сойти на берег никому. Привязали матросы лестницы к борту судна. Люди странного вида, один за другим, запрыгнули на борт. Были среди них — голые по пояс со страшными физиономиями, и голоса их разносились по судну из конца в конец. Даже во сне навели бы они на вас ужас. Стояли моряки и смотрели на них — кто смеялся, а кто смотрел с презрением. Мужчины, и женщины, и вещи были тут же расхватаны и исчезли в маленьких лодках под бортом корабля. Стоял Ицхак посреди этого хаоса. Губы его раскрыты, но смех исчез. Куда ни повернется, шум и толкотня. Беспрерывно вытирал он пот с лица, но, вытирая лицо, чувствовал только, что пот становится все горячее и горячее. Матросы на корабле толкаются, выкрикивают проклятья и бегут. Лица их почернели от сажи и угольной пыли. Когда прекратится этот шум и когда мы выберемся отсюда? Тысячу раз толкают его с места на место. И он уже не чувствует под собой ног. Появился врач и проверил документы пассажиров. И уже новые люди торопливо бегут, всматриваются в лица пассажиров и оглядываются по сторонам. Вдруг бросаются они к олим, одни — плача от радости, другие — смеясь сквозь слезы. Ицхак позабыл, зачем он стоит здесь и что ждет его. Возле него стоит та самая старая женщина, его попутчица на корабле, она в объятиях другой женщины, и обе плачут. А когда перестала та женщина плакать на шее своей матери, схватила она руки старика и снова принялась плакать, а он гладит ее и приговаривает: «Ну, ну... ша, ша...» Понял Ицхак, что это их дочь, и позавидовал, что встречает их в Эрец Исраэль родной человек. Если бы не стеснялся, подошел бы он к ней и не был бы таким одиноким. Представил он себе, как старики говорят ему «пойдем с нами», а эта женщина приглашает его к себе домой, и он может отдохнуть от скитаний по морю и суше, ведь десять дней плыл он по морю и три дня ехал по суше. Но не так в жизни, как в воображении. Пока воображение рисовало ему эти картины, спустились его попутчики вместе с этой женщиной в маленькую лодку, и остался Ицхак один, вдвойне осиротевший. Подошли к нему двое или трое человек. Этот схватил мешок, тот поднял саквояж, а еще один потянул его за собой. Решил Ицхак, что их прислали встретить его, чтобы облегчить ему вступление в Эрец Исраэль, и в душе его сложились высокие слова «Матерь наша, земля Сиона, послала своих сыновей встретить брата, вернувшегося к ней». Хотел он показать им письма, в которых писали о нем лидеры Галиции, чтобы те знали, что не ошиблись в нем. Не успел оглянуться, как уже сидел в маленькой лодке, болтающейся меж скалами и утесами.

Лодка ныряет вниз и взлетает вверх на ужасающих волнах, и грязно-белая, зеленоватая пена поднимается от них, и соленая вода бьет его по лицу, и по рукам, и кусает глаза. Матросы тащат лодку за нос, и проклятия и рыдания несутся от лодки к лодке. Ударяют они веслами, покоряя упрямые воды, и при этом орут и проклинают друг друга. Огромные скалы выскакивают из моря и хотят продырявить дерзкую лодку, но лодка ускользает от них, а те сердятся и злятся, прячутся в море и выжидают, сидя в засаде, и вновь поднимаются и обдают пеной лодку и сидящих в ней. Но лодка пробирается между ними и плывет себе. Еще не успел Ицхак понять, чем все это кончится, как обхватил его матрос и перенес на сушу.