Леонид Фридович Кацис – доктор филологических наук, сотрудник Центра библеистики и иудаики РГГУ. Автор монографий "Владимир Маяковский. Поэт в интеллектуальном контексте эпохи" (М., 2000), "Русская эсхатология и русская литература" (М., 2000), "Осип Мандельштам: мускус иудейства" (М., 2002).
Книга “Кровавый навет и русская мысль” посвящена острейшей дискуссии, развернувшейся в России в 1911-13 годах в связи с так называемым делом Бейлиса, когда киевский еврей был обвинен в убийстве русского мальчика Андрея Ющинского и использовании его крови в религиозных обрядах.
В книге анализируются историко-церковные и политические аспекты знаменитого дела, в котором принимали участие видные российские адвокаты, медики, теологи, востоковеды. Раскрывается роль архиепископа Антония (Храповицкого) в организации ритуальной экспертизы на процессе в Киеве, обсуждаются позиции крупнейших русских философов и писателей - о. Павла Флоренского, В.В.Розанова, участников Религиозно-философских собраний и т.д. Впервые исследуются специфические аспекты кровавого навета в православной Восточной Европе.
Исследование ведется на широком культурном фоне, включающем в себя различные сочинения от монархических (Л.Тихомиров, М.Меньшиков) до либеральных (В.Короленко), от откровенно антисемитских до сионистских (В.Жаботинский). Показано влияние теологических споров во время дела Бейлиса на русскую литературу.
Процесс Бейлиса стал, пожалуй, высшей точкой в напряженных еврейско-русских отношениях в тот их период, который начался эпохой еврейских погромов после 1 марта 1881 г. Погромы и терроризм (достаточно вспомнить убийство премьер-министра П.А. Столыпина полицейским провокатором Богровым, к тому же – евреем); раздоры в церковной и государственной жизни; крайний мистицизм высших слоев русского общества, с одной стороны, и чернь, готовая поддержать любые погромные призывы – с другой.
В заключительной части этой книги мы хотели бы еще коснуться ситуации вокруг «дела Бейлиса» в высших интеллектуальных кругах России. Они прошли свой путь к 1913 г., году, разделившему интеллигенцию и политическую элиту, на сей раз по признаку отношения к «кровавому навету». Естественно, демократическая интеллигенция (такие как В.Г. Короленко или В.Д. Набоков) отнеслась к очередной странице истории «кровавого навета» так, как и подобает относиться к подобного рода происшествиям уважающим себя людям. Одна из статей о ритуальном обвинении 1911 г. была названа «Срам». Так впоследствии назвал главу своих мемуаров о деле Бейлиса и адвокат обвиняемого О. Грузенберг Но другая часть русской интеллигенции, та, которая во многом определяет лицо периода последнего расцвета русской культуры, – В.В. Розанов, П.А. Флоренский и др., – заняла тогда, как мы видели, вполне однозначную позицию поддержки «кровавого навета», в то время как 3. Гиппиус, Д. Мережковский и другие резко размежевались с еще так недавно близкими к ним людьми. Хотя стоит отметить, что мотивы здесь были не всегда лишь семитофильскими.
В связи с этим нам представляется важным обобщенно и кратко описать ту духовную ситуацию, которая привела этих столь неординарных мыслителей к такой странной идее – обвинению евреев, точнее, иудеев в употреблении в ритуальную пищу человеческой крови. Мы стремились на этих страницах сделать как можно больше для того, чтобы понять, что лежало в основе напряженного духовного спора, более уместного, как казалось и кажется многим, лишь в Средние века, однако имевшего место в веке ХХ.
Изучение духовной истории интеллектуальной верхушки российского общества представляет собой очень сложную задачу. Далеко не всегда ясны нам сегодня побудительные мотивы творчества даже самых крупных мыслителей, особенно если мы имеем дело с философскими экстатиками-экстремистами типа о. Павла Флоренского. Однако именно открытая дискуссия по религиозным вопросам во время процесса Бейлиса предоставляет возможность изучения этой проблематики. Напомним, что адвокатами киевского мещанина Менделя Бейлиса были выдающиеся представители петербургской интеллектуальной элиты. И от них не могла быть, как мы здесь показали, скрыта духовная подоплека происходящего.
Чтобы разглядеть ушедшие уже почти в вековую даль события 1913 г., следует еще раз уже с высоты нашего сегодняшнего знания проанализировать некоторые ключевые, на наш взгляд, эпизоды процесса, касающиеся религиозных вопросов. Необходимо отделить действительные сведения, факты, которыми располагали стороны, от тех идей, что никакого суда не касались и были во многом знаками внутрицерковной полемики, которую вели тогдашние верхи церкви. Тем более что мотивировка поведения о. Павла Флоренского и его участие в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», равно как противоречивая деятельность митрополита Антония (Храповицкого) стали достоянием гласности лишь в наши дни. Мы считаем важным обратить внимание на то, что адвокатура, вполне, по нашему убеждению, посвященная в суть духовных споров, учитывала крайне напряженное духовное и мистическое состояние интеллектуальных верхов русского общества. А в некоторых случаях защита обращалась, даже через головы обвинения и суда присяжных, к людям своего интеллектуального круга. Ведь внешняя поддержка противников и сторонников кровавого навета играла существенную роль в развитии ситуации. Этого нельзя было недооценивать обеим сторонам.
С этой точки зрения наиболее ценной частью процесса 1913 г. является, естественно, уникальная дискуссия, состоявшаяся во время выступления экспертов по так называемому ритуалу. Именно поэтому ей и была посвящена вся наша работа.
Стоит отметить, что состав участников дискуссии был на редкость представительным – в обсуждении и экспертизе приняли участие католический ксендз, профессор Санкт-Петербургской духовной академии, раввин, адвокаты Бейлиса и так называемые поверенные гражданской истицы; в судебной дискуссии участвовали как русские-христиане, так и евреи-иудеи.
Мы употребили выражение «христианско-иудейский диалог», ибо нам неизвестны реальные случаи, когда этот диалог был бы, так сказать, иудео-христианским. Нам неизвестны случаи, когда иудеи «вызывали» бы на «диалог» или «диспут» христиан. Тому есть две причины. Во-первых, евреи-иудеи никогда не составляли большинства в христианских государствах. Вторая причина состоит в том, что иудаизму чужд прозелитизм. Реальная дискуссия по «ритуалу» в зале киевского суда наложилась на серьезные отвлеченные дискуссии интеллектуальной верхушки русского общества. К началу XX в. сложилась целая литература, так сказать, квазииудейского содержания. Здесь в первую очередь естественно назвать два имени, причем оба они принадлежат лицам, так или иначе задействованным в бейлисиаде. Первый из них – А. Шмаков – не только поверенный гражданской истицы на процессе, но и автор громадного количества сочинений о евреях и иудаизме, в том числе и знаменитых «Еврейских речей». Второе имя очевидно – В.В. Розанов.
Кроме всего прочего, эти два имени связаны напрямую, ибо, по словам самого Розанова, огромное количество сведений об иудаизме было им почерпнуто как раз из творений Шмакова. Впрочем, не забудем, что среди своих учителей Розанов в области иудаизма упоминал еще и двух столь непохожих друг на друга евреев – В. Жаботинского и Б. Столпнера.
В русской культуре существовал тот образ иудаизма, который единственно оказался доступен тогдашнему русскому обществу. При этом, если христианин по большей части не замечает несообразностей в изложении мало интересного ему учения, то ортодоксальный иудей по понятным причинам не очень интересуется проблемой взаимоотношений с христианами вообще.
Между тем кажущиеся «ошибки» в некоторых текстах Розанова – Шмакова довольно активно подготавливали русское общество к восприятию бредовых доказательств «кровавого навета», прозвучавших на процессе Бейлиса. Мы сегодня во многом, если не полностью, утратили ощущение контекста, или «шума времени», и его необходимо, на наш взгляд, восстановить.
Здесь мы обязаны сказать о том, что общественные дискуссии, о которых мы ведем речь, были «диалогом» вполне односторонним. Это был диалог христиан, хоть что-то знающих об иудаизме, с христианами же, черпающими свои познания из текстов авторов первого рода. Оценивая реакцию русского образованного общества на «дело Бейлиса», необходимо учитывать познания основной массы тогдашней интеллигенции, не желавшей слушать мнение людей типа профессора И.Г. Троицкого.
Что касается еврейской стороны, то ее ощущения были вполне адекватно сформулированы еще в 1911 г. В. Жаботинским в уже цитированной статье «Вместо апологии»: «Не забудьте, среди какого кошмара мы живем, под каким ужасом воспитывается наша молодежь. Мы уже видели таких, которые помешались на революции, на терроре, на экспроприациях; в эпидемии самоубийств есть несомненная примесь психического расстройства; недавнее половое поветрие тоже выдвинуло заметный элемент явных маньяков».
Однако некоторые из тех, кто не участвовал в этом деле и даже отрицал кровавый «ритуал», делали это вовсе не из образованности и не из любви к евреям. Хотя за свои взгляды даже были, как Шульгин, арестованы и провели некоторое время в заточении. Удивительный текст находим в книге выдающегося идейного антисемита, но при этом противника погромов, не верившего и в существование пресловутого ритуала, вышеупомянутого В.В. Шульгина «Что НАМ в НИХ не нравится...». Эта книга конца 1920-х годов вышла в свет существенно позже рассматриваемых событий, но напрямую касается их. К тому же то, о чем мы собираемся говорить, носит, так сказать, вневременной характер. В этом нетрудно убедиться хотя бы на основании материала этой книги.
Рассуждая о правильности или неправильности отношения правительства к евреям, к увеличению их роли в революционном движении, осуждая в этой связи черту оседлости, Шульгин пишет: «Черта оседлости ничуть не препятствовала образованным евреям из нее выпрыгнуть и, выпрыгнув, на законном основании писать в обеих столицах поджигательные статьи. Да и вообще: разве мысль можно загнать в черту оседлости? Почта ведь действует; банки тоже. Можно переслать статью и перевести деньги. Было бы болото – черти будут. Были бы деньги, умело примененные, — перья найдутся.
Эти перья на еврейской службе мы тогда (в период 1905 г. – Л. К.) называли “шабесгоями”. Что это слово значит я хорошенько не знаю (! – Л. К.) но должно быть, это обозначает “гоев”, т. е. христиан, признающих “шабаш”, т. е. субботу; другими словами, шабесгои — это “ересь жидовствующих”.
Такими “жидовствующими” была переполнена тогда русская действительность».
Иногда, как в этом случае, кажущееся незнание элементарного приводит к ереси «антижидовствующих». Ибо «шабесгои» как раз тем и отличаются, что субботу не признают (иначе им пришлось бы ее отмечать). Дело, как очевидно еврейскому читателю, в том, что это как раз не иудеи, которым не возбраняется, например, гасить и зажигать свет в домах тех, кто субботу чтит. Таким образом Шульгин не пропустил возможности выругать тех русских «шабесгоев», которые служат (по логике Шульгина) еврейской разрушительности. Кстати, так называемые субботники – субботу чтят и «шабесгоями» быть не могут. Недаром царское правительство, бывало, записывало субботников в евреи, лишая их (этнических русских) гражданских прав.
Однако, так или иначе, для нас здесь важно другое. История русского антисемитизма сделала очередной кульбит: слово «жидовствующие» из арсенала антисемита-противника кровавого навета перекочевало в начале 1990-х годов в лексикон сторонников обвинения евреев во всех смертных грехах, включая и кровавый, а «жидовствующим сектантом» оказался патриарх Русской православной церкви, причем в книге, где кровавые обвинения в адрес евреев цветут пышным цветом.
Однако мы не ставим себе целью ни читать выговор давно покойному антисемиту, ни просвещать его сегодняшних издателей и последователей. Для нас и его слова, и слова «критиков» Алексия II – еще один индикатор все того же: отношения к евреям в России в начале и в самом конце ХХ в., и в самом начале века XXI.
Наконец, еще одно замечание. Разумеется, «дело Бейлиса» не свелось к разговору слепых с глухими или безграмотных в одном вопросе с безграмотными в другом. Выступления экспертов защиты – проф. Троицкого и Коковцова – были вполне ясными, четкими и безукоризненно грамотными, но, чтобы их услышать, читателям и слушателям надо было быть незашоренными априорными представлениями. Ожидая, что с экспертизой ученых столь высокого уровня справиться будет трудно, обвинение ядовито использовало тезис, что евреи признают крупными учеными лишь тех, кто отрицает «ритуал». Понять, что это и есть признак подлинной и трезвой грамотности, обвинению и поверенным гражданской истицы (среди них – Шмакову) было трудно.
Даже такой, кажущийся безусловно образованным и знающим, но находившемся во всепоглощающем антисемитском мистическом угаре, человек, как о. Павел Флоренский (чьи чудовищные комментарии в письмах В.В. Розанову по поводу его «ритуальных» статей 1912–1913 гг. автор книги использовал их при переиздании своих газетных сочинений по «ритуалу»), для «доказательства» самому себе собственной правоты во взглядах на кровавый навет и причастие использовал народные представления, достойные монаха Неофита, не рискуя, впрочем, делать это открыто. Он «вкладывал» свои ощущения в голову мифологу и мифотворцу Розанову, оживляя его теории своим мистическим опытом.
Были ли эти статьи Розанова “погромными”? Конечно, нет и, конечно, да. Не были, потому что Розанов никогда не переставал страстно, телесно любить евреев, а Ф., человек утонченной духовной культуры и громадных знаний, не мог стать “погромщиком”. И, однако, эти статьи погромными были, фактически, в данный момент: Розанов в “Земщине”, т. е. среди подлинных погромщиков, говорил, да еще со свойственным ему блеском, что еврей Бейлис не мог не убить мальчика Ющинского, что в религии еврейства заложено пролитие невинной крови – жертвы. А Ф. сказал тогда сестре: если б я не был православным священником, а евреем, я бы сам так поступил, как Бейлис, т. е. пролил бы кровь Ющинского».
Степень извращенности (с любой точки зрения) этих взглядов Флоренского, переданных Гиппиус, не требует комментариев. Тем более, что его «логику» мы рассмотрели в специальном разделе. Другое дело, что теперь мы видим мистико-экстатические истоки подобных «философских» с виду взглядов, даже если они облечены в древние исихастские термины.
А вот какое отношение к иудаизму мы находим в книге В.В. Розанова «Семейный вопрос в России», которую исследователи относят обычно к так называемому семито-фильскому периоду творчества автора, который характеризуется «телесной» любовью Розанова к евреям.
В том фрагменте, который мы приведем, нет никаких обвинений евреев в «ритуале», есть, наоборот, «прославление» субботы и еврейского семейного законодательства. И все же описание иудаизма здесь практически неотличимо от описаний монаха Неофита или Флоренского.
Вот что Розанов пишет о стихотворении Г. Гейне «Царица Суббота»: «В этом гимне восхвалял он Обручение Израиля с царственной принцессой Шабаш – Молчаливою принцессой...
По многоточию мы можем догадаться о таинственной, неименуемой принцессе; и также по всем эпитетам, как “молчаливая”, и по ряду дальнейших образов. Кто знает поэзию Гейне, не мог не обратить внимания, что у него всюду мелькает имя без образа “маленькой Эвридики”, что-то вроде лично гейневской “принцессы Шабаш”. “Там и здесь чувство пола свернулось в небесное облачко человеческого очертания. Но КАК свернулось, конечно, подробно об этом знают одни евреи или их исторические вожди”» (курсив наш. – Л.К.).
Итак, перед нами опять некая тайна еврейства. Нечто, что могут знать лишь евреи и даже не все евреи.
Эту позицию и заключенный в ней яд хорошо представлял себе В. Жаботинский: «Конечно, милые люди выражают это сомнение не в такой грубой форме. Они обыкновенно говорят так: “Конечно, мы не сомневаемся, вы и ваши близкие об этом не знаете. Но... может быть, ваши раввины знают? Мало ли таких древних религий, в которых высшие таинства известны только немногим посвященным... Может быть, это какая-нибудь особая секта”. Так говорят многие, очень многие из самых милых наших соседей; причем я их называю милыми безо всякой иронии, а серьезно».
Ясно, что остается лишь заменить одну «тайну» на другую, чтобы и так называемое чувство пола, и «потребление крови в пищу» либо поменялись местами, либо составили некую целостную «иудейскую парадигму», и – дело сделано. Иудаизм оказывается религией, содержащей в себе ряд тайн. Но где тайна, там же и мистическое ее толкование «по законам, самим над собою признанным».
Поэтому «семитофильские» тексты Розанова 1903 г. отнюдь не безобидны. Ведь не просто разбор стихотворения Генриха Гейне, крещеного еврея, содержит его книга. Стихотворение о Субботе предваряется Розановым цитатой из книги будущего поверенного гражданской истицы г. Шмакова «Еврейские речи»: «Как худшее обвинение он кидает им хвалу: “и пирие ворывие, т. е. размножение семьи, поставлено Талмудом на первом плане среди 612 (!– Л. К.) благих дел, микв (!– Л. К.), предписываемых каждому сыну Израиля. Поэтому тайныгим, т. е. наслаждение вообще, и, в частности, тагимыс гамите, т. е. амурные отношения, строго обязательны для евреев в шабаш. См. Талмуд, трактат Шабас”. – Так пишет заклятый враг евреев...». (Мы не будем продолжать рассуждения Розанова, они выходят за пределы нашей темы, но оценка Шмакова представляется нам ценной.)
Столь грубых «ошибок» (а это и есть одно из важных стилистических свойств русского антисемитизма) Розанов никогда не допускал. Напротив! В книге «Юдаизм» читаем практически о том же самом: «В печатной литературе мне известно только одно место, упоминающее о значении Субботы как минуты брачного ритма. Вот оно: «По учению Талмуда, сын Давида, т. е. Мессия, не придет раньше, чем не останется ни одной души в Гифе. Это род магазина, из которого расходуются души исключительно для новорожденных евреев. Согласно с этим пирие ворывие, т. е. размножение семьи, поставлено Талмудом на первом плане среди 613 благих дел, таряг мицыс, предписываемых каждому сыну Израиля. Посему тайныгим, т. е. наслаждение вообще, и в частности тагимыс гамите, т. е. амурные отношения, строго обязательны для «еврея в Шабаш» (Алексей Шмаков – Еврейские речи. СПб, 1897 г.)».
Далее Розанов сообщает, что А. Шмаков – лидер движения против допущения евреев в присяжные поверенные и вообще автор неграмотной и оскорбительной для евреев книги. Как видим, даже у Шмакова нет никаких пусть и 613 микв. Быть может, однако, В.В. Розанов, цитируя Шмакова по памяти, что-то забыл? Или вообще не отличал еще в 1903 г., когда вышел «Семейный вопрос в России», мицв от микв? Ответ дает сам Розанов все в том же «Юдаизме»: «Общий закон еврейства: 1) женщина никаким мицвам (это не “миква”, а молитва ритуальная или ритуальное действие) (! – Л. К.) не подлежит, ничего молитвенного не исполняет, а только обязана следить за своей «чистотою» и выполнять все требования современного очищения...».
Ответственность за изложение, как и всегда, ложится на Розанова, но для нас важнее другое. Усердный читатель Розанова все время находится между правдой (пусть и понятой по-розановски) и откровенной ложью или, в лучшем случае, игрой. Игрой, как мы увидим, далеко не безобидной.
Вернемся к нашей теме. Посмотрим, что проделал Розанов с текстом Шмакова и с еврейскими словами, вкрапленными в него.
Прежде всего, отметим, что будущая «тайна» «маленькой Эвридики» (языческой эллинской героини!) произведена от транскрипции слова «ТАЙНЫгим»; затем, 613 мицв превратились в 612 микв. Две опечатки подряд совершенно невероятны. Куда вероятней, что из числа 612 (6–6+6) легко получается хорошо знакомое всем число 666 – знак дьявола. К тому же игра в числа «12» и «13» тоже не безобидна. Недаром на процессе по «делу Бейлиса» экспертам задавался специальный вопрос – № 14: «Какое значение имело число “13” в Талмуде и в каббале?» (количество ран на виске Ющинского. – Л. К.).
Это число, как мы знаем, небезразлично для Розанова. В дни «дела Бейлиса» он посвятил этому числу немало страниц в своей книге «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови». Не забудем, что «кровавый навет» предусматривает нанесение жертве именно 13 ударов, да еще в форме буквы «Шин», от одного из имен всевышнего у иудеев – Шаддай.
Здесь снова стоит остановиться и сказать, что в России начала XX в. существовала очень мощная гностическая струя. И мы имеем в виду даже не столько различные масонские, антропо- и теософские течения, сколько деятельность В.В. Розанова. Его творческая активность была посвящена, так или иначе, внедрению в русскую культуру пренебрегаемого ею (по Розанову) Ветхого Завета. Отсюда и пропаганда «Песни Песней», которая не нашла себе применения в православном обряде. Кстати, в 1912 г. вышел перевод этой библейской книги с предисловием В.В. Розанова. Отсюда и бесконечные библейско-иудейские параллели, отсюда же кажущееся так называемое «иудеофильство». В любом случае нам необходимо всегда помнить, что когда бы и что бы Розанов ни писал об иудаизме, речь всегда идет о христианстве. Отсюда и то «своеобразие», которое чувствует каждый иудей, если приходится ему читать Розанова. К тому же, чтобы понять ту ауру, которая окружала писания Розанова, необходимо отметить, что и «юдаизм» даже в розановском понимании в чистом виде практически в его текстах не встречается. Иудаизм всегда погружен у Розанова в плотную египетскую среду. Это создавало специфическую ситуацию при восприятии текстов Розанова, которую можно было бы определить как поиски египетско-ассиро-вавилонских корней иудаизма на фоне многочисленных в то время мистических увлечений. Поэтому появление экспертизы ксендза Пранайтиса не выглядело чем-то невероятным для читателей, например, газеты «Земщина», где публиковались статьи Розанова, или читателей газеты Шульгина «Киевлянин». Духовная почва страны была вполне подготовлена для восприятия подобных идей.
Неопределенная и тревожная духовная и политическая ситуация привела к тому, что экспертиза проф. Троицкого или любого другого грамотного филолога и религиоведа не была проведена организаторами процесса до его начала. Напротив, будущие участники процесса добивались запрета на критику своих взглядов в печати. В таком случае всегда возникает вопрос о том, кто может не столько слушать, сколько услышать, что ему говорят? Недаром в итоге эксперт обвинения Троицкий оказался экспертом защиты.
Напомним, что главное доказательство обвинения – сочинение «Книга монаха Неофита» – было получено 10 декабря 1882 г. в Санкт-Петербургской духовной академии через «святогорца схимонаха Андрея Анатолийца» со Св. Афона. Мы уже обращали внимание на то, что часто доводы обвинения или близких к нему публицистов носили глубоко мистический характер.
Вернемся теперь к жутковатому заявлению о. П. Флоренского о том, что будь он иудеем – непременно пролил бы христианскую кровь. В нашей работе мы использовали текст Флоренского «Философия культа», который относится явно ко времени после бейлисиады. Между тем из самого факта принадлежности Флоренского к имяславию вполне может вытекать и куда более простое рассуждение.
Если начать с того, что имя Всевышнего в иудаизме непроизносимо, а у имяславцев именно многократное произнесение Имени в «Христовой молитве» – основа постижения Бога, если употребление крови христианами невозможно принципиально (хотя, как мы видели, далеко не всегда!), то по той же логике именно это должно иметь место у иудеев. Наконец, если иудаизм религия каких-то жутких тайн, то христианство – религии таинств, постигаемых не плотски (через реальную кровь, чему, правда, противоречит и курбан, и поведение некоторых сторонников имяславца о. Иоанна Кронштадтского), а духовно – через евхаристию – таинственное преображение вина и хлеба в Тело и Кровь Господню. Если же вспомнить, что таинственное Имя произносилось во время жертвоприношения в Храме, то именно эта жертва окажется «тайной Израиля», точно так же, как называется «священной тайной церкви» молитвенная практика употребления Христовой молитвы. Если теперь вспомнить, что жертву эту совершают и Имя произносят только первосвященники, то мы и здесь при желании, и при специфической православной логике обнаружим исток рассуждений не только Флоренского, но и еврея-конвертанта монаха Неофита.
На наш взгляд, в приведенном контексте высказывание о. Павла Флоренского становится, по крайней мере, «логичным», если к экстатике применима логика вообще.
В этом случае возникает вопрос. Каким же образом защите все же удалось добиться своего?
Во-первых, необходимо отметить, что столь тщательно подбираемые присяжные заседатели (контролеры, крестьяне и т. д.) менее всего были подвержены мистическому экстазу, о котором мы ведем речь. Здесь во многом повторялась картина из знаменитой пьесы «Плоды просвещения» Л. Толстого. И там и здесь мистически настроенные профессора были готовы верить в любую спиритическую чушь в отличие от провоцировавших их простолюдинов. В нашем случае у этих простых людей задача оказалась еще важнее. Именно от них зависело, сумеет ли русское общество излечиться с бредового угара, в которое оно само себя завело.
К счастью, на некоторое время сумело. Но приговор выносили не члены Религиозно-философского общества. Его члены действовали своим путем. Они, как известно, исключили В.В. Розанова из членов Общества и приняли в свой состав брата адвоката Бейлиса О.О. Грузенберга естественно, еврея, С.О. Грузенберга.
Мы уже отмечали, что замена эта была глубоко продуманной и очень значимой. Ведь С.О. Грузенберг принадлежал именно к высшему слою петербургских интеллектуалов.
А вот того, на что мы хотим обратить внимание в речи его брата, на процессе ожидать было трудно. Вот это место в заключительной речи О.О. Грузенберга: «Тот, кто чтит свои алтари, всегда уважает и чужой храм и чужой алтарь; кому дорога его религия, тот всегда бережно относится и к чужой вере. Евреи, вы знаете, на долгом историческом пути, – почему – я разбирать не стану, – много раз, и надо с горечью сказать, не только растеряли, но даже сами растратили кое-что по своей вине из тех святынь, которым они верили; у них осталась одна большая святыня, это их книги, их вера и это сознание, что в этом углу, в этом месте у них чисто и свято, по крайней мере, в главных положениях – перед Богом и людьми... Оставьте во имя правды и справедливости и верьте, что тут не будет торжества евреев, им этот светлый угол, тут будет только неудача нескольких человек, которые думали на этом крике несчастья и горя построить посрамление иудейства».
Может быть, этот фрагмент тонет в тех огромных томах стенографического отчета, но он сразу бросается в глаза тем, кто знаком с тогдашней околоиудейской литературной деятельностью В.В. Розанова. Прежде всего, главная книга «добейлисовского» Розанова по интересующему нас вопросу – «Юдаизм» – была опубликована в журнале «Новый путь» в разделе, придуманном специально для Василия Васильевича, – «В своем углу». И мы говорили об этом на страницах нашей работы.
Вспомним, как настойчиво подчеркивает адвокат Грузенберг чистоту еврейского угла, называет его «светлый угол». Но это внешний признак. Он может быть похож и на «красный угол», где в православном доме висят иконы. Но имел виду Грузенберг, похоже, не православный дом, а «Юдаизм» Розанова.
Вот что писал Розанов в упомянутой книге: «Не будем повторять трюизмов, что они дали всем европейским народам религию; ведь характерно именно то, что они смертельно враждебны к той специфической форме религиозного сознания, которая принята европейским человечеством, – христианству... что пронесено неповрежденным от Вавилона до Вильны, что не забыто, не растеряно ни в каком “плену”. Что же это такое?.. Что же это такое, “не потерянное” между Мемфисом, Вавилоном, Иерусалимом, Александрией, Римом, Парижем, Вильной?»
Далее, рассуждая, Розанов констатирует: «Ты находишь все вещи, за которые евреи полагали души свои во время гонений, – как-то – суббота, обрезание и очистительное погружение – сохранились у них доселе; а те вещи, за которые евреи душ своих не полагали, не сохранились у них, как Храм, субботние и юбилейные годы, суды и пр.».
Мы не будем вдаваться в разбор этих и тому подобных претензий Розанова. Об этом нам уже приходилось писать. Обратим лишь внимание на то, что именно этот, несколько раз повторенный на протяжении «Юдаизма» абзац Розанова, и имеет в виду, как нам представляется, адвокат Грузенберг. Он обращается и к присяжным но и одновременно через их головы к той русской общественности, которая способна его понять. Это и есть разговор на языке санкт-петербургского Религиозно-философского общества, на языке журнала «Новый путь» и т. п.
В этом контексте нетрудно понять, какое впечатление должна была производить речь О.О. Грузенберга на русское образованное общество. Тем более что произносилась она уже после таких вот слов в предыдущей его речи: «Вы слышали, как говорили здесь о Библии, как прис[яжный] пов[еренный] Шмаков, допрашивая ксендза Пранайтиса, ставил целый ряд вопросов из Библии, изобличая ее в жестокости, изобличая ее в нелюбви к человеку, изобличая ее в пролитии человеческой крови. Вы слышали – это было. И ксендз Пранайтис или давал ответы на такие вопросы, или уклонялся. Но не отказывался от дачи ответов. Это происходило. И я минутами думал – Боже, что же происходит, неужели библейский Бог, который одинаково свят для всех религий, христианской, еврейской, неужели библейский Бог обратился в какого-то киевского еврея, на которого идут с облавой, которого ловят и говорят, что в его книгах...»
В этот момент председатель прервал Грузенберга. Это удобно и нам, чтобы отметить – Грузенберг поставил киевского еврея на место другого еврея, столь дорогого противной стороне. Того еврея, которого имел в виду в своей речи в Нью-Йорке современный русский православный патриарх, названный за эти самые слова «жидовствующим». Правда в отличие от Христа, Мендель Бейлис был и остался иудеем. Поэтому выворачивание (любимое слово о. П. Флоренского) ситуации, когда последователи Христа гонят иудея, как гнали Христа, – сильный момент в драматургии адвокатской речи. Но Грузенберг блестяще продолжает: «Идут с облавой на Библию, на священные книги, из Библии выдергивают отдельные места, отдельные слова, которые одинаково дороги вам, христианам, и одинаково дороги евреям, которые читаются одинаково во всех храмах – и в христианских, и в православных, и в католических, и в лютеранских и одинаково читаются в еврейских храмах – молельнях и синагогах. Да, мы это слышали! И какое бы сравнение я ни употребил, верьте мне, что передаю еще спокойно то, что пережито мною, и не только мною одним, за эти тяжелые дни. Тут не есть какая-то чувствительность еврейская, тут чувствительность человека, который, хотя и чужд, может быть, религиозным вопросам, но на которого неожиданно навалилась эта тяжелая обида, это тяжелое горе».
Это и есть главный урок так называемого дела Бейлиса. Евреям еще не раз придется, к сожалению, столкнуться с тем, о чем мы говорили на этих страницах. Придется, надеемся, столкнуться и с тем, что говорил Грузенберг (порой выдавая желаемое за действительное. – Л. К.) далее: «...какое счастье, что среди православных священников, среди православных ученых не было ни одного, по крайней мере, здесь на суде, который явился бы и своим именем священника или своим именем православного христианина или русского ученого поддержал бы ужасные мучительные сказки, этот кровавый навет; это счастье – ни одного не было».
Итак, завершая, мы можем с нерадостной уверенностью констатировать, что корни идеологии и, к сожалению, теологии кровавого навета в России глубоки и живы. Это один из тех элементов веры, который пережил в ХХ в. и две мировые войны, и Холокост. Этот элемент христианства переживает, похоже, и «христианство после Освенцима», хотя он и не свойственно в отличие от протестантов и католиков современному православному сознанию. Как мы видели, вполне современные, далекие от какого-либо средневековья, представления базируются на сложнейшем, порой специфически российско-молдавско-украинском конгломерате народных верований, теологических представлений, ересей, сектантских идеологий и приписывания их евреям. К великому сожалению, самоуспокоение, с которым боролся еще Жаботинский, пока существует как в еврейских, так и вообще в интеллектуальных кругах. Есть еще люди, верящие в то, что что-то доказывается «документальной защитой»… Ведь, как следует из всего вышеизложенного, проблема кровавого навета – чисто христианская, и к евреям отношения не имеющая. Единственное, что дает надежду после книг, подобных нашей, это то, что знание феноменологии и механизма кровавого навета, быть может, будет способствовать развитию науки об этом явлении и нашему более глубокому пониманию того, что и как надо делать, чтобы идеи таких мыслителей, как Флоренский, оставались на бумаге и не позорили больше попытками своей реализации те страны и народы, чья история омрачена кровавыми обвинениями против евреев уже в ХХ веке, а не в «темном» Средневековье.
