Человек, назвавшийся Эссад-беем и писавший под псевдонимом Курбан Саид, умирал в городке Позитано на побережье Амальфи от чудовищного синдрома Рейно, вызвавшего гангрену обеих ног. Он ждал вестей из Рима, где влиятельные друзья, Эзра Паунд и Пима Андреэ, ходатайствовали за него перед Муссолини.

Лето 1942 года было особенно жарким и тяжелым. Знакомый доктор по имени Джамиль Мазара время от времени привозил ему гашиш, помогавший выдерживать адские боли. Последние из скрывавшихся в городке евреев были арестованы по доносам и вывезены в неизвестном направлении. Заказ на биографию великого диктатора всё не поступал. Не было и никаких других заказов. Никто из соседей, с жалостливым почтением относившихся к ученому старику-мусульманину, сидевшему над немецкими рукописями по пятнадцать часов в день, не знал его подлинного имени: Лев Абрамович Нуссимбаум. Когда за ним наконец прибыла черная машина, таинственный человек, которого велено было отнюдь не арестовать, а доставить на работу в столичную студию радиовещания, уже неделю покоился под обращенным в сторону Мекки могильным камнем с тюрбаном. Надпись на камне свидетельствовала о том, что покойному было всего 35 лет.

Тот, о ком здесь идет речь, родился в 1905 году в Баку, принял ислам и стал модным автором-биографом и ориенталистом в Берлине, но подлинную, посмертную, литературную славу он снискал себе небольшим по объему романом «Али и Нино», написанным в конце жизни и почитаемым ныне непревзойденной жемчужиной, равной которой не знает Кавказ. Не нужно глубоко копать, чтобы обнаружить в азербайджанце Али-хане и грузинке Нино новых Ромео и Джульетту – аналогия лежит на поверхности, подобно бакинской нефти. При этом главным объектом восхищения являются не столько молодые любовники, сколько образ прекрасного космополитического города и Кавказа в целом. Но тут и кроется основной трагикомический парадокс ситуации, ибо если Курбан Саид, чьим именем подписаны два изданных в Третьем Рейхе романа (см. также «Девушка из Золотого Рога»), сегодня в рекомендациях не нуждается, то Льву Нуссимбауму до последнего времени везло гораздо меньше. В конце концов, «Еврейское государство» написано доктором Теодором Герцлем по-немецки – почему бы на том же языке не быть написанным и культовому бакинскому роману? Да и чем личность мусульманина Льва Нуссимбаума так «некашерна», что и посмертно не позволяет ему претендовать на место классика новой азербайджанской литературы? Вот ведь смирились же потомки вестготов с тем фактом, что авторство их любимого «Дон Кихота» закреплено за мараном Сервантесом. Но официальная азербайджанская критика и все культурные инстанции республики не соглашаются принять ашкеназского еврея в качестве национальной гордости, подставляя на его место более благонадежную кандидатуру подлинного националиста и кровного азербайджанца, а немецкий текст стараются представить как перевод с исконного. Делается это и после публикации в 2005 году лондонским издательством Random House/Vintage Books книги американского журналиста Тома Райса «Ориенталист», в которой приводятся результаты расследования, не оставляющие места для сомнений: в том числе, Райсу удалось заполучить нуссимбаумовскую рукопись автобиографического романа, подписанную «Курбан Саид».

Под фотографией снявшегося в черкеске, при галунах и при кинжале, популярного автора, напечатанной во время его поездки по Америке в New York Harold Tribune, стоит подпись: «Эссад-бей – он ненавидит проблемы, но готов на всё». На первой сохранившейся карточке шестилетний Лева тоже позирует в полном кавказском облачении. Оба его родителя – отец, Абрам Нуссимбаум, и мать, Берта Слуцкая, родились в семьях, переселившихся в Баку из «черты оседлости». При этом отец принадлежал к клубу бакинских нефтяных магнатов, а мать была пламенной революционеркой. Потомки ее родной сестры Тамары ныне живут в Израиле. Позднее, сочиняя для Эссад-бея биографию, Лев объявил себя сыном персидского вельможи и русской аристократки.

Мусульманский квартал, к которому мальчика постоянно тянуло, и домашняя библиотека с ее не читанными никем, кроме Левы, сказками «Тысячи и одной ночи» оказали решающее влияние на будущего ориенталиста. В конце жизни он вспоминал:
До сего дня я не знаю, ни откуда взялось это чувство, ни как его объяснить. Возможно, оно также было унаследовано от неведомого предка? Но всё мое детство я видел во сне арабские строения. Это было самым сильным, самым формообразующим чувством в моей жизни.

По мнению бакинских сверстников, помнивших Леву мальчиком, принятие ислама еврейским юношей, выросшим в подобном мире, было куда менее эксцентричным ходом, чем это может показаться сегодня. Одним из самых ярких впечатлений детства навсегда остался для него столь натурально вписывавшийся в кавказский ландшафт образ «диких» горских евреев в бурках и папахах. Еврейский ориентализм, заявивший о себе еще в эпоху Бенджамина Дизраэли, Арминиуса Вамберли и Уильяма Палгрейва (отца Коэна), на заре сионизма достиг своего естественного апогея, и только арабо-израильский конфликт и последовавший за ним всплеск фундаментализма сделал идею сближения еврейства и ислама абсурдной.

Мать, покончившая с собой, когда мальчику было всего шесть лет, навсегда осталась для него загадкой и травмой. Особое место в этой истории, судя по всему, занимал человек по кличке Коба, занимавшийся «рэкетом», вхожий в дом Нуссимбаумов и даже живший в нем одно время. Так или иначе, Эссад-бей считал Сталина своим личным врагом, доведшим его мать до самоубийства, а большевизм – величайшим злом во всей человеческой истории. Героем же его стал убиенный император Николай Второй. Монархия, объединявшая под своим крылом Восток и Запад, навсегда осталась для него идеалом.

Крушение этого идеала началось в год рождения будущего царского биографа, когда бури первой русской революции докатились до Баку. Цепь кровавых событий продолжалась с недолгими перерывами вплоть до того момента, когда сперва война, а затем и победа большевиков заставили отца и сына сначала совершить временный, драматичный, полный тягот побег в Персию, а спустя некоторое время окончательно покинуть Баку. Через Стамбул и Париж они добрались до Германии.

Особенно важную роль в жизни Нуссимбаума сыграла немецкая гувернантка фрау Шульте. Скромная дама сопровождала отца и сына в эмиграции и умерла в монастыре, оставив краткий мемуар о своем странном воспитаннике. Благодаря ей немецкий язык стал для Льва фактически родным, что позволяло ему чувствовать себя в Германии почти как дома. Окончив русскую высшую школу, Лев начал учиться в турецко-арабском семинаре Университета Фридриха-Вильгельма. Тогда-то, в поданных в приемную комиссию документах, впервые и появился на свет «Эссад-бей Нуссимбаум». В Берлине в годы Веймарской республики вращалось немало колоритных ориентальных фигур. Например, потомок великого вруна барона Бёриеса фон Мюнхгаузена, на рубеже веков писавший пламенные палестинофильские стихи, за которые сам Герцль прозвал его Байроном сионизма, а под конец жизни примкнувший к нацистскому движению. Или экспрессионистская поэтесса Эльза Ласкер-Шюлер, в те годы носившая шаровары и тюрбан и проповедовавшая на «библейском» языке собственного изобретения, а позднее бежавшая от нацистов в Землю Израиля. Эссад-бей, вращавшийся то среди младороссов, то среди младоперсов, свободно владевший несколькими западными и восточными языками, был одним из самых заметных персонажей в этом редкостном паноптикуме. Русское сообщество представляло здесь смесь красных и белых, немыслимую в любой другой точке земного шара. Нуссимбаумы жили по фиктивным паспортам давно не существовавшего меньшевистского правительства Грузии. После подписания советско-германского договора, лишившего бывшего миллионера Абрама Нуссимбаума мелких, но более или менее стабильных дивидендов с его бакинских нефтяных владений («доходов с мертвых душ», как это именовалось среди эмигрантов), их существование постепенно превратилось в то, что Лев впоследствии назвал «сотней вариантов голода».

Колоссальный успех его первой книги «Кровь и нефть Востока» в корне изменил ситуацию. Совсем еще юный автор стал звездой в прессе и в светских кругах. Каждая новая его книга становилась международным бестселлером. В то же время собратья-исламисты всегда недолюбливали «еврейского выскочку», иногда проявляя к нему открытую вражду. Обычными стали обвинения «в печатном оскорблении чувств подлинных мусульман». Друзья, как правило, находились среди странных эксцентриков, персонажей всемирного сообщества людей без родины, вроде американца-германофила Джорджа Сильвестра Вирека. Тот искренне полагал, что можно быть одновременно нацистом и филосемитом, поддерживал дружеские отношения с Гитлером, Фрейдом и Эйнштейном и был арестован впоследствии как нацистский агент. Вирек был незаконным потомком германского кайзера, и именно он убедил Льва написать биографию Вильгельма Второго, которую издал под своим именем.
В ту причудливую эпоху Нуссимбаум мог оказаться (что и случилось в 1931 году) под обложкой одного из ведущих американских журналов в компании Леонарда Вулфа, Томаса Манна и... ведущего специалиста по расовой теории - Йозефа Геббельса.

Другой представительницей этого клуба была Эрика Левендаль, дочь еврейского коммерсанта из Праги, одевавшаяся и стригшаяся по-мужски. Ее свадьба с таинственным Эссад-беем пришлась по времени на фатальные для всего мира выборы в Рейхстаг 1933 года. Молодые супруги попросту не вернулись из Вены, где Лев выступал с лекциями. Но судьба наступала на пятки. До сих пор не совсем понятно, почему Нуссимбаум, долго пробывший в Америке, даже не пытался получить там вид на жительство. Брак закончился скандальным бракоразводным процессом. Эрика обвинила мужа в том, что он еженощно запугивает ее страшными историями. Она осталась в Нью-Йорке. Лев вернулся в Вену. В марте 1938, сразу же после аншлюсса, он добился визы в Италию. Возможность печататься в Германии прекратилась для него почти автоматически с приходом нацистов к власти, а к 1937 году закрылись также и двери австрийских издательств. Друзья-исламисты и космополиты, барон Рольф (Омар) фон Эренфельс и баронесса Эльфрида некоторое время помогали ему, вступив в конспиративный заговор с Терезой Киршнер, «унаследовавшей» издательство Таля – бывшую еврейскую собственность. Эльфрида фон Эренфельс была зарегистрирована в нацистском писательском компендиуме 1939 года в качестве автора, пишущего под псевдонимом Курбан Саид. Так увидел свет знаменитый роман «Али и Нино». Вторая мировая война поставила точку в этой заведомо безнадежной игре, где ставкой была человеческая жизнь. Барон Рольф уехал в Индию, баронесса Эльфрида – в Грецию. Абрам Нуссимбаум погиб в Треблинке в 1941 году. Сын пережил его на год.

***

Литературное наследие Эссад-бея того периода, когда он еще мог публиковаться под этим именем, весьма объемно: «Аллах велик. Упадок и подъем исламского мира» – исследование, написанное в соавторстве с Вольфгангом фон Вайзлем, ближайшим соратником Жаботинского, прозванным «Сионистским Лоренсом» (перу Нуссимбаума в нем принадлежали персидские и турецкие главы); «Кровь и нефть Востока»; «Жидкое золото. Борьба за власть»; подробный историко-географический и этнографический путеводитель по Кавказу и другая книга на эту тему, озаглавленная «Двенадцать секретов Кавказа»; «Белая Россия. Люди без родины»; биографии Ленина, Магомета, Николая Второго, Сталина и иранского Резы-шаха. А также – огромное количество статей по ориенталистике, русской истории и филологии и по актуальным геополитическим вопросам. Среди неопубликованных рукописей – роман о Нью-Йорке, «Марш на Рим» (не допущенный итальянским фашистским цензором к печати), «История Кавказа», сборник восточных сказок и стихов, читавшихся в компании Пастернаков, Эренбурга и Набоковых в Берлине. И, наконец, главный источник информации о его подлинной жизни – «Человек, ничего не знавший о любви» – автобиографический роман в шести рукописных тетрадях, завершенный перед самой смертью.

В сущности, величие литературного гения Курбан Саида вполне можно и оспорить. На мой скромный взгляд, «Али и Нино» – произведение, хоть и не лишенное очарования и живости, всё же слишком наивное, чтобы стать классикой ХХ века в европейском масштабе. Возможно, сам автор не придавал этому роману значения бóльшего, чем может заслуживать милая ностальгическая стилизация, созданная остро нуждавшимся в коммерческом успехе человеком. Что до «Девушки из Золотого Рога», то здесь главная героиня вообще изрядно скучна, сколь бы глубокого уважения ни заслуживала столь ученая особа, тянущаяся к высшему немецкому гуманитарному образованию младшая современница Мустафы Кемаля Ататюрка. Оба романа уступают по силе воздействия такой его книге в жанре nоn-fiction, как «Кровь и нефть Востока». Говорю об этом с изрядной долей сожаления, поскольку мне очень хотелось полюбить книги человека, поразившего меня прихотливостью своей короткой линии жизни. Остается его последняя, доставшаяся Тому Райсу от Терезы Киршнер и до сих пор не опубликованная, автобиографическая книга – «Человек, ничего не знавший о любви». Бóльшая часть описанных в ней событий, включая выдуманную родословную, изложена в вышеупомянутой биографии, но «Человек...» по-прежнему сохраняет острую энигматическую притягательность, и возможности прочесть этот роман, не опасаясь разочарования, я жду с нетерпением.