Евгений Коган и Лена Цагадинова: Ты открыла в Тель-Авиве заведение, в котором едят – эка невидаль! Но о нем говорят. Почему?
Елена Калужская: Мы ужасно хотели, чтобы про нас говорили, но пока ничего для этого еще не предприняли, так что я не знаю, почему про нас говорят. Когда мы только открывались, я сказала коллегам, что мы первые два месяца не занимаемся пиаром и никого специально не зовем. Для меня ресторан – дело новое, так что нужно устаканить кухню, набрать штат, и вот тогда мы займемся пиаром. Но мы им так не занялись – еще до того, как табу было снято, к нам приходили и приходили люди, и мы все время с чем-то не справлялись – буквально пельменей не хватало. Мы работаем медленнее, чем необходимо, не успеваем что-то убрать или что-то приготовить, нам нужны люди. Все время где-то тонко и рвется. Но…
Е.К. и Л.Ц.: Может быть, тебя просто знают?
Елена: Сейчас попробую объяснить. Я – человек определенной среды, и мне важно, чтобы эта среда вокруг меня сохранялась, где бы я ни была. Поэтому, когда я уезжала из России, я хотела сохранить эту среду, каким-то образом забрать ее с собой. Здесь я вижу те же приятные мне лица. Хотя не скажу, что к нам ходят только выходцы из России. Вон, за соседним столиком сидит израильтянин. Он как-то пришел, спросил: «Таим?» Вкусно, то есть. Я сказала: «Таим». И все, теперь он к нам ходит. «Таим» — это главное. У нас, естественно, есть страница в фейсбуке, и там есть информация на иврите – это тоже привлекает людей. Нас почему-то за это время умудрились снять три телеканала, что тоже дало свой эффект…
Е.К. и Л.Ц.: Прости, но ты все еще не ответила. В Тель-Авиве едва ли не каждый день открываются заведения, где можно поесть. А в телевизоре показывают вас. Почему?
Елена: Во-первых, это русское телевидение. А во-вторых… В момент переезда я поняла, что больше не хочу никуда наниматься. К тому же, без иврита я вряд ли смогу найти здесь работу, к которой привыкла. И вот мы поняли, что в Тель-Авиве не хватает московской кухни. Не русской, а именно московской. Так что мы решили открыть заведение с хорошей московской кухней, в котором еще, мы надеемся, будет некая культурная программа – то, к чему мы привыкли.
Возможно, такого в Тель-Авиве нет, поэтому про нас говорят, а, может, по какой-то другой причине.
Е.К. и Л.Ц.: Хорошо, как говорится в старом еврейском анекдоте: не хочешь – не отвечай. Но тогда скажи: вот вы называетесь «Ватрушка», а мы привыкли, что ватрушка – это такая круглая штука из теста с творогом посередине. У вас ее нет – почему?
Елена: Отбросьте стереотипы! Ватрушка – это самая разная выпечка, в которой участвует творог. Все, что мы запекаем в тесте, содержит мало теста и много творога, и наша ватрушка делается точно так же, мы подаем ее со сливовым вареньем, в котором мало сахара и много слив, так что – ватрушка у нас есть!
Е.К. и Л.Ц.: Тогда давай разбираться с тем, что такое московская кухня и чем она отличается от кухни, скажем, Ростова-на-Дону.
Елена: А я не знаю, чем она отличается от кухни Ростова-на-Дону. Московская кухня – это когда ты готовишь то запеченного в сметане карпа, то том ям. В Москве все умеют готовить плов, в Москве сейчас в моде шакшука и еще много ярких этнических блюд.
Может быть, и без лица, зато все своими руками – мы сами делаем фокаччу, песто, солим лосося. То есть все, что мы делаем, мы делаем сами, и нам это нравится. Как у себя на кухне в Москве.
Е.К. и Л.Ц.: Скажи, «Ватрушка» дружит с заведениями, которые находятся недалеко от вас, или вы и они – жесткие конкуренты?
Елена: Рядом с нами, к примеру, есть очень приятный итальянский ресторан, и мы с ними дружим, работаем как коллеги, как соседи. Они могут зайти к нам за стульями, если у них не хватает. А мы можем забежать к ним в шаббат за яйцами, потому что в магазине покупать дорого, и мы им потом отдадим, когда нам привезут по оптовым ценам. Я не могу сказать, конкуренция это или нет. Мне кажется, раньше, лет сто назад, конкуренция была главным двигателем прогресса, конкуренты враждовали и были заинтересованы в уничтожении друг друга. А сейчас, в век информации, нематериальные ценности порой бывают важнее материальных, и конкуренция заняла какую-то другую нишу.
Не говоря уже о том, что это просто приятнее. Раньше, еще до Москвы, я работала в новосибирском театре, и некоторые считали, что другой театр – наш конкурент, что, если какие-то люди пойдут туда, они уже не пойдут к нам. Мне же кажется, что либо люди ходят в театр, либо нет. То есть, пойдет к ним – пойдет и к нам. Конечно, когда я проезжаю мимо ресторана, в котором нет ни одного свободного места, меня что-то гложет. Но тут все просто – надо подумать, что они делают такого, чего не делаем мы. Может быть, они просто существуют три года, в отличие от наших трех месяцев, и там уже «прикормленная» публика. Но и у нас сформировалось местное коммьюнити – люди, которые к нам пришли один раз, второй, и в результате стали нашими постоянными посетителями.
Е.К. и Л.Ц.: Есть что-то, что тебе мешает?
Елена: Больше всего мешает собственная некомпетентность. Все неудачи, которые случались, были исключительно от незнания. Но я с этим борюсь!
Е.К. и Л.Ц.: Скажи, то, что ты ешь в Израиле и, в том числе, в «Ватрушке», отличается от того, что ты ела в Москве?
Елена: Очень отличается. Взять, хотя бы, сырники – я их не очень любила в Москве. Шакшуку я в Москве делала очень редко. Зато песто делала все время, как и солянку.
Е.К. и Л.Ц.: Сколько ты проводишь времени в «Ватрушке»?
Елена: Двадцать четыре на семь. Ну, почти.
Е.К. и Л.Ц.: То есть дома не ешь?
Елена: Практически не ем. Стараюсь, чтобы дома были хоть какие-то фрукты и кофе. А так – все тут. Я даже перетащила сюда всю посуду, которая мне удобна.
Е.К. и Л.Ц.: Почему ты тогда здесь не повторяешь свое московское меню?
Елена: Дайте срок!
Е.К. и Л.Ц.: Скажи, вот это все – театр, о котором ты мечтала?
Елена: Конечно, нет. Во-первых, все получилось не так, как я планировала. Во-вторых, все получилось лучше. Но всю жизнь реальность опережает мои мечты, так что меня редко покидает ощущение счастья.
