«Зачем тебе так много глаголов, тебе достаточно одного «их либе дих», – дразнят школьницы великовозрастную Рахиль, которая пришла в класс учиться немецкому, потому что на этом языке разговаривает ее возлюбленный.
Рахиль и Якоб впервые увидели друг друга на улице местечка Сновск, куда студент-медик приехал с отцом, чтобы навестить родственников. Это было начало века, 1909 год.

На Первом канале вторую неделю по вечерам показывают сериал «Тяжелый песок» – историю любви, как анонсируют ее все телегиды.

Она еврейка, он немец. С первой же встречи они поняли, что не могут жить друг без друга. Поженились, родили детей. На их долю выпали тяжелейшие испытания. … Их биография стала частью истории.
В таком примерно ключе. От этих аннотаций довольно сильно и неожиданно отличается рекламный ролик сериала: люди с желтыми звездами на одежде валят лес под конвоем фашистов.
Надо отдать должное Первому: там не побоялись напугать зрителей «ужасами гетто» и не стали морочить головы тем, кто не знает, о каком таком песке пойдет речь.

Как <он> уходил из гетто, каким было это расставание, не могу сказать. И как он вышел из дома и как шел по нашей улице, увязая в тяжелом песке, - тоже не знаю... В общем, это был конец...
* * *

Анатолий Рыбаков написал роман «Рахиль» в 1977 году. Изначально он задумывал эту историю как историю любви юного швейцарца (с симферопольскими корнями) и симферопольской еврейки. Он женился на ней, увез в Цюрих. Ей там не понравилось, она вернулась домой, он приехал вместе с ней. Стал сапожником, остался жить в Симферополе. Этот швейцарец – отец Роберта Купчика, друга Анатолия Рыбакова.

«Эта история меня поразила, – рассказывал впоследствии писатель в интервью Соломону Волкову. – Человек оставил родину, богатых родителей, возможность сделать блестящую карьеру. И все ради любви. К тому же само слово «Швейцария» звучало в предвоенные годы как Марс или – не знаю что – Луна. После войны я снова встретил Роберта, спросил о родителях. Они были расстреляны немцами в числе других симферопольских евреев в 1942-м».

В процессе сбора материала для романа Рыбаков поехал в город Сновск (Щорс), где бывал в детстве, и там сестра его матери Анна рассказала ему об истории семьи и города в целом. Из этих двух составляющих получился в итоге роман.

Человек, начавший читать эту книгу случайно, не сразу поймет, о чем она. Трогательная история встречи Рахили и Якоба; короткие сценки, два-три мазка – иллюстрация местечка, приметы быта начала века. Рассказчик перескакивает с темы на тему, хаотично курсирует от одного персонажа к другому, пытается как-то связать их между собой, но всю первую треть романа голова идет кругом от нагромождения фактов и людей. А автор все бубнит свое: «Вот еще был случай с моим дядей...». Десять лет запросто умещаются в одну страницу, рождение детей, внуков, племянников – пленка на быстрой перемотке.
Что это – семейная сага? Бытописательство евреев, ставших советскими гражданами? Пропагандистский роман на тему дружбы народов? Поначалу очень похоже на то.

Население нашего города было смешанное, но дружное; жили в мире русские, украинцы, белорусы, евреи; тут же, неподалеку, шесть немецких сел, предки этих немцев, родом из Франкфурта-на-Майне, были поселены здесь Екатериной Второй. До этого, в семнадцатом веке, в здешние леса переселились раскольники-беспоповцы. А на железной дороге, в депо, работали поляки, высланные сюда после восстания 1863 года. В общем, население пестрое, но вражды, национальной розни – никакой! Достаточно сказать, что у нас ни разу не было погрома.

Но вот наступает тридцать седьмой год. Якоба, отца многодетного семейства и работника кожевенного комбината, обвиняют в растрате. Суд, приговор: отцу всего год условно, его начальнику «год заключения, но с учетом, что он больше года уже отсидел, освободили из-под стражи, остальным – кому условно, кому сократили срок, в общем, чтобы не платить зарплаты за те полтора года, что люди зря просидели». На фоне процессов 37-го кажется почти оправдательным приговором. Но как этого добилась семья Якоба – отдельная история, и вот на этом месте роман начинает затягивать.

Правда, следом опять пойдет советское строительство, учеба и влюбленности рассказчика, мельканье новых лиц в количествах невообразимых, и все это слегка напоминает бразильский сериал. Рыбаков блестяще отрабатывает описания мест и ситуаций, расстановку сил в семье или особенности характеров, но лишь в пределах одного абзаца. В целое это никак не складывается – ровно до того момента, пока не начинается война. На середине книги автор, наконец, объясняет читателю, почему не стал заканчивать столько дивных историй, смазал изгибы судеб и на середине прервал очередное «а вот еще был случай».

Все эти тридцать лет жизни Якоба и Рахили, их семьи, друзей, соседей, целого города только предваряют годы их жизни в гетто, их последние годы. Для этой части книги Рыбакову пришлось брать факты из стенограмм Нюрнбергского процесса и подпольного журнала «Евреи в СССР».

В Советском Союзе о Холокосте старались не упоминать. В начале войны еще достаточно регулярно публиковались сведения об уничтожении советских евреев. 24 августа 1941 года в Москве состоялся радиомитинг еврейской общественности. Соломон Михоэлс впервые публично заявил, что в планы нацистов входит истребление всего еврейского народа, Илья Эренбург говорил, что он русский писатель и родной его язык – русский, но «гитлеровцы напомнили мне и другое, я – еврей. Я говорю это с гордостью. Нас сильней всего ненавидит Гитлер. И это нас красит». Однако уже в официальном сообщении об освобождении Ростова-на-Дону и в перечислении зверств нацистов в Киеве слово «евреи» заменено на «мирные граждане». После того как в 1948 году был убит Соломон Михоэлс, и вовсе начался период борьбы с «безродными космополитами».

В середине 1970-х, когда Рыбаков начал роман, в стране полным ходом шла борьба с сионизмом. Симона Вайль пишет, что «возложение венков с еврейской символикой к местам массовой гибели евреев (включая Бабий Яр) стало приравниваться к антисоветской деятельности. <...> Систематически пресекались любые попытки сохранить места памяти о Холокосте. Лишь в Минске, на установленном в 1947 году памятнике узникам гетто, еврейская символика осталась неприкосновенной. В ряде мест (например, в Невеле Псковской области, некоторых городах в Прибалтике) шестиконечные звезды «обрезали» – они стали пятиконечными. Сбор средств среди родственников для установки памятника стал «экономическим преступлением»; ряд его инициаторов поплатились партийными билетами или вынуждены были покинуть СССР».
Рыбаков в интервью рассказывает о том же:

Вспомните, какие это были годы! Антисемитские книги и брошюры продаются на каждом углу, и в то же время нигде никаких упоминаний о катастрофе европейского еврейства. В местах массовых захоронений евреев, именно евреев, одна и та же надпись на обелисках: «Вечная память жертвам немецко-фашистских захватчиков». И только в городе Щорсе, где я побывал дважды, местные евреи не стали переводить эти казенные слова, а взяли из Библии: «Все прощается, пролившим невинную кровь не простится никогда».
История публикации «Рахили» со временем обросла байками. Якобы из него выбросили все упоминания репрессий 37-го года, а слово «евреи» везде попросили заменить на слово «люди». Сам Рыбаков вспоминает, что цензуры почти не было. Редактор журнала «Октябрь» Анатолий Ананьев согласился напечатать роман. Цензор, прочитавший первые главы, никаких изменений не внес.

Но зато накидала замечаний сама редакция. У меня хранится редакционное заключение. <…> Конечно, первым делом снять название «Рахиль», полностью исключить имена Сталина, Молотова, Достоевского. Показать, что нацизм как идеология направлен против всего человечества, а не только против евреев. Город Цюрих заменить на любой другой германоязычный город Швейцарии. Почему? А потому что за границей вышла книга Солженицына «Ленин в Цюрихе», и упоминание в моем романе этого города может вызвать нежелательные ассоциации.
С заменой Цюриха на Базель история не закончилась, но ее лучше прочитать отдельно.

* * *

Роман вышел в печать в семидесятые и стал, надо думать, своего рода молитвой за всех погибших во всех гетто на территории Советского Союза. Для молодежной аудитории Первого канала сериал по мотивам книги может стать и вовсе откровением, если у создателей все получилось хотя бы наполовину. Ведь в школьных учебниках истории Холокост по-прежнему не упоминается, а фильмы о нем хоть и снимали в позднесоветский период и в 90-е, взять хотя бы картину Леонида Горовца «Дамский портной» о жертвах Бабьего Яра, но вряд ли кто-то видел их на центральных каналах в последние десять лет.

Учитывая, сколь немыслимо длинной была история съемок, стоит радоваться уже тому, что сериал вообще добрался до телевизора. Первый заход был сделан в 2003 году, одновременно с началом съемок «Московской саги» по роману Василия Аксенова. Режиссером тогда был Дмитрий Барщевский, а оплачивал оба проекта, как пишут, Михаил Касьянов. На вопрос, что он собирается экранизировать – роман о Холокосте или о любви, Барщевский отвечал:

Мы снимаем мелодраму, в которой любовь для героев выше карьеры, денег и всего прочего. В фильме, как и в романе, разные судьбы: есть отрицательные евреи и положительные немцы. Вероятно, дешевле было бы снять картину в Подмосковье. Но для нас очень важно, чтобы артисты прониклись духом земли, на которой жили и умирали реальные герои Рыбакова.
Планировалось, что главные роли сыграют Инна Чурикова, Николай Караченцов, Сергей Безруков, Владимир Стеклов, Альберт Филозов, Сергей Никоненко, Владимир Вдовиченков, Александр Балуев, Игорь Кваша, Чулпан Хаматова. Но два проекта одновременно не потянули, съемки приостановили. В 2004 году Касьянова отправили в отставку с поста Председателя Правительства РФ вместе с самим Правительством незадолго до президентских выборов. В 2005-м попал в автокатастрофу Караченцов.

Вернулись к проекту спустя пять лет, режиссером стал Антон Барщевский. Из первого состава «звезд» остался, кажется, только Вдовиченков. Безрукова, к счастью, нет, и уже на том спасибо Создателю.

Разнообразные несуразности, щедро разбросанные по сериалу, даже не особо хочется замечать. Главный герой, в книге – голубоглазый блондин, в сериале как-то странно меняет масть: в Базеле он блондин, в Сновске почему-то вдруг шатен. Домашняя утварь, костюмы, макияж и прически – все немножко новее и дороже, чем должно было быть на самом деле. Зато ковры на стенах напоминают те, что висели в семидесятые в каждой второй квартире. Первые пять серий зритель смотрит на Рахиль и Якоба через фильтр сепии, который призван, видимо, обозначать временной промежуток, отделяющий нас от начала прошлого века.

Зато вполне приличны диалоги и закадровый текст, что по нынешним сериалам редкость. Смешной профессор Грейд, обладатель мягкой кушетки, покрытой красным плюшем, глубокомысленно беседует с Якобом:
«Что сказать тебе мой друг, Я тоже был молод и тоже был влюблен. В особо тяжелых случаях этой болезни моя теория не помогает».
А сам Якоб в Швейцарии штудирует Талмуд, собираясь перейти из лютеранства в иудаизм, и в письме отчитывается любимой:
«Никак не привыкну наоборот читать, но зато много слов знаю».

Переход Якова в иудаизм – отдельная, тоже важная история, и она вспомнится после начала войны, но на этом мы не будем останавливаться подробно, равно как и на «черте оседлости», погромах, двух революциях и прочем. Многие детали и побочные линии в сериале тоже убраны, поскольку все «случаи», нагроможденные Рыбаковым, просто не смогли бы уместиться в двенадцать небольших серий. И осталось только самое главное: история великой любви и страшной смерти.

«Мой отец, моя мать не были бойцами. Они были людьми мужественными, но мужество их было отдано утверждению и защите их любви, их семьи. Любовь была их жизнью, и они должны были умереть вместе; единственное, чего они хотели, – вместе подойти к яме».
На Первом они умрут через несколько дней. Но если открыть эту страницу и начать читать, то Рахиль и Якоб снова впервые увидят друг друга.