В пустой коробочке лежит, как минимум, пустота, а в пустоте – все что угодно, например, музыка. Не надо ломать пустую коробочку.
Однако со слов «Я разломал коробочку» начинается одно из самых известных советских детских стихотворений – «Скрипка» Льва Квитко в переводе Михаила Светлова. Так что же лежало в пустой коробочке, пока ее не разломали?

I

Сейчас это, может быть, и не так, но в моем детстве стихи Льва Квитко входили наряду со стихами Маршака, Чуковского, Михалкова и Барто в канон советского детского чтения. Дети не читают оглавлений, поэтому мало кто помнит, что Квитко писал свои стихи на идише или, как тогда писали, на еврейском языке (других еврейских языков СССР не признавал), а на русский язык их переводили разные, в том числе очень хорошие поэты и переводчики (например, бессмертные строки «Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят» – перевод, и очень хороший перевод – С. Михалкова). В сущности, гениальный еврейский поэт Лейб Квúтко и советский детский поэт Лев Квиткó уже очень давно – два разных автора. Даже когда первого расстреляли в 1952 году по делу Еврейского антифашистского комитета, книги второго не были изъяты из школ и детских садов.

«Скрипка» Льва Квитко – среди самых популярных, бессчетное количество раз перепечатанных его стихотворений. Бог весть почему издатели всегда предпочитали перевод Светлова, ведь, как недавно выяснилось, есть и другой – его обнаружил в старом выпуске детского ленинградского журнала «Чиж» и включил в свою статью о переводной детской поэзии поэт и переводчик Михаил Яснов («От Робина-Бобина до Малыша Русселя. О ленинградских переводчиках и стихотворных книжках – к 70-летию Детгиза»). Это перевод великого поэта и великого переводчика Николая Заболоцкого. Приведу сначала оба текста.

<table><tr><td width='50%'></td><td width='50%'></td></tr><tr><td valign=top>Скрипка

Картонная коробочка,
Три ниточки на ней.
Построю себе скрипочку,
Чтоб было веселей.

На тоненькую палочку
Прилажу волосок.
Играет моя скрипочка,
Пиликает смычок!

Приходит кошка – слушает,
И пчелка не жужжит,
Лошадка вдоль по улице
Торопится, бежит.

Заботливая курица
Забыла про цыплят.
Беги к цыплятам, курица, —
В жаркое угодят!

Играет моя скрипочка –
Трай-ли, трай-ли, трай-ли!
Воробышки на дереве
Чирикают вдали.

Воробышки на вишенке
Уселись и сидят.
Заденут ветку хвостиком –
И ягодки летят.

И смотрят все на скрипочку
Чудесную мою.
Недурно бы на скрипочке
Сыграть и воробью!

Тра-ляй-ляй, моя скрипочка,
Тра-ляй-ляй, мой смычок!
Бежит к цыплятам курица,
И кошка – наутек!

Перевод Н. Заболоцкого

</td><td valign=top>Скрипка

Я разломал коробочку,
Фанерный сундучок.
Совсем похож на скрипочку
Коробочки бочок.

Я к веточке приладил
Четыре волоска —
Никто еще не видывал
Подобного смычка!

Приклеивал, настраивал
Работал день-деньской
Такая вышла скрипочка —
На свете нет такой!

В руках моих послушная
Играет и поет…
И курочка задумалась
И зёрен не клюёт.

Играй, играй же, скрипочка!
Трай-ля, трай-ля, трай-ли!
Звучит по саду музыка,
Теряется вдали.

И воробьи чирикают,
Кричат наперебой:
— Какое наслаждение
От музыки такой!

Задрал котенок голову,
Лошадки мчатся вскачь.
Откуда он? Откуда он,
Невиданный скрипач?

Трай-ля! Замолкла скрипочка…
Четырнадцать цыплят,
Лошадки и воробушки
Меня благодарят.

Не сломал, не выпачкал,
Бережно несу,
Маленькую скрипочку
Спрячу я в лесу.

На высоком дереве
Посреди ветвей,
Тихо дремлет музыка
В скрипочке моей.

Перевод М. Светлова
</td></tr>
</table>

Прежде чем обсуждать эти переводы, приведу оригинал, чтобы было понятно, что же все-таки переводили русские поэты, а рядом с ним мой подстрочник.

<table><tr><td width='50%'></td><td width='50%'></td></tr><tr><td valign=top>Дос фиделе [1]

А зайтл фун а кестеле
Ун федемер фун штрик –
Мах их мир а фиделе,
Мах их ан антик.

А цвайгл фун а беймеле,
Ланге ‘ор фун ферд –
Ци их он а смичикл
Ун цешпил цих, ‘эрт!

Ди бин блайбт штейн ун жумет нит,
Ди кац фарайст дем коп,
Се лозн цих ди лошеклех
Авек ин а галоп.

Ди ‘ун фаргест ди 'инделех
Ун ‘эрт цих цу мир айн.
— Фаргес нит, ‘ун, ди 'инделех,
Зей велн ин топ арайн!

Се шпилт, се шпилт, майн фиделе:
Трай-ли, трай-ли, трай-ляй!
Драй пикерс афм каршнбойм
Чирикен цу дербай.

Драй пикерс афм каршнбойм
Мит ‘элдзелах ви аш.
Се тут а фох а вейделе,
Фалт ароп а карш.

Нор кейнер дарф кейн каршн нит, —
Ме 'эрт дох майн музик,
Йедер вил дос фиделе
А ци тон митн смик!

Трай-ли, трай-ли, майн фиделе,
Трай-ли – ун шойн, ан эк.
Се руфт ди ‘ун ди 'инделех,
Ди пикерс – ойх авек!

1928

</td><td valign=top>Скрипочка

Бочок коробочки
И нитки из веревки —
Делаю я себе скрипочку,
Делаю я нечто редкостное.

Веточка с дерева,
Длинный волос от лошади —
Натягиваю я смычок
И разыгрываюсь, слушайте!

Пчела не движется и не жужжит,
Кошка задирает голову,
Пускаются жеребята
Прочь галопом.

Курица забыла цыплят
И прислушивается ко мне.
— Не забывай, курица, цыплят,
Они попадут в горшок!

Играет, играет, моя скрипочка:
Трай-ли, трай-ли, трай-ляй!
Три пичужки на вишневом дереве
Подчирикивают.

Три пичужки на вишневом дереве
С шейками как зола.
Взмах хвостиком,
Падает вишня.

Но никому не нужны вишни, —
Слушают мою музыку,
Каждый хочет по скрипочке
Провести смычком!

Трай-ли, трай-ли, моя скрипочка
Трай-ли – и все, конец.
Зовет курица цыплят,
Пичужки тоже улетели!
</td></tr>
</table>

Сразу видно, что перевод Заболоцкого – точный, а Светлова – вольный, достаточно сказать, что «философский» финал Светлов просто присочинил. Это бы еще полбеды, но дело даже не в вольностях, а в том, что перевод (точнее, вольное переложение) Светлова, при всей его версической гладкости и бойкости, – вообще не о том, о чем стихотворение Квитко.

У Светлова получилось стихотворение про хорошего мальчика, который сначала много и тяжело «работал день-деньской», за что был впоследствии вознагражден восторгами толпы благодарных («Меня благодарят») животных, которые вообще, надо сказать, ведут себя как интеллигентные старушки в филармонии: «Какое наслаждение // От музыки такой!». Затем, несмотря на все затраченные усилия (или благодаря им), лирический герой сходит с ума и тащит инструмент в лес. Но и в этой сложной ситуации благонравие не покидает его: «Не сломал, не выпачкал». Молодец!

Музыка (по Светлову) способна подавить в жадной, но мыслящей («задумалась») курице склонность к еде. Между тем в оригинале (и у Заболоцкого) курица под действием музыки забыла о вещи более важной, о детях, а о еде, о такой доступной в этот момент добыче, забыла хищная кошка. Какие там зерна, когда даже дефицитные (не достать! – высоко висят) вишни (их, напомню, сбили на землю птички, раскачивающиеся в экстазе, как хасиды на молитве) – и те никому не нужны. Мир зачарован музыкой: это не концерт, а древнее чудо. Как только чудо кончилось, мир возвращается в естественное состояние. Это точно понял Заболоцкий. В его версии курица возвращается к цыплятам, а кошка – убегает, ей больше нечего здесь ловить (буквально!). Между прочим, и само создание скрипочки – чудо, а не результат кропотливого пыхтения «день-деньской».

Заболоцкий, несомненно, идиша не знал – он переводил с подстрочника. Переводил уважительно, как впоследствии переводил, например, грузинских поэтов. Светлов, несомненно, идиш знал, но (большое дело – стишки на «жаргоне») решил «самовыразиться» за чужой счет. Получилась лирическая ерунда. Ерунда получилась даже в деталях. Коробочка была нужна для скрипки как резонатор, а переводчик ее разломал. Так можно сделать не скрипочку, а, в лучшем случае, электрогитарочку. Ничего хорошего не получится, если творческий акт начинать с деконструкции. [2]

Несколько слов о размере стихотворения. Оба переводчика его несколько упростили, переведя весь (у Светлова кроме двух последних «самодельных» строф) текст трехстопным ямбом с чередованием мужских и дактилических окончаний. Если учесть, что рифмуются только четные стихи с мужскими окончаниями, то это в чистом виде бессмертная «В лесу родилась ёлочка». (Бывают странные сближения. Елочка-то рождественская и украшена вифлеемской звездой, а Вифлеем (Бет-Лехем) – родина царя Давида, о котором речь пойдет ниже.) Заболоцкий даже вставил в перевод одну «ёлочкину» строчку: «Торопится, бежит». Между тем ритм стихотворения Квитко более сложен: в шести стихах из тридцати двух поэт усекает стих на первый слог, формально превращая его из ямбического в хореический, за счет чего все стихотворение звучит совсем не «Ёлочкой». Главным образом это усечение приходится на две первые, так сказать, «неповествовательные» строфы и, очевидно, ритмически имитирует игру на скрипке. Интересно, что именно таким усеченным ямбом Светлов, видимо, почувствовав ударный характер этой ритмической фигуры, написал две свои «лишние» строфы.

Между прочим, таким же размером написано еще одно знаменитое «скрипичное» стихотворение: «Жил Александр Герцевич» Мандельштама. И в нем тоже ритмический перебой на первом слоге: своего рода немой вздох, и-раз! – на выдохе смычок ударяет по струнам. Интересно, найдется ли музыковед, который объяснит, почему именно с таким размером ассоциировалась у разных поэтов еврейская скрипка. Может быть, есть какая-то характерная музыкальная тема?

II

«Откуда он? Откуда он, // Невиданный скрипач?» – спрашивает Светлов. Этого вопроса нет в оригинале, но если бы Светлов все-таки поискал бы на него ответ, то, может быть, по-другому перевел бы это стихотворение.

Кто он, волшебный игрец, музыкой, извлекаемой из изобретенного им самим инструмента, зачаровывающий всякую, и хищную, и травоядную, тварь? Вопрос для грамотного ученика пятого класса. Конечно, Орфей.

А кто для евреев (и для Лейба Квитко, в частности) был архетипом скрипача, кто первый и главный скрипач? Царь Давид. Уже при первом упоминании в Библии Давид охарактеризован именно как музыкант: «И брал Давид кинор и играл» (1 Цар 16:23).

Западноевропейская традиция, в том числе и еврейская, начиная со Средних веков, считает кинор смычковым инструментом, фиделью, прародительницей скрипки. Это очень старая и очень устойчивая традиция. Многочисленны изображения царя Давида-скрипача в еврейских готических иллюминированных рукописях. В росписях синагоги в Черновцах присутствует эмблема Давида – скрещенные скрипка и сабля (он ведь был еще и воином). В коллекции Российского этнографического музея хранится амулет, украшенный лубочной картинкой «Давид и Вирсавия». На нем четко видно, что рядом с царем висит скрипка. Бархатное покрывало на так называемой могиле царя Давида в Иерусалиме все расшито изображениями скрипок. Наконец, в современном иврите слово «кинор» обозначает именно скрипку. Таким образом, Давид не только прародитель Мессии, но и праотец всех еврейских скрипачей до Давида Ойстраха включительно.

А при чем тут Орфей? А притом, что существовала древняя (причем только визуальная!) традиция, которая ассоциировала Орфея-укротителя с царем Давидом. До нас дошло два таких изображения. Оба сохранились достаточно плохо, но сам смысл изображений сомнений не вызывает.

Первое из них – это изображение над арон-кодешом в знаменитой синагоге Дура-Европос в Сирии (начало III в. н. э.). Оно принадлежало первой росписи синагоги, которая была впоследствии переписана. При расчистке росписей удалось с трудом прочитать только контуры рисунка. Тем не менее, на нем отчетливо виден силуэт окруженной животными мужской фигуры с кифарой в руках и в пастушеском фригийском колпаке. Последний является необходимым атрибутом Орфея, который, как известно, родился во Фракии. По вполне правомерной догадке Штерна, разделяемой всеми исследователями, этот человек – царь Давид.

Второе изображение – мозаика в синагоге Газы (VI в. н. э.), на которой виден только фрагмент фигуры кифареда и склонившаяся перед ним львица. Зато на этой мозаике отчетливо прочитывается надпись: «Давид». К сожалению, в этом царском портрете не сохранилась голова. В Интернете можно встретить эту картинку с головой, которую, к тому же, украшает корона. Но это всего лишь реконструкция. Что было у царя на голове – корона или мягкий пастушеский колпак, мы не знаем.

В Писании нигде не сказано, что Давид, подобно Орфею, укрощал диких зверей звуками своего голоса. На мозаике из Газы львица покорно склонила перед Давидом голову. Но юный Давид в бытность свою пастухом поступал с хищниками не как кроткий Орфей, а скорее как Самсон или (если искать греческие аналоги) Геракл. Отправляясь на бой с Голиафом, Давид хвалится перед Саулом: «Раб твой пас овец у отца своего, и когда приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я уходил за ним и бил его, и вырывал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы и бил его, и убивал его» (1 Цар 7:34). Может быть, известны постбиблейские тексты (мидраши, агадот), в которых рассказывалось бы о том, что царь Давид укрощал зверей звуками кинора? Нет. Такие тексты нам не известны. Источник визуального воплощения Давида-Орфея также чисто визуальный.

Еврейское искусство эпохи Римской империи было, естественно, очень зависимо от общего для всего Средиземноморья греко-римского изобразительного ряда. Сплошь и рядом при украшении синагог III–VI вв. н. э. использовались визуальные штампы, характерные для всего античного мира, но при этом они наделялись новым, «иудейским» смыслом. Таковы, например, изображения зодиакального круга с солнцем-Гелиосом в центре на мозаиках синагог IV-VI веков. В ряду таких композиций и один из самых популярных сюжетов римских мозаик и фресок – Орфей, укрощающий зверей игрой на кифаре. При этом Орфей в декоре синагог устойчиво воспринимался как царь Давид, точнее, для изображения царя Давида художники брали композицию с Орфеем и дикими зверями.

Таким образом, нет никакого традиционного еврейского текста, на который мог бы опереться Лейб Квитко. Об изображениях в древних синагогах он на момент написания «Скрипки» тоже знать не мог: синагога в Дура-Европос была раскопана в 1932 г., синагога в Газе – в 1960-х гг. Но Квитко не просто угадал сюжет о Давиде-Орфее, он угадал (такое бывает с поэтами!) всю композицию в деталях. В ней присутствуют и птицы, и кошка, чьим предком, несомненно, была античная львица, укрощенная божественной игрой.

Чего только нет в пустой коробочке.

[1] Обычно идиш транскрибируют латиницей, но я избрал кириллицу: в конце концов, русские буквы даже больше, чем латинские, похожи на еврейские. «Е» везде произносится твердо как «э», но мне показалось, что огромное количество «э» в тексте выглядело бы странно. «И» передает звук средний между «и» и «ы». «’» - стоит вместо буквы «гей», передающий звук, отсутствующий в русском языке: он звучит как фрикативное «г», которую вы сначала решили произнести, а потом передумали.

[2] Мою оценку этих двух переводчиков разделял К. Чуковский, открывший творчество Квитко русскому читателю. В своем письме Маршаку о работе над книгой стихов Квитко в русских переводах он называет переводы Светлова «ужасными», и там же сообщает, что предложил «великолепную поэму о быке» перевести Заболоцкому. К сожалению, этот перевод так и не появился. (См. «Между нами долго была какая-то стена». Письма К. Чуковского к С. Маршаку // Подготовка текста, вст. ст. и коммент. М. Петровского. Егупец. № 12. Киев, 2003. С. 297).