Лев Квитко

СКРИПКА

Я разломал коробочку —
Фанерный сундучок, —
Совсем похож на скрипочку
Коробочки бочок.
Я к веточке приладил
Четыре волоска, —
Никто еще не видывал
Подобного смычка.
Приклеивал, настраивал,
Работал день-деньской...
Такая вышла скрипочка —
На свете нет такой!
В руках моих послушная,
Играет и поет...
И курочка задумалась
И зерен не клюет.
Играй, играй же, скрипочка!
Трай-ля, трай-ля, трай-ли!
Звучит по саду музыка,
Теряется вдали.
И воробьи чирикают,
Кричат наперебой:
"Какое наслаждение
От музыки такой! "
Задрал котенок голову,
Лошадки мчатся вскачь,
Откуда он? Откуда он —
Невиданный скрипач?
Трай-ля! Замолкла скрипочка...
Четырнадцать цыплят,
Лошадки и воробушки
Меня благодарят.
Не сломал, не выпачкал,
Бережно несу,
Маленькую скрипочку
Спрячу я в лесу.
На высоком дереве,
Посреди ветвей,
Тихо дремлет музыка
В скрипочке моей.

1928

(Перевод М. Светлова

***

Столпились елки, обступив березу,
И жмутся все плотней.
Но белая мечтает о свободе,
О ласковой, о солнечной погоде, —
Меж елок тесно ей.

Как мне стерпеть подобное насилье?
Стальной топор остер,
Все, что соединилось бестолково,
Под топором разъединится снова
И ляжет на костер.

Я предаю огню обрубки веток
И липкий перегной
Кладу на раны елкам. А береза
Под теплым ветром распустила косы
И шелестит листвой.

Перец Маркиш

ПУТНИКИ

Проносится краса лесов и сёл прибрежных.
Чьих поножовщин звон ты слышал издали?
Прошло ли? Кончилось ли в далях безмятежных?
Чьи в поле черепа преданьем заросли?

Всё заросло давно не кошенной, вихрастой,
Высокой зеленью, кладбищенской травой.
... Житомир, Киевщина, Знаменка и Фастов,
Прощай! И только свист ответит верстовой.

И поезда кричат в скудеющую осень,
И старики в глазах, заплаканных навек,
Лицо пылающей УкрАины уносят
На север, к берегам больших сибирских рек.

Ветрами всех широт обуглены их лица,
Им сотни тысяч верст знакомы позади.
Всмотрись же в путников, червонная столица,
Дай, Киев, руку им и песней проводи!

1920

(Перевод П. Антокольского)

ГАЛИЛЕЯ

Гора горе взбирается на спину,
Спуская сверху день паломникам и нищим,
Дороге, что ведет меня в долину
К арабским лавкам и простым жилищам.

О солнечные призраки! Куда-то
Дорога скрылась и неразличима...
Ночами в вашу гавань, скалы Цфата,
Приходит ветер из Ерусалима.

Лазурна грусть. Глазами даль окинув,
Вверяюсь дню. Вдвоем по изумрудным склонам,
Не мешкая, уверенно ступаем,

Примкнув к повозкам диких бедуинов,
К верблюдам опечаленно-влюбленным,
Шагающим к тебе, Ерушолаим!..

1922, Цфат
(Перевод В. Слуцкого)

НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ

За субботним столом, словно царь, восседает хозяин,
И двенадцать сынов — как двенадцать библейских колен.
“Я, как раб ханаанский, пахал и снимал урожаи,
Как еврей и отец, делал всё, что нам бог повелел.

Вот такой, какой есть, всё на свете я делать умею:
И доить, и ковать, и уладить базарный скандал.
Я трудился и ездил; я видел, поверьте еврею,
И Париж, и Нью-Йорк, и в Одессе я тоже бывал”.

В хрен макает он белую халу, сопит и чихает,
И, размазавши слезы, которых не может унять,
Говорит: “Хрен в субботу — ведь это же радость какая,
Всё равно что страничку Талмуда прочесть и понять.

А мои сыновья? Я всегда их воспитывал честно,
И прошу я вас, пан, объясните, пожалуйста, мне:
Я приучен к любому труду, так найдется ли место
Для такого, как я, в вашей новой советской стране?”

1924, Польша
(Перевод Р. Сефа)

Ицик Фефер

На воротах запоров нет,
Мы летим из конца в конец.
Разве мог так стрелять мой дед,
Разве мчался так мой отец?

Где дневал — ночевал не там,
Нет следов — замели пески.
И я радуюсь ветеркам,
Что отесывают шаги.

Затерялся в верстах мой дом,
Я не беспокоюсь о нем,
Ибо тысячелетним путем
Мы идем.

Давид Гофштейн

ПУШКИНУ

Мы ночевали на казачьих постах.

А. Пушкин

И тем оправданы мои печали,
И тем легка тоска моя порой,
Что здесь его шаги в горах звучали,
Что он лежал под этою луной.

От нежных лет моих в степи бескрайней
Его свободный дух мне сны шептал,
Его покой главу мою венчал
В тяжелый час невольничьих страданий.

И здесь, придя к горам и злым ущельям,
Пью буйной радости его струю.
Как он, в путях проведший жизнь свою,
Я, раб и царь, — его пьянею хмелем.

1912
(Перевод Д. Выгодского)

***

Ф. Б.

Давно твой дивный стан напоминает мне
О женщинах иных наречий
(На старом амстердамском полотне
Такой же образ был увековечен).

Я вижу: нежный свет в глазах твоих
Грозит мне строго сабельным ударом,
И юный дух мой в этот чистый миг
Тоскует и томит меня недаром.

1921
(Перевод Л. Озерова)