Cвершилось! После всенародных выборов, продолжавшихся полгода, удод избран национальным тотемом Израиля. Совсем недавно об этом торжественно объявил президент страны Шимон Перес.

Спора нет, национальную птичку выбирать куда приятнее, чем членов Кнессета и главу правительства. Но в Израиле, как вы сами понимаете, на всех не угодишь. Удод? Почему удод? Он не такой щеголеватый, как щегол – его главный конкурент на выборах; не такой трогательный, как славка; не такой большой, как страус; не такой маленький, как нектарница; не такой редкий, как красный сокол; не такой крутой, как белоголовый сип; не такой кошерный, как курица. Он даже не такой носатый, как ибис, хотя его изогнутый, тонкий и длинный клюв, несомненно, соответствует национальным идеалам. И вообще, почему, собственно удод, а не зимородок? Зимородок тоже очень хорошая птичка. Но удод, набрав 35 процентов голосов, победил на выборах, а победителей не судят. Выборы эти немедленно объявили еще одним уроком демократии и, чтобы не терять демократического запала, сразу же избрали береговую ласточку тель-авивским городским символом. Но о демократии в другой раз. Сосредоточимся на удоде.

Вряд ли нужно описывать внешний вид победителя – кто же не видел удода, живущего по всему Старому Свету и не особенно сторонящегося человека!
Удода ни с кем не спутаешь, это единственный современный вид птиц, относящийся к семейству Upupidae. Ещё один вид, гигантский удод, вымер на острове Святой Елены задолго до Наполеона Бонапарта, еще в XVI веке. Классификаторы относят удодов к отряду ракшеобразных, куда помимо них входят ещё 9 семейств, включая и наших ближайших тропических родственников – птиц-носорогов. Любитель открытых местностей, садов, полей и виноградников, удод много времени проводит на земле, охотясь на насекомых или червей. По земле бегает быстро и проворно, а в полёте порхает как бабочка, несколько замедленно и часто меняя высоту. В случае тревоги может затаиться, прижавшись к земле и приподняв клюв, а потом с пронзительным криком внезапно вылететь из-под самых ваших ног.

Даже самые злые языки не назовут удода уродом. Я совершенно согласен с мнением китайцев, в чьей классической поэзии удод, почитаемый образцом красоты, часто предстает посланцем богов, приносящим весть о приближении весны, вполне заменяя пресловутую тель-авивскую ласточку. И вообще, слава нашего представителя в международном «Парламенте птиц» (так, кстати, называется классическая книга суфизма, в которой удод – отнюдь не из последних героев) испокон веков гремит повсюду, от Аристофана до африканских легенд, от индийских вед до средневековой европейской магии. Последняя, нужно заметить, дорого стоила удодам. Их хохолки, клювы и, особенно, кровь входили во многие рецепты и использовались в гаданиях. В XIII веке Педру Жулиан, будущий папа Иоанн XXI, писал, что всякий, кто извлечет из живого удода сердце и съест его, пока оно еще бьется, сделается ясновидящим и сможет читать мысли людей и предсказывать будущее.

Нет, лучше оставить эту кровожадную страницу отношений между людьми и удодами и обратиться к нашим, еврейским источникам. Здесь его, по крайней мере, никто не ел. В Торе удод упомянут дважды – в книгах Ваикра (11:19) и Дварим (14:18), и оба раза лишь в связи с тем, что он запрещен в пищу. В талмудической и мидрашистской литературе он тоже занимает важное место. Заметим, что на иврите удод דוכיפת (духифат) – женского рода. Впрочем, в отличие от многих пернатых, самцы и самки удодов внешне друг от друга не отличаются. Начнем с трактата Мишны Пиркей Авот (5:6):

После того, как Господь сотворил шамира в шестой день творения, он отдал его на хранение удоду. Удод обещал охранять его, как собственную душу, и постоянно держал его при себе в райском саду. Когда же удод оставлял райский сад и летал надо всей землею, он крепко держал маленького червячка в своем клюве, выпуская его только тогда, когда опускался на голые скалы, чтобы засеять их и вырастить растения себе в пропитание.

Однажды Господь забрал шамира. Это было тогда, когда евреи находились в своем сорокалетнем странствии по пустыне. Аарон был готов приступить к богослужению в скинии завета, но для этого ему не хватало «урим и тумим» - нагрудника из двенадцати драгоценных камней, олицетворяющих все колена израилевы. Чтобы написать имена колен на камнях, не испортив их, требовался чудодейственный шамир.

И вот Бецалель и его подручные написали имена чернилами на каждом камне, и тогда Господь послал шамира исполнить свою работу, и тот вырезал имена на поверхности камней с таким мастерством, что ни один гран драгоценных камней не был потерян. Затем Господь вернул шамира под надзор удода. Где удод держал столь могущественное создание? Какой сосуд мог удержать его? Поскольку только свинец выдерживал укус шамира, удод запечатал свой бесценный залог в свинцовом ларце, обернул его в шерстяную ткань и спрятал среди ячменных зерен. И там бы он хранился вечно, когда бы не понадобился царю Шломо для постройки Храма.

Из этой истории следует, что в ближайшем светлом будущем, когда нам снова потребуется сверхострый шамир, нам придется обратиться за ним к удоду. Мотив подвластного удоду шамира, о котором мудрецы наши вели долгие дискуссии – животное он или растение, интересно преломляется в мидраше Ваикра раба (20):

Рабби Шимон бен Халафта изучал пути чудесных вещей в мире. Был у него фруктовый сад. Однажды сидел он в нем, и был там один обрубленный ствол, и увидел он, что удод делает в нем гнездо свое на высоте. Сказал ему рабби Шимон: - Чего желает нечистая птица в моем саду? Пошел рабби Шимон и принес доску, и закрыл ею вход в гнездо, и прибил ее гвоздем. Что сделал тот удод? Полетел и принес некую траву, и обмотал ею гвоздь, и она сожгла гвоздь. Что сделал рабби Шимон? Сказал он: - Лучше я зарою эту траву, чтобы не прознали о ней воры и не грабили людей.
Чистая или нечистая, эта птичка, безусловно, вещая. Она является хранительницей кладов и средоточием тайного знания. В этой истории особое место занимает также чисто этологический момент, а именно то, что удод – одна из немногих птиц, устраивающих гнезда в дуплах и различных отверстиях в стенах домов и скалах.
А вот что пишет Альфред Брэм по поводу «нечистоты» нашего героя:

Немцы называют удода «вонючей птицей». В самом деле, в птенцовую пору птица эта вполне оправдывают cвое прозвище, так как она и ее птенцы воняют в это время невыносимым образом; родители не успевают или не в состоянии убирать помет птенцов, вследствие чего они сидят, по выражению Наумана, «по горло в собственных нечистотах», и последние, разлагаясь, распространяют отвратительное зловоние. Вонь привлекает мух, которые кладут в навоз свои яички, и гнездо в конце концов кишит личинками этих насекомых. Только много недель спустя после вылета из гнезда и птенцы, и родители теряют пропитавший их запах…
После чего следует заключительный аккорд, вполне в духе этого великого натуралиста:

…и от него вскоре так мало остается, что этих птиц можно есть без отвращения.
Кстати сказать, современные орнитологи убеждены, что «ароматизация» гнезда носит характер защиты птенцов от хищников, одновременно привлекая мух, обеспечивающих немалую долю пропитания подрастающего поколения. Наблюдались случаи, когда удоды-родители обстреливали нападающих фекалиями, так что рабби Шимон еще относительно легко вышел из этого столкновения.

Тут мне хочется на время оставить наших мудрецов с их размышлениями о путях Неисповедимого и обо всех созданиях, исполняющих Его волю, чтобы обратиться к книге Джеральда Даррелла «Сад богов», в которой он описывает своего питомца, удода Гайавату:

После полудня я отнес птенцов сойки домой на веранду и до самого вечера добивался от них разумных действий. Увы, они принимали пищу только в том случае, если я силком открывал им клюв и проталкивал корм пальцем; при этом они отчаянно сопротивлялись – и их нетрудно было понять. В конце концов, застраховав птенцов от голодной смерти, я оставил их в корзинке и пошел за Гайаватой, который предпочитал веранду в качестве столовой. Посадив удода на пол, я стал бросать на каменные плиты заготовленных для него кузнечиков. […] Птенцы, свесив через край корзины качающиеся головы, принялись громко кричать, широко разинув клювы. Гайавата раскрыл хохол и повернулся к ним. […] Я подбросил ему кузнечика, он схватил его, убил и, к моему величайшему удивлению, допрыгав к самой корзинке, затолкал добычу в разинутый клюв одного птенца. Оба малыша зашипели, запищали и захлопали крыльями от радости, сам же удод, похоже, не менее моего был удивлен своим поступком. Бросаю ему еще одного кузнечика; Гайавата убивает его и кормит второго птенца. После этого случая я кормил Гайавату в комнате, а потом выносил его на веранду, где он замещал кормилицу-сойку. Никаких других материнских чувств при этом не проявлялось […] – заниматься уборкой предоставлялось мне. Досыта накормив птенцов, удод терял к ним всякий интерес.

Задержимся еще немного на отношениях между взрослыми птицами и птенцами. Во многих восточно- и южнославянских бестиариях, от Белоруссии до Сербии, где эти птицы именуются «оудод», «вдод», «епос» или «попоунац» (сравните с его звукоподражательным латинским названием Upupa epops, которое присвоил нашему герою в XVIII веке Карл Линней), излагается с небольшими различиями следующая версия:
«Попоунац есть пастра птица, завивiи гнездо и изводить птенце, и егда взрастоуть и боудоуть до небесь хранеште се, тогда родителие ихь вьнидоуть вь гнездо и скоубоуть все периа своiа, и боудоуть iако и младiи. И паки и чада им носять пищу; питаютъ их, дондеже порастетъ имъ перие, и будутъ iако и прежде»
(цит. по Белова О.В. Славянский бестиарий. М.: Индрик, 2001).

Мидраш, приводимый в Таргум шени к Книге Эстер (около 800 года н.э.), а возникший, вероятно, не позднее VI века, рассказывает историю, почти в точности повторяющуюся в 27-й суре Корана «Муравьи», по крайней мере, во всем, что касается удода (основные различия возникают в текстах, когда роль этой птицы заканчивается):

Шломо, возвеселившись от вина, собирал вокруг себя всех царей, своих вассалов, и велел животным и птицам плясать пред ними. Однажды, заметив, что удод отсутствует, он приказал доставить его. Когда же тот появился, то объявил, что он три месяца летал над всей землею, чтобы найти еще не подвластную Шломо страну, и отыскал богатое золотом, серебром и растениями царство на Востоке, чья столица именовалась Китор, и которым правила женщина, прозванная царицей Шебы. Птица предложила, что она отправится к царице и приведет ее к Шломо. Царь согласился и повелел привязать письмо к крылу удода, которое тот доставил царице к вечеру, когда она готовилась принести жертвы Солнцу.

На этом роль удода заканчивается, и начинаются разночтения, связанные с событиями всемирно-исторической важности – визита на высшем уровне. Так или иначе (в исламской версии, под влиянием Сулаймана, царица обращается в истинную веру) между двумя государствами устанавливаются дипломатические отношения.

Связь удода с женолюбивым царем весьма прочна. В арабском предании, имевшем хождение в Палестине (см. «Фольклор Святой Земли» З. Вильнаи), удод возмущается внезапным приступом глупости Сулаймана, велевшего всем птицам, имевшим обыкновение кружить над головой царя во время его выездов из дворца, прикрывая его величество от солнца как огромный живой балдахин, оказывать подобную честь и всем его женам. Ослушник скрывается от гнева повелителя на необитаемом скалистом острове. Сулайман посылает за ним, и, прибыв во дворец под конвоем посланных за ним птиц, удод рассказывает царю три притчи о женском легкомыслии и вероломстве, после чего тот не только прощает ослушника и отменяет свой указ, но и снимает с собственной головы золотой венец и собственноручно водружает его на голову мудрого удода.

А в рассказе Хаима Нахмана Бялика «Кто надел на удода хохолок» царь Шломо вручает удоду золотой венец в награду за то, что тот спасает его от солнечного удара.

Раз уж мы вспомнили Бялика, то на ум тут же приходит его стихотворение «Меж реками Хидекель и Прат», стилизованное под народную песню:

Меж реками Хидекель и Прат
На горе стоит вертоград.
В нем на пальме златой удод,
Меж ветвей могучих живет.
Птица златая, летай, кружи,
Где мой суженый, расскажи!
Вслед за основоположником израильские писатели взялись за удода всерьез. Аин Гиллель (Гиллель Омер) в детском стишке «Удод» из книги «История о котах и других зверях» приписывает этой птице весьма эгоцентричный нрав, играя на не поддающейся адекватному переводу рифме: «ихпат - ло ихпат (волнует – не волнует) – духифат»:
- А если мир перевернется, небо свалится вниз, а земля хлопнется навзничь?
- Ло ихпат, - сказала Духифат.
- Так что же, в конце концов, тебя ихпат?
- Я сама,
Я, Духифат!
Очень,
Очень,
Ихпат! –
Сказала Духифат.
Авторство популярной и ставшей ныне народной детской припевки: «Лети, лети, духифат, мой папаня психопат» принадлежит прославленному израильскому юмористу Эфраиму Кишону («Семейная книга»).

В общем, начав рассуждать о нашем национальном тотеме, который, как выясняется, вполне отражает не только внешний, но и внутренний облик своего подопечного народа, трудно уже остановиться. А ведь нужно где-то поставить точку. Давайте же закончим этот разговор призывом любить и охранять нашу родную государственную птицу – санитара полей и садов, хранительницу тайн и кладов, нашу надежду на скорейшее восстановление Храма. Амен!