Американец Мэтью Пол Миллер, более известный как Матисьяху, дал концерт в московском Зеленом театре. Концерту сопутствовал ажиотаж: Матисьяху ждали, радостно встречали, с готовностью подхватывали запоминающиеся мелодии самых и не самых известных его песен.

Словосочетание «хасидский регги» звучит на непосвященный слух, возможно, еще более дико, чем «православный рэп». Правда, следует помнить, что растафарианцы, чьи идеи и верования передаются посредством регги, считают себя сынами Израиля, а Африку — Сионом. Впрочем, творчество Матисьяху не описывается этими двумя словами полностью. И степень его нынешней приверженности хасидизму неочевидна, и, помимо регги, в его музыке есть много других элементов. Да и регги сам по себе — явление настолько огромное, что представляет собой в каком-то смысле целый мир. И хотя многие опознают регги по первым тактам, манера исполнения, принципы аранжировки и вообще подход к музыке у тех, кто играет регги, сильно различаются. Кстати, первыми кумирами Матисьяху были музыканты из группы Phish, для которых регги — лишь одна из многочисленных составляющих творчества. Среди других своих духовных наставников в музыке он называет самого известного исполнителя регги в мире Боба Марли. («Музыка регги не еврейская, но многие заложенные в ней идеи таковы», — говорил Матисьяху в одном из интервью.) Еще один учитель в музыкальном смысле — «поющий рабби» Шломо Карлебах, в синагогу имени которого в Нью-Йорке ходил Мэтью Миллер.

Регги в исполнении Матисьяху соединен с элементами хип-хопа, рэпом и битбоксингом — техникой воспроизведения различных ритмических фигур с имитацией ударных и других инструментов исключительно при помощи рта. Ощущается и влияние рока. В начале карьеры Матисьяху пел как по-английски, так и (реже) на иврите, а среди песен с его первого альбома Shake Off the Dust... Arise 2004 года есть даже «Короткий нигун». Но и в дальнейшем, отказавшись от пения на иврите, он не перестал обращаться к еврейским темам. Одним из главных хитов с его второго альбома Youth (2006) стала песня Jerusalem. В это время Матисьяху работает со знаменитым продюсером и художником звука Биллом Ласуэллом, исследователем всяческой необычной музыкальной деятельности, от этнической до электронной. (Кстати, забавно, что Ласуэлл работал, в частности, с Джоном Зорном, лидером нью-йоркской импровизационной авангардной сцены, одним из музыкальных проектов которого является «Радикальная еврейская культура», представляющая собой различные способы обращения к еврейской культуре, истории и музыке. С еврейской компанией Зорна Матисьяху пока не пересекался, и неизвестно, пересечется ли когда-нибудь.)

Последний, прошлогодний альбом Матисьяху Light по звучанию был уже не так близок регги, как предыдущие. Здесь можно услышать и поп-рок, и откровенный поп без всякого рока. Однако и этот период, по-видимому, пройден. Об этом первым делом сообщил музыкант в ходе небольшого интервью прямо перед выходом на сцену.

Г.Д.: Ваш последний альбом ознаменовал собой уход от регги, выход в более широкое пространство звука, вы используете много элементов других стилей. Мы знаем, что вы предпочитаете обходиться без терминов, когда говорите о своей музыке, и все же — можете ли вы как-то описать направление, в котором движетесь сейчас? Есть ли какие-то направления, под влиянием которых вы находитесь в последнее время? Стало ли музыкальное пространство, которое вы создаете, еще шире с точки зрения стиля, чем оно было на альбоме Light?
М.: С тех пор, как вышел Light, я начал играть с новой группой Dub Trio. Мы, конечно, используем сочетания разных стилей, но многое из того, что я делаю, основывается теперь на их музыке, соединяется с их музыкой. В каком-то смысле я снова вернулся к регги, потому что их регги очень аутентичен. Они играют даб, тяжелую разновидность. Когда говорят «регги», под этим словом можно понимать самую разную музыку — Боба Марли, Шона Пола, Toots & The Maytals... Регги бывает очень разным. Однако на музыку мы смотрим одинаковым образом. Сложно описать это в точности , но, в основном, в этой музыке должно быть много пространства, тяжелые бас и барабаны, много красивых мелодий и вместе с тем много острых ощущений, чего-то сырого и грязного. Смесь острого и режущего, с одной стороны, и очень красивого — с другой.

Г.Д.: А вот вопрос, который задал вам один из участников конкурса на лучший вопрос, проходивший в социальных сетях. Случается так, что по прошествии лет раннее творчество не совпадает с нынешним взглядом на мир и иногда даже противоречит ему. Как предпочитаете поступать вы: отпускать старые тревоги и радости или переживать их заново, делиться с публикой ностальгией или на 100 % открывать слушателям себя сегодняшнего?
М.: Я постоянно меняю то, что делаю. Что-то, что я делал на сцене четыре-пять лет назад, я скорее всего повторять не буду. Я не повторяю то, что когда-то было для меня важным, но перестало. Музыка развивается, и я переделываю песни, меняю составы, создаю тот стиль, который хочу создать именно с этими музыкантами. Вот и сегодня мы будем играть старые песни, но в них будут новые гармонические ходы, новые аранжировки.

Г.Д.: Вы как-то говорили, что при хорошем развитии событий слушатели могут решить, будто вы пишете не еврейские песни, а песни для всего мира, универсальные. Будут ли ваши новые песни, тем не менее, отсылать к каким-то еврейским темам, к еврейской традиции?
М.: Все мои песни во многом основаны на еврейской традиции. Но иудаизм не ограничивается одним образом мыслей или одной группой людей. Иудаизм — это основа. Есть идея единства, центральная для иудаизма: все в мире взаимосвязано и переплетено. Это важная гуманистическая идея.

Г.Д.: Еще один вопрос от участника конкурса. Возможно ли одновременно быть частью Хабада и, с другой стороны, отвергнутым многими любавическими раввинами и «запрещенным» для их детей?
М.: Мне это безразлично. Я занимаюсь своим делом, играю музыку, которая важна для меня, живу так, как считаю нужным, и ничьи слова меня не интересуют. Я обращаю на слова внимание, только если они исходят из нужного источника.

Г.Д.: Как вы объясните своим детям, что, с одной стороны, они должны слушать то, что говорит Ребе, а с другой, вы сами делаете то, что Ребе считает дурным?
М.: Я думаю, Любавический ребе на моей стороне. Его уже нет в живых, но я думаю, он бы поддержал то, чем я занимаюсь. Он был очень открыт миру и религии и старался их объединять. Я делаю примерно то же.

И действительно: известно, что однажды к Ребе явился марокканский еврей, ударник и вокалист одной известной французской группы — музыкант хотел бросить музыку и окунуться в ортодоксальную жизнь. Ребе сказал ему: «Нет ничего случайного, у всего есть цель. Все, что встречалось на вашем пути, если только это не окончательное зло, содержит божественность. Вы, конечно, можете использовать музыку, вашу “рок-музыку”, для доброго дела, возвысив таким образом мир рока».

Музыка Матисьяху, несомненно, не содержит зла. Его открытость и искренность — вот, видимо, что привлекает к нему стольких слушателей. Он, что называется, «хороший», как назвал его один коллега. И не беда, что с музыкальной точки зрения Матисьяху вместе с Dub Trio не показали ничего особо нового. (В начале концерта певец даже, казалось, не составлял со своей нынешней группой единого целого — они играли что-то свое, громкое и жесткое, а он, еще не успев достичь нужного контакта с публикой, блуждал где-то далеко.) Впрочем, нельзя не отметить разнообразие вокальных техник Матисьяху, — он может стремительно переходить от высоких нот к низким и от рэпа или битбоксинга к протяжному пению. Но простота гармоний и мелодий и, главное, простота манеры самого героя, неожиданно седого для своего возраста (в день концерта ему исполнился всего 31 год), — это остается главным. Ничего нового нет и в прыжках со сцены в публику — во время исполнения самой известной песни One Day, звучавшей на Олимпиаде в Ванкувере, зрители немного подержали Матисьяху на руках. Зато не было столь приевшихся перекличек с публикой или вызова молодых людей на сцену попеть-потанцевать. Певец достигает единения и творит радость другими, менее явными способами. Собственно говоря, он просто поет.