Ночь. Тишина. Я собиралась поработать, но устала и перепила чая. Работать уже не выйдет. Муж в далекой Америке, Рахель — в Иерусалиме у бабушки с дедушкой. Мы с Биньямином одни. Впервые в жизни — одни больше, чем на несколько часов. Больше, чем на сутки.

Вообще-то, я побаиваюсь ночи. Давным-давно не живу одна, а когда жила — терпеть не могла ночное одиночество. Когда думала о неизбежном Сашином отъезде, ночи казались мне самым тяжелым испытанием: как быть с Рахель, которая привыкла по ночам вызывать папу, чтобы тот ее укрыл? Вдруг она решит за неимением папы вновь вспомнить райские деньки до рождения брата и заявить о своем законном праве на нашу постель?

А может, сразу сдаться? Или вывесить белый флаг еще до начала военных действий?
Да и вообще сама картина — одна дома ночью с двумя детьми — представлялась мне жутковатой. Но половина папиной командировки уже позади, а Рахель, днем продолжающая испытывать мое далеко не резиновое терпение, ночью до сих пор не вставала, не звала и не плакала ни разу. Чудеса случаются. Впрочем, нам с ней еще предстоит провести три ночи без папы, так что все впереди. Но пока я смакую заслуженный отдых наедине с без малого пятимесячным сыном. И ночь нежна. Как, впрочем, и день.

Я не оглядываюсь и не дозирую сюсюканье, чтобы не вызывать ревность. Я не подскакиваю вслед за ним (а чаще — вместо него) от резких движений и криков. Я не страдаю синдромом дефицита внимания и раздвоения личности.

Мне не скучно и не страшно. В младенческие месяцы Рахель было много разного — и нежность, и радость, конечно. Но главным воспоминанием для меня осталось одиночество. Подсчет часов, а потом — минут до возвращения мужа с работы. Странные и кажущиеся бессмысленными прогулки с коляской в парках и на детских площадках. Зачем грудному младенцу нужно, чтобы мать не находила себе места на неудобной скамейке, непонятно. Помню, несколько раз ложилась на эту самую скамейку по-бомжовски и засыпала.
Со вторым ребенком все по определению не так. Только успеешь пару раз уложить спать (или забрать из яслей, если он там), как уже нужно бежать за старшей. А там — площадка, и уже вполне осмысленная. На растерянность и одиночество времени не остается. Впрочем, дни, часы и минуты до возвращения мужа все равно считаешь с тем же нетерпением, хоть и по другим причинам.

Но вот мы с Биньямином наедине уже два дня, а никакого одиночества и скуки нет и в помине. Мы — вдвоем. Может, это опыт и умение себя развлечь (то подругу приглашу, то в кафе выйду, то в «Фейсбуке» посижу, то посплю с ним в обнимку, а то и поработаю чуток), может — его готовность в любой момент расплыться в улыбке в ответ на мой взгляд. Возможно, и осознание того, что бывает хуже: одной с двумя.

Я знаю, что и когда ему нужно. Знаю, что, если надо, он может подождать пару минут. Может даже покричать — и ничего страшного не произойдет. Я знаю, как его успокоить. Все это — огромная сила. Сила, которой я никогда до конца, кажется, не ощущала с Рахель.