Самое удивительное, что этот роман не был издан по-русски раньше, лет эдак 15-20 назад. Бестселлер с многолетним стажем, миллионные тиражи в Америке и других англоязычных странах, традиционный подарок на бар-мицву еврейскому мальчику, решающему, делать жизнь с кого, — плюс культовая книга советских отказников, самиздатские копии, передаваемые из рук в руки, — плюс вполне успешный голливудский фильм. Казалось бы, таким провенансом постсоветские издатели должны были заинтересоваться давным-давно — а вот поди ж ты, дождались чуть ли не полувекового юбилея с момента выхода первого издания.

Возможно, отпугивала полная нестыковка «Избранника» с отечественными реалиями. В самом деле: хасидский наследный принц, сын, внук, правнук и праправнук цадиков и сам неизбежный будущий цадик, отказывается от трона ради Дарвина, Фрейда и десятка лабораторных крыс. Нам бы ваши проблемы, господин писатель. Да еще полкниги играют в бейсбол, в котором тоже мало кто разбирается (переводчик Потока Михаил Визель, впрочем, явно в курсе, так что через пару иннингов и читатель начинает догадываться, зачем баттер со всех ног бежит на вторую базу).

Но хасиды — хасидами и бейсбол — бейсболом, а центральная коллизия книги вполне интернациональная и межвременная. Чтобы посочувствовать человеку, с болью и грохотом выламывающемуся из своей среды, не обязательно носить пейсы и лапсердак. И если те критики, которые окрестили Потока «бруклинским Хемингуэем», несколько перебрали с комплиментом, то с любыми «Каникулами Кроша» и прочей классикой литературы для подростков «Избранник» легко выдерживает сравнение.

Сюжет романа до некоторой степени автобиографичен. Поток тоже родился в ортодоксальной семье, тоже тяжело и мучительно расставался с миром хасидизма. Некоторые из друзей семьи десятилетиями не разговаривали с ним, после того как по окончании «правильной» йешивы он поступил в консервативную семинарию (консерваторами в иудаизме, как известно, называются модернисты). Там Поток занялся изучением еврейской литературы и позднее защитил диссертацию по Соломону Маймону. Параллельно с диссертацией он писал свой дебютный роман — этого самого «Избранника», который вышел в 1967 году.

Сам Поток утверждал, что судьба его решилась, когда в юности он практически случайно снял с библиотечной полки «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во — и понял, что тоже хочет писать романы. Забавно, что великая книга великого писателя-католика, основной пафос которой в невозможности уйти от веры и Бога — помните знаменитую цитату про «скрытый крючок и невидимую лесу, которая достаточно длинна, чтобы человек мог зайти на край света, но все равно притянет его назад, стоит только дернуть за веревочку»? — вдохновила Потока на прямо противоположные выводы. Вряд ли тут сознательная полемика, скорее один из тех иронических парадоксов, которыми богата история литературы. Еще забавнее, что на самом-то деле Поток всем своим творчеством доказывает эту самую невозможность сорваться с крючка.

В жизни, в ученых штудиях, в художественных произведениях Потока всегда занимала одна и та же коллизия: человек, воспитанный в иудейском мире и покидающий его. Недаром в герои своей диссертации он избрал известного еврейского просвещенца Соломона Маймона, который становится своеобразным «архетипом» всех главных персонажей Потока — от Дэнни Сендерса и дальше. Все они понимают, что «Талмуд не удовлетворяет их жажды знаний», и стремятся узнать, «что происходит в большом мире». Одни и те же мотивы, с минимальными вариациями, кочуют из книги в книгу: так, проблема критического анализа библейских текстов, занимающая немало места в «Избраннике», становится центральной в романе «В начале». Поток раздаривает себя своим героям по частям: один наследует от автора писательский талант, другой — ученые интересы, а, скажем, Ашеру Леву из одноименного романа достается любовь к живописи (в юности Поток мечтал стать художником) — но все равно это один и тот же герой. Как хасиды рабби Сендерса считают потерянной любую минуту, потраченную не на изучение Торы и Талмуда, так Поток не может оторваться от размышлений о путях выхода из «фундаменталистской секты» в «большой мир» и с маниакальным упрямством снова и снова прокручивает одну и ту же ситуацию, для приличия чуть видоизменяя ее — словно бы нехотя, словно бы идя на уступки издателям и читателям. С упорством закаленного в талмудических спорах ешиботника Поток — человек, ученый и прозаик — напряженно всматривается в одну точку, постоянно говоря о том единственном, что его по-настоящему занимает.
В американской еврейской литературе, как уверяют ее летописцы, Поток стоял особняком — если ее столпы, такие как Сол Беллоу и Филипп Рот, специализировались на неврозах ассимилированных евреев, то Поток демонстрировал широкому читателю скрытый от посторонних глаз мир современного хасидизма. Может быть, он был так сосредоточен на изображении хасидического мира, так хорошо понимал его именно потому, что в глубине оставался таким же фанатичным мономаном, как и обитатели этого мира. Как формулируется эта нехитрая истина в старом анекдоте, «бородку-то я, допустим, сбрею, а идейки куда девать прикажете?»