«Спокойные поля», как и две предыдущие книги Гольдштейна («Аспекты духовного брака» и «Помни о Фамагусте»), – это ни на что не похожий роман. Его проще всего было бы назвать «мемуарно-филологическим» или «интеллектуальным», но критики, приступая к Гольдштейну, обычно затрудняются с жанровыми дефинициями. «То ли это проза, балансирующая на грани культурологической рефлексии, то ли эссеистика, сбивающаяся на исповедальный нарратив», пишет в предисловии к книге поэт Станислав Львовский. Последний роман Гольдштейна соткан из воспоминаний о бакинской юности 70-х, новейших израильских впечатлений, вставных литературоведческих этюдов… Словесная и смысловая ткань «Полей» невероятно плотна, стиль густ и метафоричен, общая архитектоника напоминает каприз барочного гения. По причудливости письма и лексическому богатству Гольдштейну, пожалуй, нет равных в современной русской прозе. По-южному буйный и влажный синтаксис, тонко ритмизованная проза (с четким лейтмотивом анапеста), неологизмы а-ля Северянин («обэпиграммленный»), экспансия суффиксов («грубиянствующие»), тропические гроздья экзотизмов, изощренное корнесловие… Прямо-таки задачка для студентов-филологов: вычленить из «Спокойных полей» Андрея Белого, Сашу Соколова, Мандельштама (времен «Египетской марки»), «ремизовскую хлыстовскую скороговорку» (С.Львовский) – и при этом не забыть собственно Гольдштейна, его дивную музыку, где смешались русские, арабские, персидские, греческие, иудейские мотивы.
Сюжет не без труда пробивает себе дорогу сквозь все эти левантийские орнаменты. Последний роман Гольдштейна, как и оба предыдущих, – о стоическом одиночестве человека в громадном культурном пространстве, переполненном великой архитектурой, изречениями древних, историческими событиями. И он о том, как любое географическое перемещение оказывается, в конечном счете, движением вглубь себя. Выросший на берегу южного моря, в большом разноязыком городе, сочетавшем восточный колорит с европейской (в советском изводе) импозантностью, автор узнаёт в новой стране знакомые черты. Та же смесь религий и языков, те же духота и влажность субтропиков. И лишь вместо нефтяных бризов Каспия – йодистый запах Средиземного моря.
«Средиземноморский человек», пусть и слегка мифологизированный, – вот, по Гольдштейну, современный синоним «космополита». А восточный базар одинаков - что в Баку, что в Неве-Шанаане:
И вместе с автором бродят по улочкам Тель-Авива тени его излюбленнейших писателей – Шаламова, Рильке и, конечно, Вергилия, в чьей великой поэме он тщетно ищет врезавшуюся в память строку об Элизийских спокойных полях.
