Михаил Жванецкий - это тот круглый человек в костюме (кажется, всегда в одном и том же) и с портфелем (кажется, всегда с одним и тем же). Который «Нормально, Григорий», который – всегда с подковыркой и прищуром, рукой закругляя и щекой подмигивая. С этой интонацией, что пунктиром, что дробит фразу, делает ее коленчатой, закладывая в нее много маленьких пауз, передышек: то ли шаги одышливого человека по пути от пригорка к пригорку, то ли метроном, то ли просто пространство для размышления.
Юморист, сатирик? А почему не смешно и почему настолько о своем? И как это понять? Закрытые фразы. Прозаик? А почему, читая, так стараешься уловить интонацию, попадать в такт; не попадая, возвращаешься глазами к началу фразы, чтобы повторить еще раз – как правильно, как он бы прочел с листа. Жванецкий – редкое сочетание, симбиоз напечатанного и звучащего слова, чтение вслух, проза голосом, не на бумаге - голосом. Шутки в звукописи. Так же неразрывно сочетается слово и его произнесение только в песне (когда текст без музыки вял) и в поэзии, в прозе – никогда. Из этих соображений исходя, Жванецкий – не прозаик, поэт. Новая форма поэзии: реалистично-повествовательная. Но по-прежнему зависящая от дыхания.

Другая особенность, поэзии присущая: большая концентрация смысла в малых формах. Это не проза про смешное. Это зарисовки с натуры, почти бессюжетные, почти бесформенные, без морали в финале. Такова плотность шутки, что, пока ее понимаешь, проходит время, а когда она наконец до тебя дошла – смеяться уже глупо. Возраст автора, в данном случае совпадающий с мудростью, ведет его все больше внутрь, не вовне, замораживает, охлаждает, слово рассасывается медленно, как таблетка валидола под языком. Этот текст и правда лучше читать с листа: голос – недостаточное отстранение, набор букв на бумаге – это более нейтральный способ общения, более удаленный. Возможность ухода в подтексты, рыбы слов в холодной, осенней воде, мысль опускается на дно…

Дачная проза. С холодом не то осени, не то все того же возраста. Проза, в которой главный герой – за тонкой стеной дачного дома где-нибудь в Аркадии, в раю, под Одессой, в безвременье – слышит голоса соседей, которые плотоядно живут, шумят, ругаются, пеняют автору на «не смешно» и вкусно закусывают таранькой и хрустким малосольным огурцом… И вдруг весь этот шум живой жизни становится шумом в ушах: голоса выцветают, становятся неслышными, принадлежащими людям, давно уехавшим за границу – а может, за все возможные границы. Вот только что было – сейчас, вокруг, казалось обычным летним днем, и вдруг раз – и все уже только в памяти.

Не юмористика – литература. И рисунки Габриадзе, иллюстрировавшего еще Битова, – в том же стиле, таким же недосказанным намеком, просто, без сложностей, как будто поделиться жизненным опытом вообще нельзя, нет таких слов, можно только начать говорить – и оставить конец фразы на совести воображения читателя, все остальное он проживет сам.
Конечно, шутки: «я "нет" не выговариваю», "отвратюте... отвратютельный"». Шутки высокого качества, но не те, что вызывают хохот, как раньше.
А все ждут. А шутки не те.
А все ждут.

«От него все ждали шуток, ему приходилось все время напрягаться. Иногда шутил. Еще напрягался и шутил остатком».