Хармс – один из самых страшных людей в мировой литературе. Он все время ко всем пристает. Его стиль прорастает где хочет, а «Анекдоты из жизни Пушкина» сбивают школьников с толку: Пушкин – это великий русский поэт, у которого было четыре сына, и все идиоты. Хармс – основоположник и условный автор абсурдных литературных анекдотов, несмотря на то, что самые известные (в том числе и про Льва Толстого с детьми) сочинил не он, а Наталья Доброхотова-Майкова и Владимир Пятницкий. Сегодня побыть Хармсом решил Игорь Смирнов-Охтин – и издал книгу «Пушкин, Хармс и другие».

Хармс – прекрасный пример в разговоре о смерти автора. Кто сказал «смерть», какая такая смерть? Наоборот, Хармс – вечно живой, вечно возвращающийся автор, он присваивает себе все последующие произведения, написанные в его стиле. Так же, как Пушкин оказался «нашим всем» и человеком, который всегда будет платить за свет, а Ленин – автором любого утверждения («Кто это сказал?» – «Ленин»), Хармс превратился в универсального литературоведа, специалиста по Гоголю, Толстому и четверым пушкинским сыновьям.
Книга «Пушкин, Хармс и другие» состоит из историй, уже известных по сборникам Смирнова-Охтина «Вспоминая Даниила Хармса» и «Правда о Пушкине». Картинки Мити Шагина, которые занимают почти столько же места, сколько текст, – идеальные иллюстрации к этим литературным анекдотам. Хотя бы потому, что «митьковская» проза – дальний родственник хармсовых «Случаев».

А вот истории Игоря Смирнова-Охтина Хармсу не родственники, а, скорее, страшные клоны его «Анекдотов из жизни Пушкина». Все вроде на месте, стиль похож, персонажи бодро переругиваются, Сталин убивает Пушкина, а Вознесенский рисует поэму цветными карандашами. Но там, где у Хармса – алогичные маски вместо персонажей, а у Доброхотовой с Пятницким – произвольная мешанина мифов, у Смирнова-Охтина – простой и понятный прием: он жонглирует стереотипами, делает условно-отрицательных исторических персонажей довольно милыми («как известно, Сталин был мягким человеком»), а условно-положительных возводит в ранг начальников. «Начальником всех писателей в стране Советов был Даниил Хармс». Он сталкивает разные временные пласты, передвигая своих героев как оловянных солдатиков, туда-сюда. «А вот Чайковский Гитлера не любил вовсе – тот даже ему был неприятен. Гитлер о том не знал и думал, что Чайковский не обращает внимания из-за Пушкина. И решил Пушкина убить. И убил на дуэли».

Такое, в принципе, можно гнать километрами. Поэтому абсолютно неважно, что и с кем происходит в «Пушкине, Хармсе»: солдатикам можно дать любое имя, перед ними можно поставить любую цель. Сборник становится чем-то вроде триквела к знаменитому фильму, персонажи смутно помнят, что должны как-то действовать, но уже не помнят, зачем.
Иногда получается даже забавно. Например, Смирнов-Охтин отобрал у графа Толстого детей (которых тот, как известно, очень любил) и дал ему вместо этого мечту: «Граф Толстой очень хотел стать евреем. Он даже завел длинную бороду и с большими полями шляпу, с которой не расставался. Но его борода на еврейскую вовсе не походила, да и шляпа тоже...» Еврейство, как и гениальность, как и «начальственность», для автора – такая же маска, как «Пушкин» или «Хармс».

&&Известно, что Каганович был евреем. И Молотов был евреем. Сталин тоже был евреем. И Гитлер – евреем. Евреями были так же Карл Маркс и Чарльз Дарвин. А вот Даниил Хармс – был англичанином осетинского происхождения, а Пушкин – из цыган происходил. А Климент Ефремович Ворошилов и граф Толстой – так они, вообще, были русскими. Всю жизнь переживали&&.

«Русскость» – это повод для переживания, «еврейство» – повод для подражания и покупки шляпы: снова жонглирование советскими стереотипами, простое изменение знака «+» на «-». Смирнов-Охтин изящно низводит самого Хармса, вечнозеленого Автора, до простого персонажа, до маски. Как античные боги постепенно превратились из объекта поклонения в персонажей забавных историй, так и Хармс отправился плясать на поп-культурном маскараде.

Главный герой здесь – не люди и даже не литературные мифы, а стиль. И весь сборник – пример (возможно, неосознанной) деконструкции стиля, сведение логики абсурда к нескольким простым приемам. От этого она перестает быть абсурдной и становится нормальной логикой, а книжка превращается в сборник разоблачительных историй об известных людях. Лев Толстой хотел стать евреем. Пушкин убил Лермонтова. Хармс приказал Гоголю сжечь поэму. Мы давно подозревали.

И другие люди хармсовой национальности:

Вы кто, Даниил?
Мелкие и крупные бесы
Специалисты по абсурду