Истощенные до крайности узники, прибывающие в нацистские концлагеря, должны были сдавать все свои личные вещи, взамен они получали каторжную одежду, котелок, ложку и кружку. Попадавший в лагерь утрачивал все признаки своей индивидуальности, он становился — Номером.
(с) Уриэль СинаиИстория создания «Нумерованных» началась так. Три года назад престарелая женщина пришла в приемный покой одной из больниц на севере Израиля с жалобами на боли в груди. Когда молодая врач Дана Дорон осматривала ее, женщина подвернула рукав и указала на вытатуированный на руке номер: «Вы знаете, что это такое?» Ее монолог продолжался час. На следующий день в больницу пришла с извинениями ее дочь: «Каждый раз, когда моя мама хочет поговорить о своем номере, она приходит в приемный покой с жалобами на боли в груди».
Переживания врача вылились в удивительный фильм-историю о прошедших через немецкие лагеря, который Дана Дорон сняла в соавторстве с другом — фотожурналистом Уриэлем Синаи.
Фильм открывается цитатой из Примо Леви, прошедшего через Освенцим: «Со временем моя татуировка стала частью моего тела… Часто молодые люди спрашивают, почему я не выведу ее. Это удивляет меня: Почему я должен ее выводить? Не многие из нас в этом мире носят такое свидетельство». Фильм «Нумерованные» доносит до нас голоса других, менее известных, чем Примо Леви, евреев, выживших в Катастрофе и сохранивших на своем теле свидетельство.
Каждый из них по-разному относится к своему номеру. Одни включили номера в свою жизнь как напоминание не только о перенесенных страданиям, но и о победе. Сам факт того, что они выжили, нашли любовь, создали семьи, является для них победой. Истории любви — самая трогательная сторона фильма.
Другие удалили номера. В годы становления государство Израиль казалось, что люди с подобными татуировками несут на себе несмываемое клеймо галутного позора. Некоторые никогда не надевали одежду с короткими рукавами.
У выживших не было выбора, номерными знаками они были помечены в нацистских концлагерях. Но сегодня их дети и внуки сознательно вытатуировывают на своих телах эти номера. Женщина среднего возраста, только что потерявшая отца, вспоминает, что его номер был частью жизни семьи: он использовался как код для входного замка и как пароль в интернете; номер вошел в ежедневную рутину. Когда отец ушел из жизни, женщина вытатуировала этот номер у себя на ноге. Нацисты наносили татуировку детям именно на ножку, потому что большая татуировка не умещалась на маленькой детской ручке. Внук другого выжившего в Холокосте, родом из Салоник, разместил номер на руке в том же самом месте, где он находится и у деда, чтобы всегда помнить о случившемся.
А вот другая история о татуировке — из очень хорошей сегодняшней статьи Сергея Сумленного, собкорра «Эксперта» в Германии:
Моя соседка — медсестра в берлинской больнице — свела себе татуировку. В свое время она нанесла себе на внешнюю сторону руки, прямо от запястья вверх к локтю, цепочку китайских иероглифов. Какую-то надпись с восточной мудростью — типа, «расслабься и живи спокойно» или «глядя на небо, думай о порядке мира». Очень быстро она заметила, что ее пациенты — а работала она тогда в доме престарелых — стали настороженно коситься на нее. Через некоторое время очередной пожилой мужчина уперся подслеповатым взглядом в татуировку, потом пристально посмотрел в глаза медсестре и спросил: «Но ведь вы же очень молодая. Вы же не могли ТАМ быть». Татуировка выглядела именно так, как выглядели номера, наколотые на руках заключенных концлагерей. Полуслепой пенсионер видел в татуировке именно то, что он привык видеть в таких татуировках, когда был молодым. И эта страшная волна воспоминаний, внезапно накрывавшая его в палате, прямо перед очередным уколом или завтраком — в присутствии медсестры, которой он привык доверять и которую воспринимал как единственного близкого человека, который всегда рядом, вызвала у него панику. Медсестра смутилась и сказала что-то про иероглифы. Через неделю тот же вопрос задала ей еще одна пациентка. Потом третья. Каждый раз — с испугом и дрожью в голосе. После четвертого вопроса моя соседка пошла к хирургу и свела татуировку.
Дальше в этой статье — сопоставление немецкого и советско-российского способов сохранения памяти о войне. Не в пользу российского, понятно.
Когда турист из России приезжает в Германию, один из первых искренних вопросов, который возникает у него, — почему здесь на каждом углу натыкаешься на воспоминания о Холокосте? Почему перед тем или другим домом в землю вмонтированы квадратные бронзовые таблички 10 на 10 сантиметров, на которых выбиты имена и даты жизни евреев, живших в этом доме, обстоятельства их депортации и убийства? […] Русский турист хочет бежать от этого ужаса, он не готов к нему, он привык к помпезным гранитным доскам с именами работавших в шарашках авиаконструкторов (о шарашках на доске ни слова), на худой конец — к памятникам солдатам-победителям с массовым упоминанием цифры 20 млн. […] Человеческий мозг не в силах представить себе ни 20 млн, ни 6 млн убитых. Это слишком много, это чудовищно много. Но человек отлично понимает ужас трагедии, когда, взяв стакан кофе на вынос, идет по солнечной улице и видит дом, а рядом с ним в брусчатке — вмонтированные блестящие таблички с именами: папа 35 лет, мама 28 лет, дети 3, 5 и 8 лет. Депортированы и убиты. Человек прекрасно понимает, что это такое — быть выгнанным из своей квартиры. Да мне же самому 35! — восклицает прохожий.
