Наставления

Joyce Carol Oates. The Accursed
Ecco Press, HarperCollins

Вудро Вильсон ректорствует в Принстоне, мучим угрызениями чужой совести, и собственным болезненным стремлением к власти, с которой необязательно в состоянии справиться. Обещанное в заглавии проклятие постепенно пропитывает университет и весь город, людям снятся кровавые кошмары, невинную деву похищает дьявол — хотя, быть может, и не дьявол вовсе, — и находится рыцарь, который спасет даму в беде или, во всяком случае, попытается.
Джойс Кэрол Оутс написала новый роман — это вообще хорошая новость. В романе есть Аптон Синклер, Джек Лондон и Марк Твен (которым снятся кошмары), граница между историческим пространством и пространством сверхъестественным здесь до крайности хрупка, в результате чего роман склоняется к реализму гораздо решительнее, чем настоящий реализм. Кошмары внутри черепных коробок легко вписываются в объективно фиксируемые внешние обстоятельства, а рассуждать о природе реальности, тем более реальности исторической — дело, как обычно, гиблое, не стоит и пытаться. Ее можно только наблюдать, искать и отмечать несоответствия, играть в благодарного зрителя и пугаться, когда пугают. Больше от зрителя ничего не требуется.

Michael Paul Gonzalez. Angel Falls
Perfect Edge Books

Когда-то посмертным городом правили отчаянно скучные супруги Миктлантекутли и Миктлансиуатль, но их попросили прочь (ходили слухи, что их выперли силой, но комфортнее думать, что сработала воля Господа). Сейчас Миктлантекутли держит здесь казино и тоскует по ушедшей жене. А нашего светоносного героя прислали (говоря точнее, выпихнули) из центрального офиса сюда, чтобы в городе стало посветлее (а также чтобы поумерить светоносное честолюбие и склонность распускать язык при начальстве). С тех пор наш герой управляет городом (спустя рукава), и его бесконечные, разумеется, дни в основном уходят на борьбу за живучесть. Жители прибывают что ни день, обустраиваются как могут, сбиваются в стаи, воюют с другими стаями — неудивительно, что город стремительно превратился в Ад. Пытать и терзать жителей нашему герою не с руки, а когда ангелы из центрального офиса негодуют, наблюдая эту халтуру, и требуют пыток, огня и цепей, наш герой вслух недоумевает насчет их отчасти нетрадиционных склонностей. Иногда заглядывают Каин и Авель — маньяк и его братец с комплексом жертвы. Не исключен апокалипсис — его может спровоцировать, скажем, только что погибшая избалованная девчонка, которая при жизни привыкла получать все, чего пожелает. Иногда случается и кое-что похуже апокалипсиса.

Mary Beth Keane. Fever: A Novel
Scribner

Вот вы, скажем, девушка с амбициями — скромными, однако амбициями, любите и умеете стряпать, хотите стать поваром. Незатейливая такая мечта, без претензий, из историй подобного рода получаются в лучшем случае так себе мелодрамы: человеческая логика требует любовной линии в романе про еду, а то и не одной. В голове у людей это как-то связано (я ваш гид, и я приветствую вас на планете Земля; надеюсь, вы не забыли сделать прививки). Так себе мелодраме для превращения в бабочку — а лучше, конечно, в хороший роман, — требуется некий выверт, мелкая, но навязчивая дикость, неожиданный, иными словами, поворот. Если не подглядывать в аннотацию, открыть книжку, начать читать, здесь все обещает историю храброй сиротки, доблестно преодолевающей обстоятельства, и обещание это длится довольно долго. Оно, даже, может, и сбылось бы.
Если б нашу героиню, которая и в самом деле — в романе, а также в исторической реальности — небезуспешно сделала поварскую карьеру, не звали Тифозной Мэри.

Eli Silberman. E-Train to Masada
TSG Productions

Человек просыпается утром, понимает, насколько он одинок, и одинок он до того, что ему самому смешно. Он в очередной раз дает себе слово прочесть «Улисса», выходит из дома, едет на работу, где ему предстоит сочинять рекламу, чтобы американские мамаши поживее раскупали детские кеды. Проезжая мимо отеля «Челси», человек смотрит, не ловит ли такси какая знаменитость, — он так делает каждое утро. Внимательно слушает какофонию, которую изо дня в день обрушивает на него Нью-Йорк, сосредоточивается на этих звуках, он довольно терпелив, поскольку, в общем, равнодушен, и его жизнь, конечно, вот-вот изменится, потому что любая книга — о переменах, даже если они равны нулю. В этом романе перемены будут огромны. Гарри Лэнг будет мотаться по Соединенным Штатам и Израилю; на дворе 1968 год, ни в Штатах, ни в Израиле обстановка не располагает к душевному спокойствию, миллионы вопросов остаются без ответа, политика пропитывает маленькие жизни, которые прекрасно обошлись бы без политики, и я ни слова не скажу про хэппи-энд; я только напомню, что из счастливых людей не получается хороших книжек.

Манифесты

Tova Reich. One Hundred Philistine Foreskins: A Novel
Counterpoint

Пожалуй, первым делом и как можно поспешнее стоит произнести слово «сатира» — и роман мгновенно становится проще в разы. Можно еще чуть-чуть упростить, прибавив слово «феминизм». И затем с физиономией максимально невозмутимой перейти к делу и поведать, что One Hundred Philistine Foreskins — роман о взбунтовавшейся девочке из Бруклина, которая в порыве к равноправию — и весьма извилистым путем — становится одним из крупнейших мудрецов Израиля. Внутри — отчасти фарс, отчасти жизнеописание, религиозный путь и религиозный экстаз. Эту книжку очень полюбила Синтия Озик. Говоря теоретически, это можно счесть достаточным аргументом.

Erin G. Carlston. Double Agents: Espionage, Literature, and Liminal Citizens
Columbia University Press

Это серьезная научная работа изложения местами зубодробительного (жанр обязывает). Автор читает книжки — Пруста, к примеру, Одена — и анализирует портрет шпиона, который в рассматриваемых произведениях чудесным образом непременно оказывается геем, евреем или коммунистом. Автору любопытно, как «соединенные осью коммунизма» еврейство и гомосексуальность превращались в литературе в чужеродность: как так выходило, что шпион как замаскированный Иной в этой картине обладал и другими признаками инакости.

Автор, в частности, приходит к выводу, что, поскольку в массовом восприятии еврейство само по себе означало принадлежность к некоему заговору, коммунизм замещал религию, а гомосексуальность — расовую принадлежность, политизированная гомофобия происходит из антисемитизма; коммунизм здесь — цементирующее вещество, логично (ну, как бы) скрепляющее два других признака идеологической чужеродности.
Как всякое исследование тонких материй, отягощенное паранойей автора там, где недоставало паранойи предметам исследования, это чтение до крайности увлекательно.

Age of Certainty. Ed. by William Freedman
Rebel ePublishers

В предисловии Уильям Фридмен сетует, что простая задача, которую он ставил перед авторами, собирая эту антологию, большинству оказалась не по силам. Задача стояла так: напишите рассказ о том, что происходит в мире, где существование или несуществование Бога доказано достоверно. Все авторы, обычно склоняющиеся к жанру спекулятивной фантастики (и в повседневной жизни скорее атеисты), предпочли исходить из допущения, что Бог есть, — видимо, не устояли пред обаянием персонажа. Последовательные христиане из числа потенциальных авторов почему-то (жалуется Фридмен) не написали вообще ничего толкового.

И никому не удалась внятная история о мире, где Бога нет (ну еще бы: тут требуется градус отчаяния почти невыносимый — скажем, Расселл Т. Дейвис). В общем, сборник у Уильяма Фридмена сложился не вполне так, как задумывалось, стал называться «Что, если Бог есть», но это, видимо, само по себе урок.
В сборник вошел, к примеру, рассказ, в котором посланник Господа, кибернетическая черепаха перепутывает биологические виды, чтобы Чарлз Дарвин ничего не понял про эволюцию. Пожалуй, для начала этих данных вполне достаточно. Тема деликатная, и приходится ступать осторожно.