Образ Ишмаэля, первенца праотца Авраама от наложницы-египтянки, в еврейской традиции предстает в разных ипостасях. Фактически в Танахе постоянно присутствует противоречие между "своим Ишмаэлем", потомком Авраама, который вместе со всеми мужчинами семьи входит в союз во Всевышним (Берейшит 17), и "Ишмаэлем-чужаком", изгоняемым из отцовского дома (Берейшит 21). Однако и после изгнания Танах не рисует Ишмаэля в безусловно отрицательном свете. Двойственное восприятие поначалу было характерно и для раввинистической литературы: так, в одном мидраше утверждается, что Ишмаэль обесчещивал женщин, поклонялся идолам и пытался убить своего брата Ицхака (трактат Берейшит Раба 53:11), а некоторые другие мидраши описывают Ишмаэля как образец раскаявшегося человека, и в Талмуде сказано, что непременно будут услышаны молитвы того, кто увидел во сне Ишмаэля.
Однако со временем образ Ишмаэля отдаляется как от библейского описания, так и от первичной дихотомии. Ишмаэль становится воплощением всего отличного от образа Израиля, своего рода антиподом еврейского народа. Образ Ишмаэля помогает очертить еврейскую идентичность: наделение его определенными качествами и свойствами автоматически означает, что такие качества и свойства для сынов Израиля неприемлемы. На этом этапе Ишмаэль и его потомство воспринимаются еврейскими источниками не как предки арабов (в Танахе генеалогическое древо арабов вообще отсутствует), а как прототип всего недостойного и нееврейского. Подобное восприятие сближает Ишмаэля с другим "недостойным сыном" — Эсавом и соответствует библейскому тексту, в котором пути двух "недостойных сынов" действительно пересекаются (Берейшит 28:9). В различных мидрашах этой парочке приписываются намерения физически устранить родственную ветвь Ицхака—Яакова, которая мешает обоим; впрочем, даже в этих описаниях Ишмаэль предстает меньшим злодеем, чем Эсав.
По мнению Кэрол Бахос, с воцарением ислама на Ближнем Востоке и превращением его в глобальную доминирующую силу меняется и восприятие Ишмаэля. Теперь образ Ишмаэля переносится с абстрактного антипода на вполне конкретных последователей мусульманства. Невозможно с точностью установить, с каких именно пор Ишмаэль символизирует ислам, однако в Средние века он и ислам уже неразрывны. Описание "недостойного сына" Авраама становится все негативнее. В эту эпоху даже ранние мидраши об Ишмаэле переписываются заново: ислам пытается представить Ишмаэля полноправным преемником Авраама, и потому становится важно подчеркивать безнравственность и злодеяния этого несостоявшегося, с еврейской точки зрения, наследника.
Интересно, что исламу, "запоздавшей" религии, пришлось в отношениях с "другими" прибегнуть к нехитрому, но действенному приему: выбрать всем известный персонаж устоявшейся древней традиции, а затем приписать его традиции своей, новой. Такой трансформации подверглись в исламе все отцы еврейского народа (и другие заметные фигуры — например, царь Давид), но образ Авраама, отца Ишмаэля, особенно приглянулся мусульманам. Согласно Корану, Авраам предстает первым монотеистом, уникальным человеком, чья праведность позволила ему построить особые отношения с Всевышним. Авраам упоминается более 100 раз в 25 главах Корана и предстает идеальным мусульманином. Чтобы окончательно утвердить мусульманские претензии на общего праотца, в основополагающей книге ислама даже говорится, что "Авраам был не евреем и не христианином", но эта цитата лишь свидетельствует о наличии в раннем исламе комплекса неполноценности и постоянного равнения на старшие монотеистические религии.
В книге Кэрол Бахос приводятся сотни образчиков описания Ишмаэля (и других антиподов евреям) в еврейских источниках разных периодов, что позволяет провести сравнительный анализ еврейского восприятия "другого" — других народов и культур. Исследование содержит множество любопытных исторических деталей, способных обогатить познания даже самых начитанных эрудитов, но при этом не грешит чрезмерной академичностью. Профессор Бахос намеренно не касается современной полемики между иудаизмом и исламом, а показывает эволюцию в трактовке еврейских текстов, подчеркивая ее связь с внешними — историческими, культурными и теологическими — событиями. Такой подход позволяет даже далеким от еврейской традиции читателям увидеть в традиционных еврейских источниках гораздо больше, нежели просто художественную архаику, и ощутить непреходящую актуальность библейского текста.
