Онлайн-тора Онлайн-тора (Torah Online) Букник-Младший JKniga JKniga Эшколот Эшколот Книжники Книжники
Неопределенное будущее время
Олег Юрьев  •  26 февраля 2008 года
Олег Юрьев
Профессиональный артист Машков, губами голливудского шерифа мучительно вставляющий «шо» и «тудою» в московско-нормативные по мелодике и звукоизвлечению реплики, представляет собою трогательное и героическое зрелище, к которому скоро привыкаешь и с которым охотно смиряешься, понимая, что легче всего ему было бы сделать «Беню Крика». На еврея он, конечно, похож (а кто не похож? — все похожи! Или евреи на всех похожи) — но, конечно же, не на одесского, а на какого-то... сибирского, что ли. Что, впрочем, в стилистике «Ликвидации» совершенно неважно: не Гоцман должен быть похож на еврея, а евреи на Гоцмана. Эта стилистика претендует не на воспроизведение, а на основополагание.

Должен заметить,

что этот город и мне тоже ведь не чужой, ну, не вовсе чужой — там, говорят, на Молдаванке (между нами, пасторскими дочками: страшная, скучная, черная улица) имелся, говорят, зубоврачебный один кабинетик — д-ра Гольдшейна такого. Туда, намекают некоторые устные источники, ходила делать зубы Софья Ивановна Блювштейн, она же Соломониак Шейдля-Сура Лейбова, бердичевская мещанка, или, как ее еще называют, Сонька Золотая Ручка. Но — пропала, пропала прадедовская работа, хорошая дореволюционная челюсть! —д-р Чехов А.П. задокументировал Софью Ивановну на острове на Сахалине вовсе без зубов, не говоря уже, как бы сказали в нашем сериале, «за золотые». Впрочем, сколько я ни рыскал по доставшейся по случаю и во всех отношениях упоительной книге «Вся Одесса за 1912 год» с золотом вытисненным гербом г. Одессы на обложке и надписью под ним: «Т-во "ТРЕУГОЛЬНИКЪ". Всемiрно извѣстныя ГАЛОШИ», не обнаружилось там никакого практикующего на Молдаванке дантиста по имени Абрам Гольдштейн. По крайней мере, в 1912 году. А может, и не был он зубным врачом никаким, а был, например, резником. Какие еще бывают одесские профессии? Вырезателем силуэтов на Ланжероне. Нищим у Еврейской больницы на Мясоедовской улице. Или биндюжником. Нищих и биндюжников во «Всей Одессе» не публиковали.

Заодно я узнал, что в Одессе (а может, и не только там) существовало, оказывается, строжайшее различение между «душевными болезнями», от которых лечил, например, д-р Штейнфинкель С. Г., и болезнями «нервными». Специалистов по последним имелось раза в три больше, чем по первым, и среди них такие — вполне возможно — волшебники молоточка, как д-р Хренпиков А.А. (с ятем в хрене!) и д-р Каравья (Каравиас) С.К. Видать, нервов у одесситов было в три раза больше, чем души. Или же наоборот: они, т.е. нервы, были в три раза расстроенней.

...Да и никому этот город не чужой. Уж такая несчастная у него судьба — почти как у Петербурга. Всякого тянет подвизнуться. Получается в разной степени смачно, как, кажется, ни разу не сказали (и очень хорошо сделали) в нашем сериале, который сам по себе получился как раз довольно-таки «смачно», хотя интересен он не только и даже не столько этим.

Интересно, что

«Ликвидация», в сущности, воспроизводит — на своем «идейно-художественном» уровне, конечно, — ситуацию одной старинной пьесы ( «Маленький погром в станционном буфете»), где артисты русского драмтеатра в неопределенном будущем играют пьесу об артистах еврейской самодеятельности в неопределенном настоящем, которые играют спектакль о еврейском погроме в станционном буфете в неопределенном прошлом (по ходу которого громимые разыгрывают инсценировку библейской книги пророка Ионы — в еще более неопределенном прошлом).

В «неопределенном будущем» никаких евреев давно уже нет и ничего определенного о них не известно. Замечательные русские артисты пытаются на основе смутных воспоминаний, слухов, анекдотов, путаных и спутанных клише из прочитанного и посмотренного породить невозможное — чужую, невозможную, неощутимую жизнь. И в конце концов — против всех ожиданий — им это удается. И эта жизнь оказывается даже в каком-то смысле реальней, чем они сами.

Видимо, в этом и есть назначение искусства — в повышении порядка реальности.

Кажется,

«неопределенное будущее» в России уже до некоторой степени наступило.

Евреи становятся существами легендарными — как и что было, как они там в действительности выглядели, никому уже, в сущности, не известно. Да и неинтересно.

Можно сравнить ситуацию с изображением русских дворян в послевоенной советской кинематографии (и их статусом в средне- и позднесоветской культуре — статусом практически сказочных птиц, каких-то щебечущих по-французски Симургов). Недавно подвернулась мне в немецком телевизоре случайная серия бондарчуковской «Войны и мира» — не оторваться было от этого завораживающего балета неуклюжести, от всех этих аристократов, не знающих, куда девать руки и ноги и куда посмотреть со значением: какой из Машкова биндюжник, такой из Тихонова князь — несмотря на всю их обоих нечеловеческую красоту.

И ведь нельзя же сказать, что в Советском Союзе 60-х, 70-х, 80-х годов не имелось потомков этих кинодворян — да сколько угодно, и уж всяко не меньше, чем в нынешней России потомков этих телеевреев. И специалистов — тогда по «дворянско-помещичьей культуре», а теперь «по евреям» — и тогда, и теперь было предостаточно, да хоть нас с вами возьмите; но дело тут не в происхождении и дело не в степени ознакомленности с материалом. Иногда между временами опускается прозрачная стена — заслонка между «ними» и «нами», и всякое воспроизведение «в предыдущей стилистике» становится невозможным. И/или кажется таковым.

Но все же, но все же... а возможно, и потому именно: решение привлечь «невиноватых» артистов и принципиально отказаться от накатанного «одесского языка» — языка Бубы Касторского и Михаила Водяного — я полагаю принципиально правильным и п(д)оказывающим удивительное чувство времени — не того, прошлого, а нынешнего, будущего. Чтобы изобразить «за Одессу» в известном опереточно-анекдотическом стиле, не нужно быть профессиональным артистом — на это способен практически любой житель б. СССР (после двух рюмок). Профессиональный артист Машков, губами голливудского шерифа мучительно вставляющий «шо» и «тудою» в московско-нормативные по мелодике и звукоизвлечению реплики, представляет собою трогательное и героическое зрелище, к которому скоро привыкаешь и с которым охотно смиряешься, понимая, что легче всего ему было бы сделать «Беню Крика». На еврея он, конечно, похож (а кто не похож? — все похожи! Или евреи на всех похожи) — но, конечно же, не на одесского, а на какого-то... сибирского, что ли. Что, впрочем, в стилистике «Ликвидации» совершенно неважно: не Гоцман должен быть похож на еврея, а евреи на Гоцмана. Эта стилистика претендует не на воспроизведение, а на основополагание. В мелочах почти не противореча одесским (авто)клише, «Ликвидация» по сути пытается создать новый образ Одессы — для будущего. Мертвый, выпотрошенный, опустошенный город — город, захлебнувшийся слюнями, в течение многих десятилетий изображая себя самое — может быть, теперь он будет таким: пускай «синенькие», пускай «еврейская мама Песя» — гениальная и гениально пережимающая за слом пружины (чуть меньше пережима было бы катастрофой!) Светлана Крючкова, но под этим — вздыхающая пыль, слепящее безумие, вечная катакомбная ночь, никогда не кончающаяся война... И тени никогда не бывавших людей.

Но тем не менее,

по ходу двух-трех последних серий к предвкушению естественной радости окончательной победы постоянно подмешивается печальная мысль, что именно те, кого сейчас на экране в хвост и гриву гвоздят — полицаи и бандиты, нацистские недобитки — в реальной жизни пока что (уверен, это не окончательное слово истории) оказываются посмертными победителями проигранной ими и их хозяевами войны. Им — «Чеканам» и «Академикам» (прокол, конечно: по-немецки "Akademiker" никакой не академик, а просто-напросто человек с высшим образованием) выдают посмертные ордена и медали, их именами называют и их памятниками уставляют улицы городов, по которым они гнали евреев на расстрел.

Не знаю, у одного ли у меня было от «Ликвидации» такое чувство. Даже если и у меня одного — я его не стесняюсь и от него не отказываюсь: та война по-прежнему определяет, на чьей я стороне. Точнее, на чьей стороне я никогда не буду.

И еще не знаю, хорошее ли это вообще качество для «многосерийного художественного фильма про воров и сыщиков» — выход за пределы развлекательной условности в историческую реальность — в сейчас.
В настоящее, которого, собственно, никогда не бывает — бывает только внезапное осознание, где мы: в определенном прошлом или в неопределенном будущем.
Может быть, и не очень хорошее это качество для подобного сериала — всему, в конце концов, свое время и место. Хваленое «Место встречи» никаких неконтролируемых смыслов не порождало — спасибо внимательному взгляду Госкино и поставленной руке братьев Стругацких... пардон, Вайнеров, мне что ни братья, то Стругацкие. Но и «время встречи» было другое. «Время встречи» тоже ведь не изменишь...


По крайней мере, теперь мы знаем,

какое «время встречи» у нас на дворе.
НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ БУДУЩЕЕ ВРЕМЯ, добро пожаловать, громадяне!
И знание это — дорогого стоит, откуда бы оно ни бралось. Пускай и из «Ликвидации».

26 февраля 2008 года
Мария Галина •  26 февраля 2008 года
Сергей Кузнецов •  26 февраля 2008 года