Расточая вдвое, втрое, расцветешь ты как алоэ,
Это древо вековое, чье в Эдеме бытие.
Щедрость — власть, как власть закала. Где измена? Прочь бежала.
Что ты спрячешь, то пропало. Что ты отдал, то твое.
Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре

Если спросить среднестатистического обывателя, чем занимаются антропологи, с большой долей вероятности услышишь в ответ: «изучением примитивных культур». Но такой ответ был верен, когда антропология была юной, а примитивные (ныне политкорректно именуемые бесписьменными) культуры — малоизученными. На сегодняшний день картина резко изменилась, и антропологи все чаще вместо того, чтобы исследовать вымирающие племена амазонских индейцев или малые народы Сибири, устремляют свой взор на соплеменников. Объектами исследования становятся коммуны хиппи, нью-эйджевские шаманы, сектанты, любители ролевых игр, местечковые евреи, обитатели питерских коммуналок и авторы интернет-блогов. Методы при этом используются те же, что и при изучении культур бесписьменных, — благо все мы, от австралийского аборигена до шойхета дяди Лейба, принадлежим к одному виду и подчиняемся одним и тем же психологическим законам.

Распространено мнение, что в отличие от носителей примитивных культур, практикующих множество сложных и совершенно иррациональных ритуалов, человек современного Запада сугубо рационален. Но так ли это?

Прочно вошедшее в современный английский наравне со всяческими «тохесами» и «шлимазлами» слово «потлач» происходит из языка индейцев нутка, живущих на канадском побережье Тихого океана. Первоначально этот термин означал «дар», а точнее — «ритуальное празднество, центральная часть которого представляет собой раздачу или даже уничтожение имущества с целью подтвердить высокий статус владельца» — в первую очередь вождя деревни или его родственника. Наиболее ярко потлач выражен в культуре индейцев квакиютль. До недавнего времени вся жизнь уважающего себя квакиютля была подчинена бессмысленному с точки зрения современного западного человека обычаю демонстрации щедрости. На организацию одного такого праздника, в ходе которого раздаривались, а то и просто уничтожались сотни пудов провизии, десятки дорогих шкур, одеял, тюков материи, костяных ложек искусной работы (а позднее — столов, кроватей, керосиновых ламп и даже швейных машин), уходили годы упорного труда, а по окончании недельного пира щедрый вождь вновь становился гол как сокол. «Настоящий вождь умирает бедным», — гласит квакиютльская пословица. И тогда наступал черед конкурента — вождя соседней деревни, приглашенного на потлачевое пиршество вместе со всей своей общиной. Ответный потлач проводился с еще большей пышностью. Отвергнувший вызов покрывал себя несмываемым позором. Единственной уважительной причиной считалась смерть, но и в этом случае обязательство по проведению потлача не отменялось, а переходило к наследнику умершего. Чтобы вернуть этот долг чести, молодым квакиютлям зачастую приходилось обращаться к кредиторам — совсем как их европейским ровесникам. Вообще же, по мнению первого потлачеведа, великого американского антрополога Франца Боаса, «экономическая система индейцев Британской Колумбии, как и у цивилизованных народов, широко базируется на кредите. Во всех своих предприятиях индеец полагается на помощь своих друзей <…> Получение в долг, с одной стороны, оплата долга — с другой, — это и есть потлач».

Обычай, требовавший пускать на ветер имущество, добытое ценой многолетнего труда, не мог оставить беспристрастными и самих антропологов — ученица Боаса Рут Бенедикт даже окрестила бедных квакиютлей «параноидальными мегаломаньяками». А бережливым протестантам этот обычай казался настолько вредным и «языческим», что в 1854 году был запрещен правительством Канады. Это, впрочем, ничуть не помешало находчивым индейцам продолжать практиковать освященный веками ритуал, изобретательно маскируя свои потлачи то под акт христианской благотворительности (раздача сотен мешков с мукой), то под коллективный поход в кино по случаю дня рождения (всей деревней — за счет именинника).

Аналог потлача, являющегося по сути своей «войной репутаций», можно встретить во многих других культурах: у древних ацтеков, эскимосов, чукчей, меланезийцев; у последних в ритуальном обмене кула, описанном антропологом Брониславом Малиновским, могут участвовать не любые предметы, как у квакиютлей, а лишь особые церемониальные украшения. Но лишь у квакиютлей вся их «фантастически избыточная», по словам Жоржа Батая, экономика работает в первую очередь на проведение потлачей. В антропологии существует даже специальный термин, означающий не одноразовый акт потлача, а всю цепочку взаимных потлачей — potlaching.

По определению великого французского социолога Марселя Мосса, потлач представляет собой «тотальный феномен», так как кроме экономического и социального сочетает в себе религиозный, мифологический и шаманистский элементы: участвующие в потлаче вожди представляют богов и духов предков, во время праздника рассказываются и разыгрываются в лицах мифы, участники ритуальных танцев надевают специально изготовленные священные маски. А есть ли аналоги этому феномену в современной западной культуре?

Отец структурной антропологии Клод Леви-Стросс полагал, что современное западное общество практикует гигантский потлачинг, используя предметы, продающиеся в специализированных магазинах подарков. Эти предметы, не имеющие никакой утилитарной ценности (как украшения для меланезийского кула), приобретаются исключительно в целях ритуального обмена дарами. А по большим праздникам — на Рождество, к примеру, — этот обмен, как и классический квакиютльский потлач, принимает форму взаимного уничтожения имущества и пожирает значительную часть бюджета миллионов семей.

Сюрреалистический быт советских и постсоветских коммуналок с трудом поддается пересказу на язык западного обывателя. Вспомним хотя бы зарубежных критиков, принявших описанную Булгаковым битву на коммунальной кухне за оригинальный литературный прием. Потлач — вот, пожалуй, то единственное, что объединяет парижского буржуа и коммунального алкоголика. В книге российского антрополога Ильи Утехина «Очерки коммунального быта», посвященной обитателям питерских коммуналок, описывается потлачеподобное поведение одного из жильцов, который в пьяном кураже на глазах соседей выбрасывает в форточку куски говяжьей вырезки.

С появлением новых технологий «потлач белых» по всему миру принимает все более причудливые формы.

Эрик С. Раймонд, создатель «антропологии хакерской культуры», в своей работе «Обживая ноосферу» говорит о культуре хакеров как о культуре даров, сравнивая ритуалы квакиютльского потлача и бесплатную раздачу информации хакерами через Интернет:

В культурах даров адаптация происходит не к дефициту, а к изобилию. Такие культуры возникают в популяциях, где нет существенных проблем, связанных с нехваткой товаров первой необходимости <…> Изобилие затрудняет поддержание командных отношений, а обмен превращает в почти бессмысленную игру. В культурах даров общественное положение определяется не тем, чем вы управляете, а тем, что вы отдаете. Так устроены потлачи вождей племени квакиютль. Так устроены продуманные и обычно публичные акты филантропии у мультимиллионеров. И так устроена раздача высококачественных открытых программ, требующих многочасовой работы хакера.

Российский последователь Раймонда Евгений Горный в своей статье «Русский Живой Журнал: Национальная специфика в развитии виртуального сообщества» анализирует с точки зрения культурной антропологии кириллический сегмент ЖЖ. По мнению Горного, этот сегмент разительно отличается от других, и одно из основных отличий — отношение русскоязычного ЖЖ-пользователя к своему дневнику как к своеобразному «полю битвы репутаций». Стремясь увеличить число френдов, блогеры используют записи в своих дневниках в тех же целях, что и квакиютльские вожди — раздаваемое во время потлачей имущество. В роли сверхщедрых и, соответственно, сверхмогучих вождей выступают «тысячники». Одержимые тщеславием юзеры пускаются на всевозможные уловки — от ежедневного выкладывания (то есть одновременно накопления и раздачи) интересных «лытдыбров», красочных фотографий, новостей и полезной информации до бесконечного обновления дизайна своего блога.

Перейдем, наконец, к ответу на безмолвный вопрос терпеливого читателя: «А где же евреи?» В примитивных культурах один из самых распространенных поводов для потлача — празднование переходного обряда (обряда жизненного цикла): свадьбы, похорон, перемены имени, юношеской инициации. В еврейской культуре такими подходящими для потлача обрядами могут быть обрезание (брит-мила), празднование совершеннолетия (бар- или бат-мицва), помолвка (эрусин) и свадьба (хупа). Из них «свадьба, во время которой община сплачивается за богатым пиршественным столом, — это наиболее яркое выражение социального бытия», как сказал израильский антрополог Ицхак Эйлам в своей работе «Грузинская еврейская свадьба как выражение многоаспектных социальных связей». Если брит-мила, бар-мицва или похороны затрагивают лишь одну семью, то свадьба — это ритуал, который соединяет две семьи и, соответственно, привлекает куда больше участников и гостей, родственников, друзей и соседей.

С классическим индейским потлачем свадьбу грузинских евреев роднят две особенности: с одной стороны, воспетая еще Руставели грузинская щедрость требует от обеих семей значительных расходов, с другой — еврейская традиция социальной солидарности и взаимопомощи позволяет семьям обратиться с просьбой о ссуде к друзьям и родственникам. В работе Эйлама (исследование проводилось в 90-е гг. прошлого века в одном из кварталов Ашкелона, населенном в основном репатриантами из Грузии) подробно описываются потлачеподобные ритуалы, призванные продемонстрировать щедрость: раздача денег во время танцев, «плата за вход», которую должен дать жених, чтобы попасть в дом невесты, угощение, во много раз превышающее реальные потребности пирующих.

А что можно сказать об израильских свадьбах вообще? В 1994—1996 годах израильская исследовательница Орит Абухав задала вопрос «Что вы дарите на свадьбу?» двумстам разновозрастным представителям разных слоев израильского общества. Результаты исследования легли в основу статьи, посвященной свадебному подарку как социальному феномену.

Выбор подарка обусловлен разными факторами: местом проведения торжества, числом гостей, степенью родства, социальным статусом гостя и виновников торжества и, наконец, представлением о том, «сколько принято дарить». Те же факторы влияют и на решение, что именно подарить: деньги или какую-либо дорогостоящую вещь, — а также на оформление подарка и способ его вручения: гости либо презентуют подарок непосредственно жениху или невесте, либо опускают его в специальный сундук (в случае денег — сейф), установленный в свадебном зале.

В 90-е годы семейные торжества уже было принято проводить в «садах торжеств» — в специальных банкетных залах или многозвездочных отелях. В таких местах размер вручаемого гостем денежного подарка зависит от стоимости одного места на пиру (в нее входит не только угощение, но и плата за официантское обслуживание, а в некоторых случаях и за работу мастеров-флористов, украсивших зал). «Опытные» гости довольно быстро определяют эту сумму и, как правило, добавляют к ней 50 %. Приглашенные супружеские пары, естественно, дарят двойную сумму плюс 50 %.

Степень близости гостя к одному или обоим брачующимся становится решающим фактором при выборе стоимости подарка. Орит Абухав условно делит приглашенных на четыре категории:
1) близкие родственники (сестры, братья, кузены и кузины) вручают самые дорогие подарки, если деньгами, то минимум — тысяча шекелей (в 90-е гг. = $200—250);
2) менее близкие родственники и близкие друзья дарят подарки подешевле, а суммы поменьше;
3) самая обширная категория — гости разных степеней близости («друзья и родные Кролика»). Эти приглашенные одаривают новобрачных, руководствуясь скорее собственным вкусом, чем соображениями иерархии, социального статуса и т. п.;
4) в четвертую и последнюю категорию входят гости, у которых слабые кровные и социальные связи с виновниками торжества. Это дальние родственники, с которыми видятся обычно раз в несколько лет, дети коллег по работе. Их подарки оцениваются в минимальную сумму, которую принято потратить, «чтобы не было стыдно».

В некоторых случаях гости покупают подарок вскладчину. Если на такой подарок скидывается весь рабочий коллектив, от босса до уборщицы, это уравнивает социальный статус всех сотрудников по отношению к виновникам торжества, поэтому участие в такой складчине выгодно прежде всего сотрудникам с наиболее низким статусом.

А что же с ответными дарами, которые и превращают разовый акт дарения в подобие потлача? Чтобы сохранить симметрию и не производить впечатления пренебрежительного «отдара», ответный подарок должен быть равным по ценности, но не идентичным полученному. Одна из информанток Абухав получила от своей кузины свадебный подарок стоимостью 2500 шекелей, а когда та, в свою очередь, вышла замуж тремя днями позже, вручила ей авиабилет на ту же сумму. Гости, входящие во вторую категорию, обычно дарят подарок в зависимости от своего статуса. Если он выше, чем у виновника торжества, такт подсказывает гостю сделать подарок скромнее, чем позволяют его средства, ведь в противном случае одариваемому придется превысить возможности своего бюджета для достойного ответного подарка. Иногда скромный подарок такого гостя может выполнять даже «антипотлачевую» функцию: даритель своим поступком как бы осуждает показную щедрость нуворишей. Свадебные финансовые излишества давно вызывают беспокойство раввинов, особенно в ультраортодоксальном секторе. Что немудрено: для бюджета небогатой многодетной семьи необходимость дать каждой из 5—10 дочерей приданое и организовать пышную свадьбу может стать роковой. Духовные авторитеты советуют свести свадебные расходы к минимуму и вместо того, чтобы пускать пыль в глаза, просто выполнять заповедь радовать молодых.

Но традиция свадебного потлача пока что влиятельнее раввинских призывов. Абухав без юмора замечает, что сегодня разворачиваемая упаковка подарка играет ту же роль, что и платье невесты, а «первая брачная ночь» превращается в ночь пересчета подарков, во время которой новобрачные и уясняют себе масштабы предстоящего «ответного потлача».

И, наконец, говоря о ритуальном обмене подарками, невозможно умолчать о пуримской заповеди мишлоах манот, создающей обширный круговорот подарков в природе. Здесь как нельзя кстати пригодятся 20 веселых заповедей праздника Пурим, сформулированных Гилем Словиком (сайт www.yanet.org) и переведенных Ашером Рохбергером. Вот три наиболее потлачесодержащие из этих заповедей:

&&
• Самые щедрые приносят бамбу и шоколадки «песек зман» в жесткой пластиковой тарелке, тщательно завернутой в целлофан. Наименее щедрые приносят «пэ гадоль» и «лули» [самые дешевые сладости — Э.Я.] в хрупкой бумажной тарелке и еле прикрывают ее дешевой бумажной салфеткой. Я слышал, что в общинах северного Тель-Авива и восточного Гиват-Шмуэля приносят самое лучшее вино из вин Мерло и шоколад фирмы «Макс Бренер» в картонных пакетах, с позолотой и надписью «Хаг самеах!»

• Тот, кто перекладывает сладости из одного подарка в другой, должен не забывать менять упаковки, потому что можно, не дай Б-г, вернуть сладости тому, кто их только что подарил.

• Те, кто живет в многоэтажных домах, имеют право смешивать подарки, как сказано «И перемешал там подарки всей земли». Чудо сделано для народа Израиля: из каждых двух полученных подарков можно сделать семь-восемь новых подарков, как сказано: «Одной дорогой выйдут к тебе и семью путями разбегутся от тебя».
&&