Лазарь Линдт появляется в этой истории «ниоткуда, словно был воплощен богом сразу на пороге второго МГУ». Гений, бабник, атеист и антисемит, с женщинами своими он находится примерно в отношениях реки и берегов. Известная нам жизнь Лазаря начинается в ноябрьской Москве 1918 года, и дальше история, подпрыгивая на камушках и скручиваясь стылыми водоворотами, добегает до наших дней, собирая в один поток год восемнадцатый, и тридцать седьмой, и сорок первый, и восемьдесят пятый, и наши девяностые.
Первая из его женщин, Маруся, ладная, складная, уютная дочь православного священника, Линдту не суждена — ни женой, ни любовницей. С ней у него мучительно, невзаимно и благородно: она видит в нем сына, он мечтает быть мужем. Вторая женщина Лазаря, Галина — нескладная и неуютная, недозревшая и потому до самого конца твердокаменная — не любовь, а ненависть, жаркая и неутолимая вначале, расчетливая и роскошная под конец. И с ней тоже мука и несовпадение; а третью, внучку Лидочку, Лазарь и вовсе в глаза не видел, но на то нам даны тонкий план и жизнь после смерти.
Дерзкий, успешный и богатый Линдт одним собою как будто оправдывает и кровожадность системы (вон даже и гении ненасытны и никого не жалеют), и отменяет безысходность советского ужаса (выжил! не боялся! не ломался!). Это, конечно, романное оправдание и отмена, но так и создаются мифы — атмосферой, не фактами. Однако же империя и даже семейная сага в декорациях этой империи — не первое и не главное. Это способ рассказывать историю, но не ее суть.
Да, Лазарь Линдт явился нам в 1918-м и умер в восьмидесятые, впадая под конец жизни в маразм, и потому его удобно отождествлять с советским режимом. Или, допустим, женщины Лазаря — их так же легко и удобно отождествлять с Родиной, и метафора эта немедленно приводит к известному выводу: здесь никого не любят, не ценят и потом не помнят. И от этого каждый Лазарь и каждая Маруся — сироты при живой матери, в подтверждение чего можно (но не нужно) взять лобастых щенков, тут и там возникающих в романе, и сразу обычное «все несчастные, всех жалко» напрашивается само собою, но это, во-первых, не интересно, а во-вторых, неправда.
Что Россия здесь возникает то голодом, то войной, то атомной бомбой — так это потому, что, во-первых, «и в горе, и в радости», а во-вторых, все равно никуда вы с этой родины не денетесь. Но ходит она себе за занавеской, как дальняя родственница, и лица ее почти не видно, все больше силуэты: эвакуированные сироты, чьи завшивевшие головы отмывает в тазике Маруся; голодная перестроечная провинция, заученно встающая на пуанты, колонисты Малой Сейдеменухи, «иудейские аспиранты» и плотоядные генералы Советской Армии.
И вообще автор предпочитает не в окно глядеть, а книжки читать.
Занятно, что с критикой у романа сложилось примерно как у Линдта с мужчинами. В магазине «Москва» книжка — бестселлер, в глазах критиков – непонятно что непонятно о чем. Кулинарные сравнения Льва Пирогова, недовольство «лошадиными дозами» всего Лизы Новиковой; Виктор Топоров методично обозрел всех и вся и тоже ничего для себя не нашел. Удивительно, что критики, записывая Марину Степнову в литературные родственницы Улицкой, Рубиной и Дмитрия Быкова, игнорируют важную вещь. В отличие от Быкова, у которого в «Остромове» все без исключения — трусы, подонки и лжецы; в отличие от Улицкой, у которой никто и никогда не бывает веселым и дерзким; от Рубиной, которая хоть и добрая женщина, но обожает потоптаться на костях, Степнова всех своих придуманных честно и безусловно любит, помнит им все и ни за что не судит.
«Женщины Лазаря» — о невозможности любви и о возможности ее. Поэтому здесь гендер на традиционном месте, и ему от этого хорошо. Мужчины решают задачки, пьют водку, воюют и взрывают бомбы. Женщины готовят ужин по книге Молоховец, растят детей и ждут у окна. Если вдруг не ждут, не готовят и не растят, от этого хуже только им самим. Бесплодие здесь разложено на два голоса: физическое и духовное, женский и мужской; то и другое мучительно и совсем ничего не меняет в любви, потому что ей не важно, что было до и будет потом. Именно любовь — главный герой и потерянный ребенок, дар божий и проданный смех, поэтому здесь такие пышные пироги, лобастые щенки и темные ночи. Вся эта неудержимая сентиментальность и ажурные излишества.
Читатели, понятно, глупее критиков; им почему-то не нравится, когда плюют в лицо и бьют по почкам. Они зачем-то хотят, чтобы их любили, или хотя бы дали понять, что это возможно. И когда автор для разнообразия оказывается хорошим любовником, щедрым и умелым, они предпочитают не строить ему «козу», а получить уже, наконец, удовольствие. Но нет, говорят критики, хуюшки.
За это их и не любят.
