Очень трудно сегодня - после десятков и сотен книг о Катастрофе европейского еврейства, многие из которых (и самые лучшие) написаны пережившими ее - прочесть с подлинной интенсивностью сопереживания и непосредственностью восприятия еще одну историю отмеченной Холокостом жизни и найти небанальные слова, способные выделить ее среди всех прочих. Книга Мирьям Акавьи отличается камерностью, лиризмом, (который очень удачно передал перевод Ольги Медведевой) и довольно редким соединением документальной подлинности с настоящим литературным даром. Это книга не о преступлениях нацистов и не о страданиях жертв или героическом сопротивлении. Это книга о чем-то ином, что составляет неотъемлемую часть судьбы людей, юность которых была превращена войной в осень жизни – книга о несбывшихся надеждах, о разрушенных планах, о роли рокового стечения обстоятельств, о не открывшейся по чистой случайности двери.

- Я всю жизнь верил... размышлял... планировал... Мама хотела, чтобы мы уехали в Палестину... А я откладывал. У меня хорошо шли дела, и я считал, что успеем уехать. Я ошибался. Теперь меня это страшно мучает. Ведь мы могли...

Это история о том, что человек предполагает, а Бог отсутствует - и эта трагическая коллизия, ставшая уделом избранного народа, гораздо страшнее неумолимого рока древних греков.
В письме к автору, с которого начинается книга, Эли Визель пишет о феномене непонимания Холокоста, о невозможности понять такое со стороны, какими бы добрыми намерениями мы ни были движимы:

Но, вероятно, именно в самом непонимании (даже в непонимании тех, кто вышел из этого ада), и заключается единственная правда о Катастрофе. Разве можно что-нибудь понимать в мире, оставшемся без Бога? Евреи называют это «hестер паним» - сокрытие лица. Дурной сон, в котором всё перевернуто с ног на голову, в котором честные люди, чтобы не быть уничтоженными, вынуждены вести жизнь преступников, лгать, скрываться и притворяться, в то время как чудовища в человеческом образе представляют закон и порядок, - этот «сон мирового разума» никому не позволяет оставаться самим собой.

Если принять условия игры, которые нацисты задали миллионам людей, то ничего необычного в повести «Осень юности» не происходит. Одна из многих еврейских семей пытается выжить на территории оккупированной немцами Польши, еще не представляя масштабов надвигающейся катастрофы и постепенно, от одной попытки к другой, теряя иллюзии и последние средства к спасению. В центре событий - брат и сестра, старающиеся сохранять связь с родными, держаться вместе и помогать друг другу, но разлученные судьбой, которая состоит из мельчайших совпадений и несовпадений. Перед нами хроника уходящих во тьму душ. По извечной и необъяснимой, заповеданной еще живым Богом еврейской тяге к свидетельству и из простой и наивной заботы о близких герои стремятся оставить по себе хотя бы несколько слов:

Юрек погибает во Львове, Аня (впоследствии ставшая Марго-Мириам), возвращается в родной Краков и, пройдя через лагерь смерти, попадает в Израиль, неспособный что-либо понимать и незаинтересованный в этом, занятый собственными идеологическими проблемами, гордый собственным геройством перед теми, что «пошли, как овцы, на убой». Морально выжить в этом перевернутом мире позволяют автору и героине две самые эфемерные субстанции, сохраняющие человека – память и надежда. Память детства и надежда на то, что в будущем «Бог вернется».