Шел я вообще-то за благотворительным сборником, а купил вот это вот счастье. Поначалу глянул на обложку и подумал, это что-нибудь в духе «девственниц-самоубийц», ну в крайнем случае - лирический географ с глобусом. А оказалось-то — ой, девочки:
…Цыпа-цыпа, - бубнил мальчик, бросая монетки в воду. – Цыпа, иди ко мне, алеф, бет, гимель, далед, хе, вав… а вдруг их вообще не было, тогда никто не придет, стариковские россказни… гимель, далед… лето уж почитай кончилось, а ответа все нет, ни ответа ни знака, правильно Китаец говорил, не надо было уходить с гор, нас бы никто не нашел в пещерах… это вода течет вниз, а человек стремится вверх… цыыпа, цыыыпа, хе, вав, зайн, хет, тет, тот… или не тот? тьфу, опять сбился…
Поэтому мальчик каждый день приходит к озеру, садится на камень и повторяет алфавит, на «алефе» бросая монетку в воду.
Постепенно из его раздумий о прошлом выясняется, что народ имеет название «последние русские» (или «потерянные» - из-за неочевидного произношения оно приобретает разные смыслы в разных провинциях) и живет в альтернативной истории, которая слегка напоминает историю математика Фоменко, но отличается от нее роскошной, невиданной фактурой. Взять хотя бы сцены, где последние русские продираются сквозь монгольско-китайские сторожевые посты к озеру Байкал, или бытописание едва ли не во всех мыслимых подробностях – как шить одежду, какие виды меха соединимы между собой, и какие виды людей, и виды сущностей. Мужчины и женщины впервые стригут волосы в двенадцать лет – накоротко и навсегда, и тогда же получают имена, а до тех пор девочек не отличить от мальчиков, и зовут всех детей одинаково; одеты они все в дивного фасона наряды: высокие мягкие сапоги, штаны в складках от бедер до колен, с глубокими вставками-карманами, с широкими лямками-подтяжками, в несимметричные куртки с капюшонами. Люди эти по характеру молчаливы, сумрачны и необщительны. Не земледельцы, не пастухи, а вовсе наоборот: следопыты, путешественники и мистики-практики.
Живут они охотой и подножным кормом, но поскольку все время оказываются в новом месте, им нужно уметь приспосабливаться. И вот они научились вызывать гениев места и духов действия. В каждой местности духи разные, поэтому русским часто приходится погружаться в измененные состояния и возвращаться в коллективное прошлое – не только человеческое, но и, скажем, в прошлое горы или соснового бора. Это тяжело, требует жертв и затрудняет вербальные коммуникации. Поэтому они предпочитают обмениваться мыслями и взглядами, а не словами. Помимо прочего, у этого народа нет своих богов, а поклоняются они одной божественной сущности, являющей себя во всем живом. Выдыхай, бобер.
Как теперь принято говорить, это Павел Пепперштейн встречает Филипа Дика, и они вместе идут выпивать в сторожку к Фенимору Куперу. Уже можно было догадаться, что евреев в этой сторожке нет.
То есть они там были, пока не вошли в воду во время Исхода. После этого о них никто никогда больше не слышал. Озеро Байкал, по преданиям, — как раз то место, где евреи во главе со своим предводителем утонули. Мировая же история пошла своей дорогой: Иисуса, понятно, не было, христианства, соответственно, тоже. Тора – не более чем останки мертвой религии; Вторая мировая началась на Востоке, где в маленьком ливийском городке в одну ночь вырезали всех неверных; ядерную бомбу придумали японцы, но во время испытаний ненароком уничтожили почти все свои острова и мутировали; Америка так и осталась колониями Британии, Франции и Испании, Голливуд даже не начинался; а нацией париев стали русские, чью территорию как заполонили татары, так с тех пор попеременно и делят между собой Украина, Монголия и Китай.
И посреди вот этого всего маленький мальчик мечтает о большом красивом корабле с кленовыми парусами и лебединой шеей. О корабле, который не плавает по воде, а летает по небу.
«Мир велик, и нет такого, чего бы в нем не было», - вспоминал он слова Китайца. Правда, Китаец не о корабле говорил, он учил другим вещам: бесконечности, отстранению, выходу из «внутреннего колодца»... <…> И хотя он так и не смог ни разу выйти из колодца, но научился, метафорически говоря, сидеть, задрав голову к небу. Это был грех: он отворачивался от воды. «Последние» даже не покрывали голову во время ливня, чтобы не осквернить память Древних, ушедших под воду. А он, завороженный речами Китайца, испытывал тягу к тому, что безусловно греховно, категорически невозможно, но тем не менее существует. Потому что мир велик. Он верил в свой корабль, в свою летучую лодочку, ладную, широкобедрую. Смотрел на круги от монеток и видел, как поднимается она из самой сердцевиночки бездонного озера и несут ее на плечах сказочные богатыри...
Дальше пересказывать сюжет просто жалко; цитировать можно с любого места, и всякий раз будут спойлеры.
Не знаю, кто такой человек Шелехов, откуда взялся и как сделал, что подростковая, в общем-то, книжка про «как я провел лето» обернулась такой пронзительной песней невинности и опыта. Но это идеальная книга. В ней есть все, что может понадобиться человеку, отягощенному концепцией избранности, и все, что способно эту концепцию аннигилировать. Вся ветхозаветная мифология и языческая мистика, кровь на содранных коленках царей, песни партизан, мягкие шкуры, колючие затылки, и вода, вода, целые бездонные темные омуты. Очень трудно удержаться, очень. Ладно, слушайте: мессия не придет, буквы не кончатся, зимы не будет. Еще семь месяцев.
И другие водоемы нашего города:
Военно-временной портал
На дне Тивериадского озера
Туда бы мне доплыть когда-нибудь
