Дело происходит в раскаленном июле. В задыхающемся от жары Париже, в душном вагоне метро я направляюсь в Музей Карнавале. На последнем издыхании предвкушаю прохладный мрамор колонн и аркад, коктейль и концерт, который даст там нынче вечером цыганский оркестр «Балалайка».

«Девушка, хотите сняться в кино? - обращается ко мне тощая желтоволосая девица в бейсболке и с видеокамерой, в то время как прямо в вагоне я спасаю поплывшую «боевую раскраску». — Я помреж у Сержа Генсбура, — продолжает девица. — Хотите сняться в его фильме?»
Ну и ну! Еще бы!!! Конечно да!!!
«Погодите, погодите, тут есть нюанс, — мнется киношница. — Вы по сценарию должны с Генсбуром, извините... лечь в постель. А его дочь Шарлотта закатывает вам сцену ревности. Вы не отказываетесь?»
Я?! Отказаться?! Да ни за что на свете! Все мои подруги лопнут от зависти! Небось мечтали бы оказаться хоть понарошку на моем месте - в постели великого Сержа...

Он и сегодня, без малого два десятка лет после кончины, провоцирует благонамеренную публику: по всему Парижу расклеен киноплакат - профиль морского конька, брови надменно вздернуты, веки презрительно опущены; росчерк дыма вокруг - вразрез с французским законом, запрещающим рекламу сигарет. Правда, хотя самой сигареты особо не видно, вывешивать плакат в метро все же запретили.
Собираясь на пробу, я в срочном порядке смоталась на «блошинку», подобрать реквизит. Затем, трепеща, отправилась на студию «Патэ», захватив свои трофеи - черный прозрачный пеньюар, шитый золотыми листьями, и гаремные туфли на шпильках с помпонами из лебяжьего пуха.

«Вам в холл № 1», — оповестили меня в проходной. Я вошла и окаменела: там кишели девицы среднешкольного возраста - кандидатки на роль подружек Шарлотты. Это скопление тинейджеров напомнило мне кошмар, преследующий меня всю жизнь во сне: будто я, взрослая, оказываюсь за школьной партой и изо всех сил пытаюсь спрятаться!

Время тянулось. Одна лолита за другой исчезали за дверьми студии. Наступила моя очередь. В прозрачном прикиде, пританцовывая на шпильках перед камерой, я неожиданно для самой себя (видимо, на нервной почве) импровизирую по-русски хит Генсбура «Лемон-инцест»:

«Лемон-инцест,

Так свеж,

Так чист,

О мой отец,

Мой сладостный отец...»

В студийном полумраке нежданно материализуется фигура: джинсы, темные очки, знаменитая расслюнявленная сигаретка. Да это же...

– Вот что... Спойте-ка что-то русское! - цедит Идол.

На меня вновь накатывает истерическое вдохновение - и я исполняю (на сей раз по-французски) кабацко-эмигрантскую «Я черная моль, я летучая мышь...»

Увы! Не стоило мне это делать! Я провалилась.

– У вас славянский акцент, специфическая индивидуальность, - изрекает Корифей. - Из-за вас мне придется менять сценарий, а мне лень.

Фильм «Героическая жизнь Сержа Генсбура» отнюдь не байопик. Это самый настоящий фильм-сказка. И его центральный герой, безусловно, вышел из двухмерного мира. Портрет Сержа набросан несколькими штрихами, подобно Чарли с его тросточкой, шляпой и усиками. Только Великий Чарли - бродяга, который изо всех сил старается сохранить достоинство. А Серж, наоборот, изо всех сил стремится казаться маргиналом. Отсюда - небритый подбородок, жеваный чинарик, расслабленные жесты. Он намекает, что готов нарушить все табу - моральные (готовность к инцесту), либо социальные: «святотатственное» исполнение «Марсельезы» в стиле регги, публичное аутодафе «Паскаля» (старой французской 500-франковой банкноты) в знак протеста против налоговой «обираловки».

Сержа Генсбура потрясающе правдиво воплощает в фильме Эрик Эльмоснино. Этому театральному актеру просто пришлось приклеить к носу характерную горбинку, чуть больше оттопырить уши. Но дело здесь не только во внешнем сходстве: Эльмоснино смог воссоздать мир своего персонажа во всех его противоречиях.

Кинорассказ о «героической жизни» Сержа Генсбура - музыканта и поэта, актера и композитора - уложился в четыре десятилетия - с 40-х по 80-е годы. Начало - оккупированный Париж. Люсьен - маленький, лопоухий, тонконогий, с желтой звездой на куртке. Далее: подросток, ученик художественной школы, натюрмортам предпочитающий «ню», притом в трехмерном варианте.

Генсбур у Сфара - не просто кукла, но и кукловод: его марионетки - надувная Летиция Касто (Брижитт Бардо) и «восковая куколка» Франс Галль, и Джейн Биркин, нежная таинственная нимфетка - ее сыграла Люси Гордон. Эта британская актриса и модель, увы, сама стала подранком, сломанной куклой: по окончании съемок, накануне своего 29-летия она покончила с собой.

Разумеется, и сюжет не во всем совпадает с реальной коллизией: у Сержа существует его «альтер-эго», гримасничающий двойник, черт, гнездившийся в нем, - уже чисто комиксовый персонаж, комментирующий рассказ о «героической» жизни Идола.

О ней общеизвестно то, что Серж Генсбур (фр. Serge Gainsbourg), а вернее, Люсьен Гинсбург (1928—1991) был сыном еврейского эмигранта из Одессы. И то, что отец Люсьена Иосиф, подобно герою песенки Вертинского «Желтый ангел», был бедным и усталым маэстро, игравшим по ночам танго в кабаре.
Его сын прекрасно знал цену эстраде. Это он впоследствии в словесном состязании с Ги Беаром сказал: «Песня — это малое искусство». «Жрец французского шансона» был страшно возмущен – что значит «большое» или «малое»? Где критерий?
***

– Правда искусства вовсе не похожа на правду жизни, — отвечает Жоан Сфар, — хотя может ею показаться. А на самом деле художественная правда реальнее реальности. И я привнес в игровой фильм свой мир - мир рисованных историй, с их спецификой, особой поэзией, своими законами жанра, дабы предъявить публике внутренную жизнь Сержа Генсбура, его суть, и того демона, что гнездился у него внутри. Мой фильм - сказка для взрослых, где главный герой, как положено в комиксе, супермен, плывущий против течения.

– Парадокс в том, что фильм «Героическая жизнь» повествует об «антигерое нашего времени».

– Парадокс в другом. Генсбур, якобы проповедовавший вседозволенность, неизменно соблюдал чувство меры. Он выглядел грязным, небритым - и не вызывал брезгливости. Пил много - но меньше, чем об этом говорил. Хотел быть художником - и уничтожал свои картины за то, что они были «недостаточно гениальными». Любил дочь Шарлотту простой отцовской любовью, которую выдавал за кровосмесительную страсть.

– В вашем фильме, как и в ваших комиксах, прослеживается еврейская тема.

– Это правда. И в ней те же наваждения. «Еврейская тема» проходит через весь фильм пунктиром. Только здесь она намечена более экзистенциально, более по-сартровски: так, в эпизоде, когда Люсьену нашивают желтую звезду, он ее называет «звездой шерифа». Еще пример: реакция Генсбура на антисемитский тон статьи в «Фигаро» о «кощунственном» исполнении «Марсельезы». Мой герой мне близок тем, что наши семьи родом из России. И тем, что у меня, как у Генсбура, непреходящая любовь к русской литературе. Вы знаете, я даже в свое время создал комикс по его роману «Евгений Соколов» - просто для себя. Когда Генсбур умер, я положил свой комикс к нему в почтовый ящик...

– О конце жизни Сержа Генсбура вы рассказываете более бегло. Отчего?

– Оттого, что мне просто по-человечески не хотелось говорить о его смерти. Серж Генсбур считал, что его смерть будет героической, предрекал, что умрет в 1990-м, «после окончания Третьей мировой войны», даже завещал после смерти «разбить в щепы Стейнвей», на котором он исполнял Шопена. Если хотите, он почти верно предрек год смерти - но не обстоятельства: он умер в собственной постели от сердечной недостаточности...

– Вспоминается грустная хохма-эпитафия: «Он умер оттого, что слишком много пил сигарет».

– Серж Генсбур умирал в конце каждой песни, в конце каждого фильма, сыгранного или отснятого, умирал - и был бессмертен эфемерным бессмертием. Как сказал кто-то из мудрецов, мы бессмертны, пока живем, и каждая секунда — бесконечность, и до последнего вздоха количество секунд нашей жизни - бессчетно.

А также:
Жоан Сфар и не только на Jewish Ideas Daily