Мемуары написаны в 1998 году и публикуются впервые. Текст предоставлен сотрудником «Мемориала» и внуком Сусанны Печуро — Алексеем Макаровым.//

Я родилась в Москве, в роддоме им. Грауэрмана на Арбате, 22 июля 1933 года. Родители мои перебрались в Москву из местечка Шумячи Рославльского уезда Смоленской области за несколько лет до моего рождения.

Сусанна Печуро

Отец мой Соломон Саулович Печуро, студент института им. Менделеева, в это время был на практике, на Урале. В поселке, где он жил, вспыхнула эпидемия холеры, и студенты оказались в карантине. Родные рассказывали мне потом, что отец дал телеграмму самому любимому из многочисленных своих дядьев, дяде Вэле \Локшину\: «Если я не вернусь позаботься о моей дочери».

Родные мои все были из еврейской глубинки.

Семья мамы была многодетная, бедная и какая-то «приземленная», хотя дед мой Лейзер был талмудистом и ничем кроме Талмуда и молитв не интересовался. Бабушка, высокая, красивая, светлоглазая, какая-то очень строгая, судя по единственной сохранившейся фотографии, была, фактически, главой семьи. Дед имел мелочную лавчонку, где бабушка с помощью кого-нибудь из старших детей, которых было 12, торговала солью, селедками, карамелью, а заодно и тетрадями, карандашами, нитками, гребешками и т. д. Мама вспоминала, что в детстве у нее не было ни одного дня, когда бы не хотелось есть. За столом самый лучший кусок отдавался деду, следующий — старшему брату Боте, который болел желудком, а уж что оставалось, делилось на всех, а последней — бабушке. В праздник готовили молочную лапшу, забеливая двумя стаканами молока на всех. И еще давали по половинке яйца.

Бабушка рассказывала мне, что, когда кто-нибудь из детей заболевал детской инфекционной болезнью, бабушка укладывала из всех рядком на подстилки в так называемой «зале» на пол, чтобы переболели уж все разом. Когда у детей была корь, бабушка положила в свою постель самого маленького из больных, годовалого, и так, рядом с ним, родила следующего. Остается только удивляться тому, что все дети выжили.

В Москве бабушка Генеся Кивовна \в паспорте, почему-то, Генеся Акимовна, жила с нами. Как-то я спросила ее, почему она спит всегда свесив с постели руку и равномерно покачивая ею. Бабушка ответила: «Так я же 19 лет без перерыва люльку качала».

У бабушки было 8 сыновей и 4 дочери. У ее родной сестры тети Баси — 8 сыновей. Тетя Бася говорила: «Хорошо тебе, дала им по кусочку, и они молчат, а мои парни с утра до ночи есть просят, все им мало».

В первые дни войны все 8 сыновей тети Баси были мобилизованы. Она очень волновалась о них и горевала. В семье существовала легенда, что однажды тетю Басю встретила на улице цыганка и предложила погадать.

Она сказала, что 6 ее сыновей погибнут, один вернется калекой, а один уцелеет. Так это потом и произошло.

Бабушка Генеся очень плохо говорила по-русски, поэтому дома говорили на идиш. Читать по-русски бабушка научилась уже в Москве, но читала по складам, и только мои детские книжки, для меня. Правда, я научилась читать года в 4, и, думаю, бабушка, не имея никакой практики, все снова забыла.

Мать Сусанны Печуро Хая Лазаревна Шендерова

Когда у нас провели радио, мне было лет 6. Я могла целыми днями сидеть на стуле под черной «тарелкой» и слушать музыку. Бабушка же очень удивлялась всему, особенно когда слышала: «Передаем последние известия». «Они ведь уже говорили, и сказали, что это будут последние известия, так почему они опять говорят, и опять, что последние? Все врут».

В Москве жило множество родни. Еврейская молодежь, получив возможность вырваться из местечка, бросилась завоевывать новое жизненное пространство. Местечковые парни и девушки штурмовали рабфаки и вузы. У евреев всегда был очень велик престиж знаний, науки. Лишенные всяких прав, возможности работы на земле, евреи могли выжить только благодаря этой готовности к учению любой ценой.

В местечке братья моей мамы посещали хедер. Девочки же были заняты по хозяйству, и вообще учить девочек считалось делом зряшным. Дел Лейзер говорил: «Зачем девок учить, я же их за генералов не выдам!»

Старшие мальчики после 13 лет отправлялись в г. Рославль в ученики к счетоводам, провизорам. Девочкам не «светило» ничего.

Несколько лет назад я узнала еще одну семейную историю, тщательно скрываемую много лет. До этого я думала, что детей у бабушки Генеси было 11, во всяком случае, я знала 11 имен. \Между прочим, старшего и самого младшего сыновей звали одинаково: Борух\. Оказывается, был еще один сын, который сбежал из дому в 13 лет, и о его судьбе долгие годы никто ничего не знал. А он добрался до Риги, там сумел попасть юнгой на английский корабль, который привез его в Палестину. Там он получил образование, стал геологом, открыл какие-то месторождения драгоценных камней. Когда он глубоким стариком приехал в Москву в конце 80-х годов, в Израиле у него была крупная фабрика ювелирных изделий, несчетное количество детей, внуков и правнуков, и он решил узнать, что сталось за эти годы с его семьей, оставшейся в Шумячах. Он разыскал последних: брата Киву во Львове и сестру Шифру в Ленинграде, племянников, и началось паломничество вновь обретенной родни в землю обетованную.

После революции в школу местечка Шумячи стали принимать всех. И тут бабушка, может быть, впервые в жизни, пошла против воли мужа и даже стала его обманывать: она послала в школу двух младших дочерей — мою маму и ее младшую сестренку Шифру. Дедушке, если он вдруг спрашивал, где они, бабушка говорила, что послала их по хозяйственным делам. А для Хаи и Шифры началась новая жизнь.

В школе моя мама познакомилась с моим будущим отцом, Шлемой.

Сусанна Печуро с отцом Соломоном Сауловичем Печуро

Главой громадной семьи была умная и волевая моя прабабушка Кеня. О ее муже я знаю только, что его звали Янкель. Чем он занимался, я не знаю, но у него был большой двухэтажный дом на базарной площади. Прабабушку Кеню выдали замуж за тридцатилетнего Янкеля когда ей было 13 лет, но командовала всеми чадами и домочадцами именно она. Детей у нее было столько, что сейчас никто из оставшихся в живых родственников с отцовской стороны не может ответить на этот вопрос: говорят, что 18, но уж не меньше 13-ти. Старшей из детей была Рахиль, мать моего отца. Она была выдана замуж за пределы местечка, за коммивояжера Самуила, который увез ее на Украину. Семья жила в разных городах: в Екатеринославле, в Черкассах, где и родился мой отец.

Дед Саул, так же, как и дед Лейзер, умерли задолго до моего рождения, но бабушек я любила, особенно бабушку Роху \Рахиль\.

Сохранилась фотография деда Саула. Сильный, уверенный в себе пышноусый человек средних лет стоит, прислонившись к дереву. По рассказам отца, его старших сестер Сарры \Сони, Цыпоры \Цили\ и брата Натана, дед Саул был очень ярким человеком. Не получивший систематического образования, он самоучкой освоил несколько иностранных языков, в том числе немецкий и латышский, так как по служебным делам часто бывал в Латвии. Он много читал, знал русскую классическую литературу, играл на скрипке и очень хорошо пел, не только еврейские песни, но и арии из опер, и т. д. Он был очень силен физически: по семейному преданию, одной рукой гнул подковы. Человек смелый и независимый, во время еврейских погромов на Украине он организовал еврейскую самооборону и спас этим черкасских евреев. В Черкассах семья отца имела свой дом с садом, и даже прислугу, украинку Шуру, о которой с большой теплотой вспоминали члены семьи уже в глубокой старости.

В семье прабабушки Кени большое внимание уделяли образованию детей. Схема была проста: семья изо всех сил выводила «в люди» двоих- троих старших. Остальные дети тянули друг друга по цепочке, и даже не только братьев и сестер, но и племянников. Так, в судьбе моего отца принимал большое участие уже упоминавшийся дядя Вэля \Вульф или Владимир Локшин\. В результате общих усилий все получили образование: дочери стали, преимущественно, врачами, а сыновья — инженерами, учеными, многие из них умерли в звании докторов наук, профессоров и оставили заметный след в своей области.

Дети Саула и Рахили тоже учились. Дочери, которые были старше, \Соня 1900 года рождения, а Циля — 1903-го,\ учились в гимназии, а мой отец успел поступить в реальное училище в г. Николаеве, куда семья переехала во время Мировой войны.

Кстати, известны точные даты рождения всех четверых детей Печуро, в отличие от семьи моей мамы, где бабушка вспоминала, что тот ребенок родился после пожара у соседей, а другой — когда корову купили, поэтому все записи в документах были весьма условны.

Ужас погромов все же не обошел семью моего отца. Мне трудно сейчас уточнить, когда и где это было, но отец рассказывал, что пережил погром совсем маленьким. Банда погромщиков ворвалась в хедер, где шли занятия. На глазах отца был убит старый ребе. Отец был ранен, и когда очнулся, увидел себя окруженным мертвыми телами своих маленьких соучеников. Как его нашли, как принесли в подвал, где пряталась бабушка Рахиль с Соней и Натаном, он не помнит. Шрам от раны на спине сохранился у него на всю жизнь. Дедушку Саула погромщики куда-то увели, но ему удалось бежать и разыскать своих.

Когда семья в ужасе пряталась от бандитов, испуганная Циля, которой было лет 15-16, не успевшая выбежать из дома, спряталась под кровать. Девяностолетней слепой старухой, забывающей через полчаса все, что с ней происходит сейчас, она ярко и подробно рассказывала мне о том страшном дне. Погромщики стали проверять, не остался ли кто-нибудь в доме. Они шарили под кроватью штыком. Оцепенев от страха, лежала девочка, почти втиснувшись в стену. И как только комната опустела, она кинулась к окну и выпрыгнула во двор и упала на землю позади шеренги людей, выстроенных во дворе. Это были жители окрестных домов, выгнанные бандитами и ожидавшие своей участи. Главарь, заметив упавшую на землю Цилю, спросил, кто это. Женщины подняли дрожащую девочку и объяснили, что это слабоумная девчонка, она невменяема, они ее знают и просят помиловать. Бандит ударил ее и отвернулся. Так Циля осталась жива и отведена в тот же подвал, где сидела ее семья. Дом их сожгли, и мать с детьми осталась без всяких средств к существованию.

Шла война, уже Гражданская. На Украине бесконечно менялись власти. Семья голодала. Об учебе не было и речи. Выздоравливающий Шлейме — так его имя звучит на идиш — рыскал по городу в поисках пропитания для себя и семьи, где лежал тяжело больной младший брат Натан. Во время своих скитаний он однажды увидел через окно одного из домов что-то вроде студии, где пожилой человек учил нескольких мальчишек рисовать. Шлейме, который очень любил рисовать, замер у окна, полный любопытства и зависти. Художник заметил его и спросил: «Что, хочешь тоже попробовать?» Привел мальчика в комнату, дал какую-то картонку и кусок угля. Получившаяся картинка ему понравилась, и он пригласил Шлему приходить. Папа не знал, что это была за группа, но учитель стал с ним заниматься и даже выхлопотал ему какой-то хлебный паек.

Бедствующая семья решила возвращаться в Шумячи, где жили их родные. Добирались долго и трудно, но все, измученные, голодные, больные, все же оказались в большом доме прабабушки Кени.

Так в школе оказался худой светлоглазый мальчик, в том же классе, куда были приняты и две сестры Шендеровы, две красавицы, чернокудрая, черноглазая маленькая Хая и совсем крошечная, рыженькая Шифрочка, которую в классе прозвали «Полезай в карман».

Когда незнакомый светловолосый мальчик пришел в лавочку за тетрадями, бабушка Генеся сказала на идиш одному из своих детей, помогавшему ей в лавке: «Дай этому гою что похуже». Папа возразил тоже на идиш: «Нет уж, дайте мне хорошие тетради». Бабушка ахнула: «Ты кто же, чей?» — «Внук Кени Локшиной». Так состоялось знакомство. Нужно сказать, что в Москве, в нашей маленькой комнатке в коммуналке на Арбате, бабушка Генеся жила с нами до последнего дня, и папа и бабушка очень тепло друг к другу относились.

[…]

Школа местечка Шумячи стоит того, чтобы о ней поговорить отдельно. В однообразном существовании местечковых детей она была окном в мир. Всю жизнь я слышала от родителей рассказы, полные теплого юмора и благодарности школе и учителям. Видимо, они действительно любили своих учеников и отдавали им всю душу. Школа была разнонациональной, все местечковые ребята учились в одних классах. Преподавание велось на русском языке, и еврейские дети стали быстро и правильно говорить. Я не представляю себе, как строилась программа обучения, так как в школу пришли дети разного возраста и уровня подготовки, но приблизительно к 16 годам они благополучно получали свидетельства об окончании девятилетки.

В школе работало множество кружков: литературный, драматический, химический и т. д. Выпускался рукописный журнал, ставились спектакли и «живые картины» в пожарном сарае, который заменял местечковым жителям клуб. Каждый спектакль собирал полный «зал».

После уроков ребята не торопились домой. По вечерам собирались в классе у растопленной печки, учителя читали вслух книги, преимущественно русскую классику. Ведь дома книг не было почти ни у кого. Каждый ученик, приходя на вечерние посиделки, приносил из дому полено для печки.

Мои родители принимали самое активное участие во всех школьных делах. Особенно охотно сочинял всякую всячину для журнала мой папа. Но его увлекали самые разные вещи. Так, мама рассказывала, что папа поспорил с товарищем, что сумеет выдрессировать своего кота. Эта затея кончилась для несчастного кота трагически, а острая на язык мама сразу сочинила на эту тему такой стишок:

//Он естественный испытатель

И кошачий преподаватель.

Решил кота он научить

Как сам на двух ногах ходить,

По-человечьи говорить

И с ним же в обществе быть.

Он в башлык кота сажает

И по воздуху катает,

Катал его до тех пор он,

Пока из него дух ни вышел вон.

Так удалось ему, Соломону

Кота отправить в царство Плутона.//

Папа был ужасно обижен. Когда мама на другой день вошла в класс, ее встретила ватага мальчишек, которых папа подучил спеть частушку:

//Глаза горят, какая злая!

Это Шендерова Хая.

Жура, жура, журавель,

Журавушка молодой!//

А после уроков папа даже слегка поколотил маму, в чем пришлось разбираться строгой бабушке Генесе.

Другие затеи папы тоже не всегда кончались успешно. Так, он смастерил какой-то простейший радиоприемник, водрузил на крыше дома Локшиных высокую и довольно толстую палку — антенну, и по местечку разнесся удивительный слух: «Этот сорванец, внук Кени, говорит, что он может у себя дома слышать, что говорят в Москве! Он совсем сошел с ума!»

Первый сеанс радиосвязи был назначен на воскресный день. В этот день, как всегда, базарная площадь была полна народа. Плотно стояли возы с картошкой, мукой и т. д. Но вдруг поднялся сильный ветер, и самодельная антенна упала на круп одной из лошадей. Лошадь встала на дыбы, поднялась паника, лошади рвали постромки, опрокидывались возы, люди кричали и ругались. Так окончилась затея с слушанием Москвы в Шумячах. Но папа на этом не успокоился. Следующим его увлечением стала химия. В одной из комнат единственного «административного» здания в местечке папа оборудовал что-то вроде лаборатории и попробовал сделать опыт по производству воды из водорода и кислорода. В это время в соседней комнате заседали местные коммунисты. Опыт новоявленного химика кончился взрывом. Перепуганные коммунисты решили, видимо, что на местечко напала какая-то банда (а время было еще тревожное, конец Гражданской войны). Они повыскакивали из окон и принялись палить в воздух из наганов. Естественно, что папе за все его «подвиги» основательно влетало. Мама училась старательно и хорошо. Особенно успешно занималась математикой. Даже в детстве, моем и брата, она легко справлялась с нашими трудностями, правда, я почти никогда за помощью не обращалась.
Папа же все схватывал на лету, но разбрасывался и к хорошим отметкам не стремился. Лет в 13–14 он стал страстным любителем драматического искусства.

Для этого были свои причины: в школьных спектаклях красивая Хая нередко была главной героиней, а по ходу дела партнер иногда должен был ее поцеловать. Для папы это была единственная возможность не схлопотать оплеуху от гордой девочки.

«Арбат тогда не считался центром»

Алексей Макаров •  26 марта 2014 года

«Раз так много тарелок, давай разобьем все лишние!»

Алексей Макаров •  20 февраля 2014 года