Гилад Ацмон – популярный джазовый саксофонист, живущий в Лондоне и называющий себя палестинцем, говорящим на иврите. Уже два его романа перевели на русский и издали в России – «Учитель заблудших» вышел в «Иностранке» в 2004 году, а «Единственная и неповторимая» - в екатеринбургской «Ультра. Культуре» в 2006-м. Аннотация последнего романа сообщает, что автор разоблачает миф о Моссаде – «якобы неуязвимой израильской разведке». Но Ацмон разоблачает далеко не один только этот миф. Главное, о чем он пишет, что ненавидит и бичует – присущее, по его мнению, всем евреям обыкновение представлять себя жертвами и играть на этом.
Лучше не читайте длинное интервью Ацмона, сопровождающее роман и перепечатанное с сайта peacepalestine.blogspot.com. В нем Ацмон настолько маниакален, что даже его собеседник, левый испанский журналист и переводчик антиизраильской публицистики Мануэль Таленс, восхищающийся борьбой своего визави с «расистской политикой сионизма», порой вынужден становиться «адвокатом дьявола». «Вот вы бичуете сионизм, - говорит Таленс, - а в Израиле к оппозиции относятся толерантно». «Это тонкий ход, - отвечает Ацмон. - Израильское правительство содержит институт, занимающийся переводом на иностранные языки писателей вроде Амоса Оза и Этгара Керета. Истеблишмент пиарит и откровенно антисионистских авторов. Сионисты из всего извлекают пользу!»
«Как бы вы себя вели, если бы ваша дочь стала жертвой теракта, совершенного палестинским террористом-самоубийцей?» – спрашивает Таленс. «Я не хочу заниматься "политикой жертв"...» – отвечает Ацмон и призывает после каждого теракта задуматься о палестинцах, оставивших надежды на лучшую жизнь.
«Я не историк, - говорит он, - и не знаю точно, сколько погибло евреев. Даже если из-за своего этнического происхождения было убито «всего» несколько тысяч евреев или цыган – это трагическое событие в мировой истории». Этот изящный ход снимает с Ацмона обвинения в отрицании Холокоста или преуменьшении его масштабов. Но другие его риторические приемы менее изящны. От Гитлера он перескакивает к англо-американцам - "истинным виновникам Холокоста", потом – во Вьетнам, а там рукой подать до страданий палестинцев в Газе. Не забыт даже потоп в Новом Орлеане. Все это на совести США!
А что же евреи? А евреи превратили Холокост в религию, в миф, в индустрию, нарратив и сердцевину либерально-демократического дискурса. Ацмон вообще очень любит слово «дискурс»: «Я музыкант и писатель, и, скользя по гребню дискурса, пытаюсь сочетать эти два направления человеческой мысли».
Обвинение евреев в том, что они после Холокоста в корыстных целях используют чувство вины европейских народов, достаточно избито. Жителям России тема спекуляций на памяти Холокоста тоже не чужда. Достаточно вспомнить фарсовое описание очень пафосного концерта «памяти жертв» (а также выбивание средств на «проекты», связанные с увековечиванием этой памяти) в романе Дины Рубиной «Синдикат».
Интересно, что израильское общество часто упрекают в прямо противоположном грехе – в равнодушии к Холокосту и к его жертвам, в стремлении «вытеснить» эти воспоминания. Презрительное отношение к выжившим в лагерях и приехавшим в Палестину евреям со стороны многих евреев-сабр – известный факт послевоенного прошлого. День памяти жертв Катастрофы называется в Израиле «День Катастрофы и героизма» - ведь молодежи нужны истории не о жертвах, а о борьбе. О равнодушии израильского общества к теме Холокоста очень любит говорить израильский писатель старшего поколения Аарон Аппельфельд. Интересно, читал ли Ацмон в школе Аппельфельда (наверняка читал – и не впечатлился). Интересно также, читал ли Аппельфельд Ацмона...
«Мой долг – обеспечить победу музыки и превосходство культуры. Я здесь, чтобы бороться с сионизмом и американизмом, и красота – мое оружие. Звучит глупо, но это моя война, и я умею воевать, и, поверьте, я побеждаю каждый вечер».
После прочтения интервью кажется, что нашему саксофонисту совершенно чужды как ирония и самоирония, так и стилистическая адекватность. Но роман «Единственная и неповторимая» опровергает это впечатление. Конечно, в книге слишком много пропаганды, идеология настойчиво лезет в глаза – если вы вдруг не поняли, мы повторим на следующей странице, а потом еще и еще раз. Однако при всем этом книга не лишена юмора. Абсурдные образы, сцены и авторский сарказм хоть и призваны продемонстрировать нам порочность идеологии сионизма (любимое ругательство Ацмона) и израильских государственных институтов, но могут порадовать и сами по себе. Конечно, роман «Единственная и неповторимая» не будет «включен в Библию», не затмит Маймонида, Оза и Керета (литературной славе которых Ацмон явно завидует), но он значительно удачнее и изящнее с формальной точки зрения, чем предыдущий, дебютный роман писателя «Учитель заблудших». Первый роман Ацмона был о евреях, немцах и о желании первых быть вторыми, а еще о немецких женщинах, живых и резиновых, о роковой любви – почему-то к еврейке, о будущем палестинском государстве, где евреев, слава Богу, почти не осталось, о сексе, науке «пиппологии» (от англ. pip-show), еще раз о немцах и еще раз о сексе. И т. д...
Во втором романе, "Единственная и неповторимая", молодой ученый Берд исследует, а скорее – расследует (на иврите, кстати, «следователь» и «исследователь» - это одно слово) события, которые происходили до его рождения. Для этого он встречается с разными людьми – с бывшим главой разведки Кодкодом, с женщиной-тайным агентом Сабиной, специалистом по соблазнениям и похищениям, с музыкальным менеджером Аврумом, который обладал нюхом на хиты и создавал звездные ансамбли, с трубачом Дани Зильбером, человеком тонкой душевной организации, который – ах – оказался заложником интриг спецслужб и собственной хрупкой, неустойчивой психики. Задача Берда – записывать свидетельства всех этих людей. Но он не может оставаться беспристрастным, реагирует на услышанное, вступает в контакт с «респондентами», порой в весьма близкий (кто-то из собеседников при этом находится в тюрьме, кто-то – в ином «казенном доме»). В конце книги (в отличие от публицистических высказываний Ацмона, роман компактен и не затянут) все линии сходятся и выясняется, что у следователя-исследователя хватает личных причин для проведения своего исследования-расследования.
У каждого героя, с которым беседует Берд, свой стиль изложения. Самый колоритный образ – антрепренер Аврум. Это малограмотный субъект со специфическими особенностями речи, воплощение неполиткорректности и цинизма.
Автору романа явно наиболее близок трубач Дани Зильбер (ему посвящена книга), но неожиданную симпатию порой вызывают и другие персонажи, несмотря на свою ужасную, кошмарную деятельность во имя «сионизма». Впрочем, над Дани автор тоже иронизирует – трубач, вообразивший, что он поэт...
К чему вообще писать про Ацмона, этого писателя-саксофониста, возомнившего себя пророком? - спросит читатель. Во-первых, творчество Ацмона – факт литературный, а далеко не только политический. Во-вторых, его история очень характерна для евреев всех времен, о чем уже говорилось в начале этой статьи. Горячо сочувствовать страданиям вьетнамцев и палестинцев и корчиться от стыда и ненависти, когда твои соплеменники громко привлекают внимание к своим страданиям, отмежевываться от этих соплеменников, проявлять аутоагрессию – не он первый, не он последний. Ацмон живет в Лондоне, но пишет и, видимо, размышляет почти исключительно о еврействе, иудаизме, сионизме, израильской политике и собственной идентификации. «Я не считаю себя евреем. Я вообще не еврей. Я себя считаю ивритоязычным палестинцем». Ну да, как же. Век ему оставаться евреем. Бедный, бедный.
