Еврейский университет: замысел и воплощение

Рассказ об Эдмунде Ландау не был бы полным, если опустить историю его взаимоотношений с Еврейским университетом, созданным в 20-х годах ХХ века в Иерусалиме. Когда в Германии начались преследования евреев, многие ученые и преподаватели нашли спасение в этом университете, получив там должности преподавателей или исследователей. Первым немецким математиком, ставшим профессором в Иерусалиме, оказался именно Эдмунд Ландау.

Двенадцать камней в основание университета заложил в 1918 году на горе Скопус к северу от Старого города Иерусалима будущий первый президент государства Израиль Хаим Вейцман. Строительство первых корпусов было закончено к началу 1925 года, и 1 апреля состоялась церемония открытия, на которой председательствовал английский министр иностранных дел Артур Джеймс Бальфур, автор знаменитой декларации. Идею создания университета поддержал главный раввин Палестины рав Кук. В Совет директоров университета вошли такие выдающиеся ученые, как Альберт Эйнштейн, Зигмунд Фрейд, Мартин Бубер. А место математики в структуре нового университета определилось не без влияния Эдмунда Ландау.

В 1920 году был разработан меморандум «О подготовке университета в Иерусалиме». Меморандум предлагал создать в Еврейском университете в Иерусалиме (сокр. ЕУИ) несколько автономных, независимых друг от друга научно-исследовательских институтов по естественным наукам, медицине и иудаике. Предполагалось, что институты физики, химии и микробиологии должны стать ядром факультета естественных наук. Подчеркивалось, что исследования на этом факультете, как и научная работа в области медицины, не должны считаться второстепенными по сравнению с изучением еврейской истории и традиции. Другим важным принципом, сформулированным в Меморандуме, было требование начать обучение студентов только после того, как в университете наладится исследовательская работа. Институты должны сначала заслужить репутацию первоклассных научных центров, что создаст необходимую академическую атмосферу в Палестине и не позволит университету скатиться на уровень второсортного учебного заведения, которых так много в слаборазвитых странах, особенно на Востоке.

Здесь стоит подчеркнуть, что в Меморандуме 1920 года нет ни слова об институте математики. В планах устроителей университета математика не рассматривалась как приоритетное направление научной деятельности и обучения студентов. И, тем не менее, через три года после торжественного открытия Еврейского университета в Иерусалиме был создан математический институт, чья деятельность была целиком связана именно с чистой математикой, хотя прикладная ориентация была ведущей идеей для других институтов. Что это - задуманное развитие проекта или игра случая, результат столкновения различных интересов участвовавших в организации университета лиц и партий? Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется немного подробнее рассмотреть историю создания Института математики имени Альберта Эйнштейна в составе ЕУИ.

Примерно за год до официального открытия университета в Иерусалиме американский еврей Филип Ваттенберг пожертвовал новому учебному заведению довольно крупную сумму денег. Условие, которое поставил Ваттенберг основателям ЕУИ, было простое: деньги должны пойти в специальный фонд для строительства института, который будет назван в честь Альберта Эйнштейна. Щедрый филантроп хотел навечно соединить свою фамилию с именем великого физика. Организаторы приняли условия Ваттенберга, и уже на торжественной церемонии открытия в апреле 1925 года был заложен первый камень в основание Физико-математического института имени Эйнштейна.

На открытие университета был приглашен и профессор Гёттингенского университета Эдмунд Ландау. Хотя в то время он уже был одним из наиболее уважаемых математиков своего поколения, не это было главной причиной приглашения. Более существенным оказались давние дружеские связи отца Эдмунда – тайного советника Леопольда Ландау – и руководителя Всемирной сионистской организации Хаима Вейцмана. Леопольд Ландау сам, как мог, помогал развитию еврейской жизни в Палестине и старался убедить своего сына поддержать Вейцмана в его усилиях создать там Еврейский университет.

Нет фактов, доказывающих, что уже тогда Эдмунд Ландау собирался сам участвовать в работе ЕУИ. Но после смерти отца в 1920 году активность гёттингенского профессора в палестинских академических делах заметно возросла. Он не только стал членом попечительского совета будущего университета, лично занимался после смерти Феликса Клейна приобретением его библиотеки для ЕУИ, но и принял участие в подготовке физико-математического выпуска журнала «Записки Иерусалимского университета и библиотеки» (Scripta Universitatis atque Bibliothecae Hierosolymitanarum), вышедшего в свет первый раз в 1923 году в Берлине под редакцией Альберта Эйнштейна. В редакционную коллегию журнала входили ведущие математики того времени: Эдмунд Ландау (Германия), Жак Адамар (Франция), Туллио Леви-Чивита (Италия). Физиков в редколлегии представлял сам Альберт Эйнштейн, биологов – Август фон Вассерман, философов – Эрнст Кассирер.

Статьи в журнале Scripta Universitatis печатались на языке оригинала с обязательным переводом на иврит. Ландау уже тогда начал систематически изучать этот язык, по крайней мере, в части математической лексики и правил написания математических терминов. Эдмунд Ландау твердо знал одну из аксиом Еврейского университета в Иерусалиме: преподавание в нем должно вестись только на святом языке. И когда профессор из Гёттингена приехал в Иерусалим с лекциями, он, в отличие от многих своих коллег, был достаточно подготовлен, чтобы выражать свои мысли на иврите.

Письма Ландау из Иерусалима показывают, что он все больше проникался сионистской идеологией, все сильнее ощущал себя евреем. Письма написаны на иврите, даты указаны по еврейскому календарю, Иерусалим постоянно называется «Святым городом», а подпись под письмом выглядит вполне по-еврейски: Йехезкель га-Леви.

Институт математики в Иерусалиме: эволюция идеи

Свою первую лекцию 2 апреля 1925 года Эдмунд Ландау прочитал в Иерусалиме на святом языке. Лекция называлась «Решенные и нерешенные проблемы элементарной теории чисел» и состоялась на следующий день после торжественного открытия университета. А еще через день профессор выступил во время символической закладки камня в фундамент нового Физико-математического института имени Эйнштейна. И это выступление приглашенный гёттингенский математик сделал на иврите.

Несмотря на солидную подготовку к поездке в Иерусалим, из текста приветствия Ландау видно, что в 1925 году он еще не представлял себе ясно, какое место в новом университете он может занять. Поэтому почетный гость церемонии поддержал предложение отцов-основателей объединить физику и математику под одной крышей. Напомним, что самому Ландау всегда был присущ строгий «берлинский» математический стиль, бескомпромиссный пурист даже к приложениям своей науки относился свысока, насмешливо называя любую работу по прикладной математике «смазкой» («Schmieröl»). Тем более странно было слышать в приветствии гёттингенского гостя такие слова о физике и математике: «В большинстве европейских университетов эти две сферы деятельности не могут быть объединены под одной крышей, так как области приложений каждой из них стали поистине безбрежными. Но здесь, в Иерусалиме, мы собираемся создать новый университет и можем заложить камень в фундамент здания, в котором будут развиваться обе эти науки, имеющие очень много общих точек».

Буквально через пару дней, когда стало ясно, что именно Ландау будет представлять математику в этой физико-математической структуре, он резко изменил свое мнение и стал настаивать на том, чтобы здание, построенное на деньги Ваттенберга, принадлежало бы только Институту математики имени Эйнштейна, а Институт физики должен размещаться в своем, отдельном доме. К счастью, у Филипа Ваттенберга нашлись деньги и на новое здание, так что здание Физического института в Иерусалимском университете стоит независимо от Института математики.

В приветственном выступлении Ландау 3 апреля 1925 года прозвучала еще одна тема, по-видимому, давно его интересовавшая – евреи и математика, а также значение чистой науки:
Что касается самой математики, то хорошо известна та роль, которую играют в этой науке евреи из европейских стран; я бы хотел надеяться, что в стенах этого здания, которое мы сейчас начали возводить, евреи покажут свои способности в форме открытий и изобретений, имеющих теоретическое и практическое значение. Мы хотим, чтобы это сооружение подтвердило огромную пользу чистой науки, не признающей никаких границ между нациями; наша горячая надежда состоит в том, чтобы одобрение этой идеи распространилось из Сиона как можно дальше и проникло в сердца тех, кто сегодня придерживается другого мнения.
Через десять дней после торжественной церемонии открытия университета в Иерусалиме два руководящих органа – Совет директоров под управлением Хаима Вейцмана и Ученый Совет, руководимый Альбертом Эйнштейном, – приняли решение о создании института чистой математики вместо планировавшегося физико-математического института. В протоколе совместного заседания этих органов говорится следующее:

Доктор Вейцман предложил создать институт чистой математики. Начальный штат института должен состоять из одного профессора и двух ассистентов... Это должно и может быть сделано немедленно, так как такое решение больше всего подходит еврейской натуре, не требует больших затрат и имеется возможность пригласить в штат первоклассных ученых и преподавателей. Правление делегирует д-ру Вейцману и д-ру Магнесу полномочия предложить профессору Ландау пост руководителя Института чистой математики.
По поводу приведенных обоснований стоит сделать пару замечаний. Упоминание о том, что чистая математика «подходит еврейской натуре», есть дань распространенным в начале XX века дискуссиям о «сверхсклонности» евреев к абстрактному мышлению. Из подобных взглядов родилась впоследствии идея «еврейской математики», которой противостоит «немецкая математика», на чем настаивал Людвиг Бибербах и его национал-социалистические единомышленники.

Стоимость любого проекта для администрации Еврейского университета была существенным фактором – денег, полученных от пожертвователей, всегда не хватало. Так и Альберт Эйнштейн предлагал сначала в ЕУИ развивать теоретическую физику, не требующую больших затрат, а экспериментальную отложить на потом, когда для этого появятся материальные предпосылки. Такого же мнения был и Эдмунд Ландау. В своих воспоминаниях канцлер Еврейского университета Иегуда Магнес цитировал гёттингенского профессора: «Математика – это самая дешевая и самая еврейская наука».

Эдмунд информировал своих коллег, что запросит у администрации Гёттингенского университета длительный отпуск, который, как он надеется, ему будет предоставлен. Не дожидаясь открытия Института математики в Иерусалиме, Ландау позаботился о его библиотеке. По предложению профессора Еврейский университет купил огромное собрание книг недавно скончавшегося гёттингенского патриарха Феликса Клейна. Главным помощником Ландау выступал упомянутый выше его ассистент Беньямин Амира, ставший впоследствии первым штатным сотрудником иерусалимского Института математики имени Эйнштейна. Беньямином Амира подготовлены и первые документы нового института, в частности, проект его штатного расписания. По предложению Ландау в него должны были входить один профессор по чистой математике, один доцент, читающий лекции в соответствии с общим планом, и один библиотекарь, ответственный также за собрание учебных пособий. И библиотекарь, и доцент должны, кроме своих учебных обязанностей, помогать профессору в научной работе.
Путь к созданию Института математики при Еврейском университете был открыт.

Начало занятий

Регулярные занятия в Еврейском университете начались в 1927-28 учебном году. Тогда штат университета насчитывал около тридцати преподавателей, занимавшихся с более чем 140 студентами. Примерно три десятка из них собирались изучать математику. И хотя Математический институт официально еще не был открыт, первые лекции по физике и математике были уже прочитаны за несколько лет до начала нормальных занятий.

Самую первую лекцию по физике за два года до официального открытия университета прочитал Альберт Эйнштейн в 1923 году. Лекция началась несколькими фразами на иврите, на котором в дальнейшем должно было вестись преподавание. Великий физик передал Еврейскому университету все права по использованию его имени, а также завещал свой архив.

Подготовительные лекции по математики читались Беньямином Амира в 1926-27 учебном году. Однако официальное открытие Института математики стало возможным только после приезда в Иерусалим его первого директора Эдмунда Ландау, который появился в Святом городе с семьей летом 1927 года, чтобы в предстоящем учебном году начать регулярные занятия со студентами.

Следует подчеркнуть, что многие известные ученые помогали создавать Еврейский университет, но лишь Эдмунд Ландау не только участвовал в торжественной церемонии открытия университета, но сделал еще более решительный шаг – отправился в Иерусалим читать там лекции и вести семинарские занятия со студентами.

Приезду профессора предшествовали очень нелегкие и длительные переговоры с руководством университета. В утомительной «торговле» с Магнесом Ландау не столько заботился о своем материальном положении (ясно было, что гёттингенских условий никто в Иерусалиме ему не обеспечит), сколько требовал свободы в выборе курсов и независимого положения в университете. Гёттингенский профессор видел себя главой Института математики, как это ему обещали в самом начале переговоров. Преподавание должно вестись на самом высоком уровне, как на математических факультетах передовых тогда центров математической мысли: Гёттингена и Парижа.

В основе математического образования должны были лежать серьезные курсы анализа, дифференциального и интегрального исчислений, аналитической геометрии, теории чисел, основ линейной и общей алгебры... Для углубленного изучения математики Ландау планировал читать студентам функциональный анализ и теорию функций, дифференциальные уравнения, тригонометрические ряды и аксиомы геометрии. В соответствии со вкусами аудитории он собирался предложить и более специальные курсы лекций и семинаров: по группам Галуа, теории вероятностей, вариационному исчислению, теории множеств, проективной геометрии и аналитической механике.

Первый учебный год Ландау распланировал так. Сам он должен был читать два курса – «Теория чисел» и «Основы анализа» – и вести семинары по ним совместно с доктором Беньямином Амира. Тот читал еще курс «Дифференциальное и интегральное исчисление». Штатных сотрудников для выполнения всех учебных заданий года не хватало, и Ландау привлек трех внештатных преподавателей, живших в Иерусалиме или недалеко от него. Главным критерием было то, что профессор лично знал этих людей, так как занимался с ними еще в Гёттингене.

Одним из этих внештатных лекторов была Дивша Амира, жена Беньямина и сама блестящий математик. Эдмунд Ландау определял ее как «единственного геометра» в Святой земле. Дивша окончила гимназию имени Герцля в Тель-Авиве в 1914 году, а к моменту начала работы в ЕУИ преподавала математику в Еврейской гимназии в Иерусалиме. Докторскую степень она получила в Гёттингене, где ее руководителем был сам Эдмунд Ландау, а потом несколько лет преподавала в Женеве. В Еврейском университете ей поручили чтение различных курсов по геометрии.

Вторым преподавателем, которого привлек в ЕУИ Эдмунд Ландау, был Исаак Шёнберг, которого все знакомые звали «Изо». Он был родом из Румынии, окончил в 1922 году университет в городе Яссы. Затем в течение нескольких лет продолжал образование в Берлине и Гёттингене, где слушал лекции Ландау. Диссертацию защитил в Ясском университете в 1926 году, после чего на короткое время оказался в Иерусалиме, куда всегда стремилась его родители, пламенные сионисты. Ландау поручил Исааку чтение лекций по алгебре и теории детерминантов, а также вместе с Беньямином Амира проведение семинаров по алгебре и геометрии. Однако долго преподавать в Еврейском университете Шёнбергу не пришлось. Он познакомился с дочерью Ландау Шарлоттой, вскоре они поженились и отправились в США, где «Изо» сделал яркую математическую карьеру. Занятное подтверждение известной шутки Норберта Винера «о совершенно особой форме наследования математических способностей, передающихся обычно не от отца к сыну, а от тестя к зятю».

Третьим внештатным преподавателем в Эйнштейновском математическом институте стал Зеев Хайес, который тоже учился у Ландау в Гёттингене, после чего был принят на работу в Черновицкий университет, но не смог там долго оставаться из-за невыносимой антисемитской атмосферы. Зеев переехал в Иерусалим и вел занятия на семинаре для учителей, проводимом партией религиозных сионистов Мизрахи. В Еврейском университете Хайес вел вместе с Беньямином Амира семинары по дифференциальному и интегральному исчислению.

Таким образом, штат Института математики для первого года занятий был сформирован, и ничто, как казалось, не могло помешать Эдмунду Ландау методично и целеустремленно выводить ЭИМ на передовые позиции в мировом математическом образовании. Ведь именно такую цель ставили перед ним отцы-основатели Еврейского университета. Да и сам честолюбивый профессор не удовлетворился бы меньшей задачей. Однако жизнь, как всегда, внесла в хорошо продуманный сюжет свои коррективы, так что результат получился далеким от ожидаемого.

Волею обстоятельств, ученый оказался в центре драматической интриги, в которой смешались и борьба за власть, и престиж ученого. Главными действующими лицами здесь стали, с одной стороны, канцлер университета Иегуда Магнес, а с другой - Альберт Эйнштейн и Хаим Вейцман. Эдмунд Ландау оказался разменной фигурой в этой игре, с чем он согласиться не мог.

Жертва интриги

Долгое время, вплоть до середины тридцатых годов, Еврейский университет в Иерусалиме не имел назначенного или избранного научного руководителя, например, ректора, как принято во многих странах. Существовало несколько управляющих органов, но ни один из них не мог взять на себя все ректорские функции.

Хаим Вейцман, который в то время жил и работал в Лондоне, считался главой Совета директоров и президентом университета. Альберт Эйнштейн, назначенный в 1917 году директором Института физики Общества имени кайзера Вильгельма в Берлине, считался одновременно председателем Ученого cовета Еврейского университета. Практически руководил всей работой ЕУИ Иегуда Магнес, единственный из руководства университета постоянно живший в Иерусалиме. И хотя он не имел приличествующих своему положению академических титулов и званий, но фактически в должности канцлера управление всей текущей работой нового учебного заведения было в его руках.

В отсутствие Вейцмана и Эйнштейна всеми финансовыми потоками, направленными на строительство университета, распоряжался единолично Магнес. Он же ежечасно управлял растущим хозяйством на горе Скопус. Скромная хозяйственная должность канцлера фактически объединила функции ректора и президента, что не могло не беспокоить отцов-основателей. Магнес единолично принимал принципиальные решения, определяющие будущее уникального учебного заведения, а цена ошибки могла стать очень высокой. Вейцман и Эйнштейн не собирались перекладывать на плечи бывшего реформистского раввина из США такую ответственность. Выход из этого положения виделся в создании еще одной руководящей должности – ректора университета, который смог бы разделить власть и ответственность с канцлером. Неожиданно для себя одним из претендентов на новую руководящую должность оказался Эдмунд Ландау.

Сам математик не стремился к административной деятельности, в его письмах нет и намека на то, что ему понравилась бы должность главы Еврейского университета. Если бы не Магнес, то и вопроса о назначении Ландау ректором не возникло бы. Однако когда и Вейцман, и Эйнштейн все настойчивее стали требовать введения должности научного главы университета, Магнес счел кандидатуру далекого от политики Ландау самой подходящей для того, чтобы сохранить все рычаги управления в своих руках. Заодно и просьбы Ландау об укреплении его положения в университете будут выполнены, так что профессору не на что будет жаловаться, а университету не придется искать нового крупного математика.

Среди отцов-основателей университета в Иерусалиме долгое время не было согласия, как будет называться должность научного руководителя ЕУИ. Были голоса за немецкую модель с ректором, английскую – с вице-канцлером, американскую – с президентом. Но в чем и Вейцман, и Эйнштейн были едины, так это в том, что кандидатура Ландау не годится для этой роли. Оба ученых понимали, что из-за своего характера гёттингенский профессор не станет надежным противовесом от самоуправства канцлера. Кроме того, Эйнштейн считал область научных интересов Ландау слишком узкой и далекой от приложений, поэтому предложение Магнеса было единодушно отвергнуто. При этом оба ученых подчеркивали, что лучшего директора Института математики не найти, и в письмах отмечали, что «профессора Ландау нельзя обременять административными функциями».

Во главе университета отцы-основатели хотели видеть молодого и более энергичного человека, который мог бы противостоять влиянию Магнеса. Их выбор пал на Зелига Бродецкого, профессора прикладной математики в английском Лидсе. Бродецкий, как и Ландау, был членом обоих руководящих комитетов университета – Совета директоров и Ученого совета. С ранних лет Бродецкий был убежденным сионистом. В 1928 г. он стал членом исполнительного комитета Сионистской организации Англии и вошел в правление Еврейского агентства, возглавив его политический отдел в Лондоне. В 1948 г. сменил Хаима Вейцмана на посту президента Британской сионистской федерации.

Все переговоры и переписка о назначении президента Еврейского университета в Иерусалиме велись секретно, но, как известно, все тайное когда-то становится явным. Информация о том, что его кандидатура отвергнута основателями университета, дошла до Ландау, и гордый профессор немедленно разорвал все прошлые договоренности с ЕУИ и весной 1928 года вернулся с семьей в Гёттинген.

Впрочем, у этого решения были и другие причины. Магнес не отвечал на просьбу Ландау зачислить его на постоянную профессорскую должность, которая бы давала ему некоторое дополнительное материальное вознаграждение, а также предоставляла большую свободу принятия решений в качестве директора Института. Ограниченность его возможностей как номинального главы института злила привыкшего к немецкому порядку ученого. Но и без того первые месяцы жизни и работы в Палестине выдались для Ландау нелегкими. Жена тяжело переносила климат Иерусалима, строительство института математики затягивалось, хотя Эдмунду было обещано, что к его приезду здание будет построено. И в прошении об отставке, написанном в конце весеннего семестра 1928 года, Ландау особо подчеркнул, что институт так и не был достроен до последнего учебного дня.

Надо добавить, что закулисные игры с назначением руководителя университета не понравились и второму кандидату. Когда Бродецкий узнал, что был не единственной кандидатурой на пост научного руководителя университета, то он отказался от предлагаемой должности.

Руководящие органы Еврейского университета в Иерусалиме определились лишь семь лет спустя, когда профессор философии Самуэль Хуго Бергман был назначен ректором, возглавив недавно созданный сенат университета. Одновременно Магнес был назначен президентом университета. А после смерти Магнеса в 1948 году Бродецкий стал вторым президентом ЕУИ.

Колесо истории

Среди публикаций Эдмунда Ландау нет ни одной, написанной в период его пребывания в Иерусалиме. Это можно объяснить новизной обстановки, грузом новых обязанностей, на него свалившихся, необходимостью акклиматизации... Возможно также, что профессор слишком привык к своему уютному гёттингенскому кабинету и не мог сосредоточиться в непривычных условиях. Однако никто не слышал от него жалоб на непродуктивность иерусалимского периода. Говоря о своем отъезде из Палестины, Эдмунд, скорее, винил Магнеса в непродуманных управленческих решениях, чем сетовал на свою неспособность заниматься математическим творчеством в Святом городе.

От пережитых в Иерусалиме неприятностей ученый быстро оправился, и его творческая продуктивность осталась высокой. В следующие годы, с 1928 по 1933, Ландау опубликовал около сорока статей. Участие в работе Еврейского университета ученый не считал нужным скрывать, в одной из своих статей он прямо об этом написал, включив в немецкий текст даже несколько ивритских слов: «Этим способом я доказывал теорему Пикара студентам первого семестра в моих лекциях о «yesodot ha-’analizah» («основах анализа») зимой 1927-28 учебного года в Иерусалимском университете…».

Определенно можно утверждать, что пережитые Ландау трудности в Иерусалиме не повлияли на его чувство ответственности за начатое дело. Находясь в Гёттингене, он по-прежнему следил за учебными программами, по которым обучали студентов в Эйнштейновском институте математики. Кроме того, он со всей серьезностью подходил к выбору своего преемника на посту директора института. В письме руководству Еврейского университета, написанном на иврите сразу после возвращения в Гёттинген, профессор обещал: «Я надеюсь, что и отсюда смогу контролировать все математические дела, пока не прибудет новый профессор. (Я оставил четкий план для трех курсов лекций – д-ра Ш. [Шёнберга], д-ра Б.А. [Беньямина Амира] и д-ра Д.А. [Дивши Амира] – полностью, со всеми деталями). И в будущем я буду тоже помогать, если в этом будет необходимость». Весенний семестр 1928 года прошел четко по плану, оставленному Ландау.

Надо сказать, что такое «удаленное директорство» не было единственным случаем в ЕУИ. Известный немецкий ориенталист Йозеф Горовиц из Франкфурта на Майне в марте 1926 года стал основателем и первым директором университетской Школы востоковедения. Прочитав вводные лекции, он через несколько недель вернулся в Германию, оставив своим помощникам детально разработанные учебные планы и темы для научных работ. Горовиц руководил этими темами и контролировал учебный план на правах «гостевого директора». Такое заочное руководство продолжалось несколько лет до смерти ученого в 1936 году.

Ландау выбрал другой путь. Он решил подобрать себе подходящую замену, чтобы Институт математики оставался в надежных руках, и начатое дело не заглохло. И настойчивый профессор такую кандидатуру нашел – его преемником оказался Адольф Абрахам Френкель из университета города Киля. История показала, что выбор Ландау получился исключительно удачным, и ЭИМ стал одним из самых уважаемых математических институтов в мире.

В 1927 году нью-йоркская идишская газета «Еврейский народ» опубликовала заметку «Новые профессора в Еврейском университете». В ней, в частности, был такой фрагмент:
Катится колесо истории. Примерно 150 лет назад жил в Праге гаон рабби Йехезкель Ландау, благословенна его память, называемый учеными «Нода би-Йегуда» [«Известный в Иудее»]. Его сын рабби Шмуэль Ландау был известен как крупный ученый. Внук гаона «Нода би-Йегуды», рабби Моше Ландау, написал книгу «Маарахей лашон». Сегодня все их потомки полностью или частично ассимилировались. Но и в наше время среди потомков Ландау появляются гении. На этот раз – современный гений. Один из четырех величайших математических умов всего мира. Это профессор прославленного Гёттингенского университета д-р Йехезкель Ландау, носящий имя своего пражского предка. В предстоящий зимний семестр он будет читать лекции по высшей математике перед студентами Еврейского университета в Иерусалиме. Он вернулся к своим корням, как будто дух его великого прапрадеда силой привел его в Иерусалим. Как говорил сам математик, в Иерусалиме он чувствует, что Тора исходит из Сиона. Профессор Ландау достойно продолжает в Иерусалиме цепь, начатую его великим предком рабби Ландау из Праги.
До сих пор не удалось выяснить, кто были, по мнению автора статьи, остальные трое «величайших математических умов всего мира». Но в принадлежности Ландау к славной четверке сомневаться не приходится. И его роль в организации математического образования в Еврейском университете трудно переоценить.

Ландау был одним из немногих крупных европейских профессоров, кто приехал в Святую Землю не только на торжественные церемонии, но для ежедневной рутинной работы. Фактически под влиянием Ландау был построен первый после официального открытия университета учебный корпус – Эйнштейновский математический институт. Планы Ландау были грандиозны, он собирался создать в Иерусалиме мировой центр чистой математики, столь близкой, по его мнению, еврейскому духу. Он предложил даже провести на Святой Земле Международный математический конгресс, который должен был состояться летом 1928 года. Но Магнес и другие члены правления университета не поддержали эту идею.

Все это говорит о том, что Ландау рассматривал создание математического института в Иерусалиме как дело своей жизни. Учитывая обеспеченное и гарантированное положение ординарного профессора в Гёттингене, переход в иерусалимский университет нельзя рассматривать иначе, как материальную жертву. И не вина Ландау, что эта жертва оказалась, в конце концов, не принятой университетом. Потеря такого профессора оказалось, без сомнения, серьезной неудачей для ЕУИ. Но и для Ландау возвращение в Германию, готовую вот-вот оказаться во власти нацистов, тоже обернулось трагедией. Судьба оставила ему только пять спокойных лет.

В апреле 1933 года вышел первый нацистский закон, содержащий так называемый «арийский параграф». Согласно этому закону «О восстановлении профессионального чиновничества», все госслужащие неарийского происхождения подлежали немедленному увольнению (отправке на пенсию). Удар пришелся, прежде всего, по профессорам-евреям - профессор в Германии считается высокопоставленным государственным служащим. В течение одного-двух семестров была уволена почти четверть профессорско-преподавательского состава Германии.

В законе были сделаны исключения и, в частности, для «старослужащих», тех, кто был принят на госслужбу до Первой мировой войны. Эдмунд Ландау подпадал под это условие, однако и его не обошла судьба других гонимых евреев-ученых. Против его преподавания в университете выступили верные национал-социализму студенты во главе с блестящим математиком, но убежденным сторонником Гитлера Освальдом Тайхмюллером. Студенты устроили бойкот лекций профессора, не пускали в его аудиторию ни одного слушателя. Руководством университета Ландау был отправлен в бессрочный отпуск, из которого он в Гёттинген уже не вернулся. Он умер в Берлине от сердечного приступа через пять дней после своего 65-летия в 1938 году.

С потерей таких ученых, как Ландау, Курант, Вейль, Гёттингенский университет навсегда лишился славы всемирно признанного математического центра. Об авторе «символов Ландау» там напоминает скромная памятная доска на доме, где жил великий ученый. Зато кипит научная жизнь в иерусалимском Центре исследований по математическому анализу имени Ландау при Эйнштейновском институте математики, само существование которого многим обязано гёттингенскому профессору, не побоявшемуся поменять комфорт профессорского кресла в Германии на полную неудобств и лишений жизнь в неустроенной Палестине.