Элеонора Шифрин-Полтинникова – переводчик и журналист, в прошлом – активистка правозащитного, а затем сионистского движения, на счету которой вереница демонстраций, голодовок, протестных акций и инициатив, политик и общественный деятель. Ее радикальные убеждения и самоотверженный образ жизни вполне заслуживают голливудского байопика.
НП: Каким было ваше детство?
ЭШ: Моя мама была доминантной и очень эмоциональной личностью. Первые мои осмысленные воспоминания относятся к периоду жизни в Томске: папа – военврач-офтальмолог в госпитале. У мамы, тоже врача, работа иногда была, иногда – нет. Когда она не работала и оставалась дома, мы брали к себе соседскую девочку Надю, которую ее мать запирала на весь день, уходя на работу. Когда мама работала, меня оставляли с домработницей, а та еще одного ребенка брать не хотела. Тогда я целыми днями сидела под запертой соседской дверью и читала Наде книжки. Одежки и игрушки мама всегда покупала нам обеим. Однажды она купила две одинаковые лопатки, и после дня игры вместе, мы заспорили, какая чья. Мама услышала наш спор и подумала, что я отбираю у Нади лопатку, ворвалась в комнату, схватила меня за шкирку и затрясла, шлепая по мягкому месту: «Никогда не говори "мое"». Это наставление врезалось в память на всю жизнь.
Выбор профессии был продиктован этим решением. Все думали, что по семейной традиции она поступит мединститут, да и сама она с детства была уверена, что станет врачом – нейрохирургом. Но тогда не останется времени на политику. Элеонора решила стать театральным режиссером, но, потерпев неудачу, поступила на исторический факультет Томского университета, на который набрали «экспериментальную группу». В чем заключался эксперимент, новоявленным студентам не сообщили, но пообещали двойную специализацию – история и английский язык.
ЭШ: При оформлении в общежитие комендантша спросила: «С кем спать будешь?» Это значило, что на каждой кровати спят по два человека, сверху приварен второй этаж, и всего в комнате, предназначенной для 4-х, – 16 девушек. Пришлось поселиться в семье приятеля отца, замечательного ученого, первого советского бионика, Юрия Ивановича Потехина. Но жили они очень далеко от университета. В результате от недосыпания и недоедания к концу года я свалилась и к экзаменам готовилась уже лежа. Заваливала один экзамен за другим и думала, что это из-за болезни. Пришлось вызвать маму, она приехала и узнала, что экзамены заваливает вся группа. Оказалось, что «эксперимент» состоял в подготовке сотрудников для советских дипломатических миссий, но шел июнь 1967 года – только что закончилась Шестидневная война. И тут начальство сообразило, что в группе будущих дипломатов 90 % евреев. Было приказано группу расформировать и сделать это под видом отчисления за неуспеваемость. Мне повезло: в связи с болезнью оформили академический отпуск. Проболев год, я перевелась в Новосибирский пединститут на факультет иностранных языков и вернулась к родителям.
В жизни Элеоноры начался период погружения в диссидентство. Она вела себя отчаянно: перепечатывала самиздат на той же машинке, что и родительские диссертации, и не скрывала своих радикальных взглядов – «надо свергать». Из-за болезни получила свободный диплом и целое лето не могла найти работу: как только на стол в отделе кадров ложился ее паспорт, тут же выяснялось, что «к сожалению, час назад уже кого-то взяли». Но перед самым началом учебного года тяжело заболел завкафедрой английского языка в Новосибирской консерватории, и администрация готова была взять на работу даже «инвалида пятого пункта». В консерватории Элеонора организовала английский театр и поставила со своими студентами «Пигмалиона» Бернарда Шоу. После года репетиций успели сыграть премьеру. Но в Киеве умирала бабушка, и ей пришлось покинуть Новосибирск. К тому же уже было принято решение подать документы на выезд в Израиль. Много лет спустя Элеонора узнала, что после ее отъезда студентов таскали на допросы в КГБ и требовали подтвердить, что она использовала репетиции для распространения антисоветской и сионистской пропаганды. Ни один не дал против нее показаний.
НП: Как антисоветские убеждения сменились сионистскими?
ЭШ: В 1971 году в нашем доме появился сионист – его привел кто-то из друзей. Он был мне несимпатичен своим апломбом и самодовольством, я с ним отчаянно спорила. Но через некоторое время поняла, что он прав: каждый народ должен строить жизнь для себя сам. Решение уезжать далось очень тяжело, ибо все мои друзья были русские. Но как всегда: раз решила – надо воплощать. С этого момента началась борьба за выезд. В те годы это была борьба не на жизнь, а на смерть, и для нашей семьи эта борьба кончилась трагически. Мы сначала еще не понимали, что попали в глухой отказ, что власти не простят отцу, что он – с его-то положением! – да еще в Новосибирске, вдали от иностранных журналистов, посмел подать на выезд, и используют нашу семью как показательный случай – чтоб другим неповадно было проситься куда-то ехать. Пока родители занимались отправкой в Израиль тысячи томов своей медицинской библиотеки, я окунулась в сионистскую деятельность, налаживая связи с активистами движения за свободу советских евреев в США. В то лето советские власти, стремясь погасить волну заявлений о выезде в Израиль, ввели налог на образование – 1000 рублей за каждый год учебы в вузе плюс какие-то дикие суммы за защищенные диссертации. Я передала по телефону в Нью-Йорк, что мы надеваем желтые звезды. Евреи Нью-Йорка вышли на демонстрацию.
5 сентября 1972 года в Олимпийской деревне в Мюнхене арабские террористы захватили и расстреляли израильскую делегацию. Киевские евреи отправились в Бабий Яр возлагать венки, а перед этим я передала по телефону наше требование к Олимпийскому комитету – спустить флаг Олимпиады. Всех участников акции арестовали и посадили на 15 суток. Нас с сестрой Викой арестовали на следующий день и после дня допросов выслали в Новосибирск. Вот тут и выяснилось, что мне предъявляют не только сионистскую активность, но и старые диссидентские дела – а распространение «Хроники текущих событий» «тянуло» на долгий лагерный срок. Мама поняла, что меня нужно спасать, и нашла мне фиктивный брак – парня, который уже получил разрешение на выезд и согласился жениться на мне. Мы тогда еще не знали, что в Америке шла отчаянная борьба за поправку Джексона-Вэника к закону о торговле с СССР. Стремясь доказать, что «тихая дипломатия» способствует свободе выезда евреев куда лучше, чем инициированная сенатором Джексоном поправка, советское правительство осенью 1972 года дало сразу тысячи разрешений на выезд, и мы попали в эту волну. 24 ноября 1972 года мы прилетели в Израиль.
НП: Что вы собирались делать в Израиле?
ЭШ: Думала, что буду преподавать английский в каком-нибудь маленьком поселении. Но жизнь диктовала другое. Сразу по приезде я послала родителям и сестре новый вызов, но им снова отказали, на этот раз с формулировкой «по причине отсутствия близких родственников в Израиле». Через 2 недели после моего отъезда мама с сестрой в составе группы отказников из разных городов, пришли в Верховный Совет с петицией. Всех их арестовали и выслали по месту прописки, где всем дали по 15 суток. Почему-то для моих было сделано исключение: в неотапливаемом товарном вагоне – в декабре! – их отправили в Новосибирск и там присудили полгода тюрьмы. Мама была тяжелым диабетиком и перенесла к тому времени два инфаркта, у сестры обострился туберкулез. Мне стало не до изучения иврита, я начала действовать: встречаться с разными высокопоставленными деятелями, писать письма в международные инстанции, словом, организовывать кампанию защиты. В начале 1973 года меня вместе с моим фиктивным мужем пригласили в Америку для выступлений перед евреями. Пока я ездила, дедушка, которого я вывезла с собой, оставался у дальних родственников в Швейцарии. Неожиданно мне сообщили, что он умер. Мама потребовала разрешения выехать на похороны, но ей отказали. Тогда родители и Вика объявили голодовку на новосибирском переговорном пункте. Мама потеряла сознание на второй день, но вместо неотложки приехало КГБ и заявило, что никакой помощи ей оказывать не будут, если все трое не прекратят голодовку. Я узнала об этом, прилетев в Лозанну на похороны. Тогда я полетела в Лондон и села там на голодовку напротив советского посольства с требованием выпустить маму на похороны дедушки. Перед этим я позвонила в новосибирское МВД и предложила компромисс: я сворачиваю кампанию, а они выпускают мою семью. «Они сгниют здесь, но никуда не выедут», – ответил мне полковник Сланецкий. Я голодала 10 дней. В результате поднявшейся общественной кампании американский Госдеп обратился к советскому правительству с просьбой выпустить мою семью. Я прекратила голодовку. Это была ошибка: некоторое время спустя они получили очередной отказ. После этого я вернулась в Америку и несколько месяцев занималась лоббированием "поправки Джексона" в Конгрессе.
Вскоре после нашего возвращения в Израиль началась война Судного дня. Мы тыкались везде, предлагая свою помощь, но нас нигде не брали. Как-то я пришла на сборный пункт, чтобы сдать кровь для раненых. Врачиха смерила оценивающим взглядом мою отощавшую после голодовки фигуру: «Таким мы вливаем».
В Израиле меня многое шокировало: признаки социализма в виде красных флагов, призывов политических лидеров, плохое отношение к нашей алие. Это меня потрясло, и я даже написала родителям: может быть, стоит поехать вначале в Америку, получить американские дипломы и уже с ними приехать сюда?
ЭШ: Да, Авраам был старше почти на 25 лет. Но я не чувствовала разницы в возрасте. Помню, как однажды, гуляя с приятельницей, я сказала, что, если бы мне пришлось в юности писать книгу о своей будущей жизни, я написала бы так, как произошло. Я словно проживала свою мечту.
Случилось так. В Вашингтоне, как раз когда я агитировала за "поправку Джексона", в Сенате проходило слушание Авраама о советских лагерях. Стенограмма его рассказа меня потрясла. Но с автором тогда я не была знакома. Почти год спустя, в тот день, когда я получила в раввинате разводные документы, на тель-авивской набережной был митинг в защиту прав человека в СССР и за свободу выезда, и я помчалась туда. В центре толпы я увидела человека, сжигающего красный флаг. Кто-то сказал, что это Авраам Шифрин. Все чувства от прочитанного доклада взмыли во мне, я прорвалась сквозь толпу и сказала, что читала его доклад! Авраам обещал прийти ко мне – поговорить.
Одна из самых известных их совместных акций – издание «Первого в мире путеводителя по лагерям, тюрьмам и психтюрьмам СССР» (1980). Это был их «подарок» к московской Олимпиаде. На их счету множество других акций, целью которых было предупредить Запад об опасности коммунистической идеологии, о том, что советскому еврейству грозит уничтожение, если не физическое, то духовное. Об этой их совместной деятельности Элеонора написала в эпилоге к книге лагерных мемуаров Авраама Шифрина «Четвертое измерение».//
Из книги «Четвертое измерение»:
«Человек, вырвавшийся из тюрьмы на волю, — счастлив. Так же счастлив тот, кто оказался после всей жизни в СССР — на Западе!
Но вот проходят первые дни и месяцы новой жизни в свободном мире. И после здравой оценки видишь то, что из СССР разглядеть невозможно: равнодушие благополучных людей к тому, что делается за колючей проволокой границ СССР.
Для тех, кто едет из СССР на Запад устраивать свою личную жизнь, — это не трагедия.
Но если ты помнишь, что на твоем месте, на твоих нарах, в тех камерах, где сидел ты, сейчас (сегодня!) мучаются голодные люди, осужденные на 10-15 лет тюрьмы без всякой вины, — тогда равнодушие свободного мира становится трагедией».
НП: Обычно репатрианты стараются войти в новую реальность, найти свое место и раствориться, а Вы перенесли в Израиль решительность и бескомпромиссность, которые исповедовали в юности…
ЭШ: Я ехала, чтобы работать для своего народа. То государство, которым оказался Израиль, вызвало разочарование и боль, которые тем сильнее, что моя семья погибла в борьбе за право жить в нем. Но это разочарование в политической структуре - создании рук человеческих. А чувство к Земле Израиля вечно и неизменно. Государство может быть инструментом, в большей или меньшей степени адекватным цели народа, но глубинный смысл, идея возвращения на свою Землю остается, даже если государственные инстанции ее искажают. Сионизм для меня – это возвращение еврейского народа на Землю, которую Всевышний дал нам, чтобы служить Ему на ней.
НП: Чего удалось добиться вашей партии «Емин Исраэль»?
ЭШ: Наша партийная деятельность сосредоточилась на требовании изменить электоральную систему и метод формирования правительства. При существующей в Израиле системе избиратель не имеет возможности хоть как-то влиять на политический курс как отдельных партий, так и правительства в целом, система изолирует народных избранников от избирателя, избавляя их от всякой ответственности перед ним. Формально мы не добились успеха – в Кнессет мы так и не прошли, но вопрос прочно поставлен на повестку дня, он стал неотъемлемой частью общественной политической дискуссии, сегодня об этом говорят все, пусть и не ссылаясь на нас. Необходимость смены системы стала очевидна уже всем.
Элеонора готова воевать со злом далеко за пределами Израиля. Например, она вела кампанию против коммунистического Китая, преследующего сторонников духовного движения Фалуньгун.//
НП: Не противоречит ли это вашему принципу – «строить жизнь только для своего народа»?
ЭШ: Строить жизнь нужно, безусловно, для своего народа. Но это вовсе не означает игнорирование зла во все мире, и уж конечно не сотрудничество со злом. Тем более, когда представители других народов обращаются к нам за поддержкой в борьбе с этим злом, как это произошло с движением Фалуньгун. Я не могу сказать, что вела кампанию. Но в рамках своей журналистской работы я написала ряд статей так как считала нужным информировать израильтян и евреев в других странах о преступлениях, творимых властями коммунистического Китая, чтобы предотвратить соучастие ни о чем не ведающих людей в этих преступлениях. Но я прекратила контакт с последователями Фалуньгун, узнав, что они довольно агрессивно проповедуют это учение здесь, используя прискорбное невежество многих евреев в иудаизме и навязывая им книги своего учителя вместо Торы. Я не приветствую увлечение чужими учениями. Евреям дана Тора со всем ее безграничным богатством, и они должны изучать ее, а не подбирать крошки с чужого стола.
НП: Важным аспектом вашей жизни является религиозная составляющая. Не видится ли вам противоречия между личной инициативой и исполнением воли Всевышнего?
ЭШ: Нисколько. Мы слишком мелки в масштабе космоса, чтобы изменить планы Всевышнего своими действиями, если вдруг наши действия ошибочны. Но Он дал нам свободную волю для сознательного участия в космической борьбе Добра и Зла и для одухотворения материи. Каждым своим шагом, каждым принимаемым решением, каждым действием – или бездействием! – мы участвуем в этой борьбе.
НП: Религиозные сионисты сильнее влияют на общество, чем религиозные партии харедим (ультраортодоксов), входящие в систему государственного аппарата. А такие, как вы, не руководствуются партийными интересами или программами той или иной политической группы.
ЭШ: Религиозный сионизм исказил свое предназначение. Он не должен ставить авторитет государства выше Торы, если это государство отвергает авторитет Торы. Ведь без Торы лишается всякого смысла наше присутствие на этой Земле, которая была дана нам Всевышним, чтобы служить Ему на ней. Как бы мы ни ершились, как бы ни пытались стать народом как все и жить бездумно и бесцельно сегодняшним днем, нам не уклониться от этой задачи. И мы должны жить и действовать, исходя из этого понимания, увлекая общество за собой, а не идя на поводу у так называемого «просвещенного меньшинства». А что касается харедимных партий, то, как сказал один очень умный раввин, который политикой не занимался, «они используют Тору ради политики, вместо того, чтобы использовать политику ради Торы». И это весьма прискорбно.
НП: Можно считать, что в последние годы вы перешли от политической деятельности к общественной?
ЭШ: Нет, просто на протяжении многих лет это шло параллельно. С начала «Большой алии» (1989) я занималась приемом прибывавших из СССР евреев. Были годы, когда это была буквально круглосуточная бессменная работа, как во фронтовом лазарете. Я стала в нашем районе координатором «Керен клита», добровольческой организации, созданной бывшими активистами борьбы за свободу советских евреев из Англии и США. Постепенно они сами заражались нашим сионизмом и делали алию в Израиль. А когда был сметен «железный занавес» и хлынул поток алии, они поняли, что теперь нужна другого рода помощь. Эта работа продолжается до сих пор, но уже в значительно меньших масштабах. В последние 10 лет очень много времени и сил я посвящаю помощи раненым в терактах и семьям жертв, раненым солдатам и изгнанникам из Гуш-Катифа. Ведь система Национального страхования медлительна, бюрократична и не покрывает всех потребностей пострадавших. Я не планировала этим заниматься, но так случилось что в 2000 году, когда началась «вторая интифада», я была с лекциями в Америке. И русскоязычные евреи начали расспрашивать меня о пострадавших. Я рассказывала, что происходит с семьями, где кто-то оказывается даже не очень тяжело раненым. Отклик был потрясающий: выяснилось, что русскоязычные евреи Америки предпочитают жертвовать напрямую, минуя крупных сборщиков пожертвований, которые львиную долю собранных средств тратят на самообслуживание. Возник целый ряд групп, которые тут же начали собирать деньги и потребовали от меня имена пострадавших. Это дело быстро разрослось, так как раненых становилось все больше. Потом присоединились изгнанники из Гуш-Катифа и Северной Самарии. Год спустя хлынул поток раненых во 2-й Ливанской войне – солдаты и гражданские лица. Некоторые из раненых тогда до сих пор нуждаются в нашей помощи. Два года назад военная операция «Литой свинец» в Газе – и снова раненые солдаты и гражданские лица, которые пострадали при обстрелах южных городов. Полгода назад - члены семей жертв пожара на Кармеле. Кроме того, продолжаются теракты, хотя, конечно, реже, чем в разгар интифады, но практически не проходит месяца без погибших. Стихийно сложившиеся в Америке группы действуют по-разному: некоторые зарегистрировались как благотворительные организации, другие остаются как частные лица. Начав заниматься помощью раненым, которых мы принципиально не делили по принципу секторальной или этнической принадлежности, я поняла, что в этом деле, кроме собственно помощи, есть еще один очень важный аспект. Узнав, что деньги прислали русскоязычные евреи Америки – как правило, совсем небогатые, люди поначалу не могут понять: «Какое им до нас дело? Неужели они о нас думают?». А поняв, плачут: «Значит, мы – действительно один народ, одна семья».
НП: Вы как-то сказали: «... очень тяжело жить, сознавая, что есть зло, и ты ничего с этим не делаешь». Изменился ли за эти годы облик зла?
ЭШ: Оно стало угрожающим, потому что в обществе, заменившем религию доктриной морального релятивизма, стерлось понятие нравственного начала, пропали критерии для различия Добра и Зла. Воцарился закон Сдома, при котором добродетель наказуема, а Зло поощряется. Такие основополагающие понятия как патриотизм, верность своему народу, своей семье, уважение к старшим, уважение к мудрости и знанию, подвергаются осмеянию. Зато культивируются и всячески приветствуются всевозможные извращения; переход на сторону врага твоего народа выдается за признак смелого самостоятельного мышления, награждается международными премиями. Рисковать жизнью при защите Родины становится уже почти неприличным. (Отец одного моего подопечного раненого солдата, писатель, был подвергнут бойкоту коллег в союзе писателей, когда они узнали, что его сын был тяжело ранен в операции «Литой свинец».) Осуждение и неприятие подобных явлений квалифицируется как «преступление ненависти». Мир просто перевернулся с ног на голову.
НП: Разделительная линия между Государством Израиль и Землей Израиля есть, и ее нет. Можно сказать, что ваша ежедневная добровольческая работа направлена на укрепление государства? Юношеский максимализм остался, но его смысл изменился?
ЭШ: Нет, моя работа – на укрепление нашей связи с Землей Израиля, на сохранение в нашем сознании неуничтожимого треугольника: Земля Израиля – Тора – еврейский народ. Только это может укрепить и сохранить наше государство. Человек действует либо подчиняясь обстоятельствам, либо создавая их. Определите сначала свою позицию, а потом наметьте личные действия. Что от нас зависит? Не капать на чашу зла и, прежде всего, говорить правду. Вы считаете, что это юношеский максимализм?
