Ты примерно коммивояжер, хотя, слава тебе господи, солидной разновидности, не Мик Трэвис. Каждый день мотаешься по Лондону в легковушке цвета дерьма, навещаешь врачей, впариваешь им новые лекарства — ко взаимному, разумеется, удовлетворению. Твоя дочь слушает Боба Дилана, «Dire Straits» и Боба Гелдофа и ощутимо напрягается, обнаруживая, что ты отчасти разделяешь ее музыкальные пристрастия: ты взрослый, тебе не положено быть клевым. Ты женат много лет, за эти годы жена стала тебе не сестрой — где уж вам, счастливчикам, — но безучастным призраком, что перемещается по дому, тратит твои деньги, вяжет и почти всегда молчит. Ты зовешь ее Большой Белой Булкой. На дворе конец семидесятых. Тебе сорок лет. Ты англичанин из приличной семьи, разуверившийся во всем — особенно в себе. Ты мог бы, увы, стать персонажем Вуди Аллена — или, может, самим Вуди Алленом, а? — пересаженным на лондонскую почву нью-йоркским евреем-невротиком, который из собственных неврозов сочиняет смутно поучительный, неотчетливо трогательный и умеренно смешной анекдот. Но для такого ты слишком серьезен. Или, может, слишком честен.
Мы ничего не забыли?
Как полагается, в сорок лет жизнь твоя летит кувырком. Как полагается, из-за женщины. Которую ты, кто не ходит к проституткам (и ты повторишь себе это раз десять), пытаешься снять на улице. Роза, которую ты принимаешь за шлюху, стоит на углу и прикидывается шлюхой — такое у нее в этот день настроение, — но ты никогда не узнаешь, что она прикидывалась. Она назовет свою цену. Ты начнешь копить деньги. На самом деле она не собирается продаваться. На самом деле ты не собираешься ее покупать. Ты станешь ездить к ней в гости. Пить кофе, сваренный на замызганной плите. Слушать, как этажом выше поет Розин приятель — человек, которого вы зовете БДН, Боб Дилан Наверху, потому что он целыми днями разучивает песни Боба Дилана. Вообще-то БДН зовется Джон Хоррокс, но и это не его настоящее имя: в доме, предназначенном под снос, разное отребье за гроши снимает жилье, и когда кто-нибудь выезжает, назваться именем предыдущего обитателя новому жильцу проще, чем переоформлять аренду на себя. Поэтому ты, хоть со временем и привяжешься к БДН, так и не узнаешь, как на самом деле его зовут. Розу в этом доме зовут Шэрон Дидзбери.
Ты ездишь к ней все чаще, ты копишь деньги. Ты влюблен, ты мечтаешь с ней переспать. Ты говоришь себе, что не станешь покупать ее — но, по-моему, и сам не уверен. Так все и идет, а тем временем она рассказывает тебе истории.
Истории Розы неистощимы и, тебе кажется, бесконечны — а может, ты просто не хочешь думать о том, что однажды они закончатся. Послевоенная Сербия, Иосип Броз Тито. Розин отец, бывший партизан, местный партийный функционер. Девочка по имени Таша — Розина первая любовь. Студент по имени Алекс — Розина великая любовь. Уход из университета, отъезд из Загреба. Отъезд в Италию. Отъезд в Англию — на яхте богатого английского бездельника. Нелегальная иммиграция. Работа в сомнительном хостесс-клубе (где все девочки, само собой, иммигрантки). Проституция. Уход на сомнительный покой, жизнь в доме, где никто не называется подлинным именем, потому что так проще. И — грязная кухня, кофе, сигареты, очень острый нож, большой чемодан под кроватью — якобы набитый деньгами, — разговоры, твое сопереживание, даже твои слезы, и ее любовь к тебе — но о ее любви ты догадаешься, когда уже будет поздно.
Ах да, и еще желание тебя шокировать — потому что так ты лучше ее запомнишь.
Она расскажет тебе о том, как переспала со своим отцом, и о том, как разводила богатых, старых и несчастливо женатых на шампанское в клубе, и о том, как ее похитил и изнасиловал клубный клиент, и о том, как она торговала собой.
Она расскажет о том, что ее отец всю жизнь боялся грома, потому что гром напоминал ему артиллерийский обстрел, и о том, что однажды она нашла в соломе труп бродяги, бывшего партизана, и о том, что много кого ненавидит — албанцев, хорватов и всех мусульман, среди прочего, — потому что когда-то ее оскорбил один албанец, а один хорват бросил. И о том, что ненависть эта поверхностна, и Роза сама это сознает. И о том, что она родилась в стране, где никуда не деться от истории, и никуда не деться от больной гордости за страну, не дающую поводов ею гордиться, и от ощущения, что в любую минуту многонациональная идиллия даст течь и пойдет ко дну. И о том, что ее лучшая подруга была правоверной мусульманкой, и — хохоча — о том, что ее сосед по дому-развалюхе, актер, — единственный известный ей еврей, который ровно так жаден, как еврею вроде бы и полагается.
Я так думаю, твердые убеждения помогают воевать и выживать в войну, а потом терпеть воспоминания. Видимо, потому Розин отец и справился. Мой отец справился, потому что был старомодным патриотом.
Так говоришь ты, сорокалетний лузер, несчастливый торговец медицинскими препаратами с Большой Белой Булкой вместо жены и умеренно бунтующей дочерью, отчаянно влюбленный, преданный слушатель, завороженный — привороженный — своею сербской Шехерезадой, которую ты поначалу сравнивал с Кольриджевым Старым Моряком.
Роза всю жизнь ощущает, что она — Дочь Партизана. Ты же всегда был образцовым обывателем. Война закончилась, но люди разговаривают, а значит, война продолжается. В этой войне — щека к щеке, плоть к плоти, сердце к сердцу, народ к народу — без твердых убеждений не выжить. В этой войне, где, раз за разом получая по морде, ты учишься сомневаться в людях и народах. В этой войне, где нельзя доверять другому, потому что он — не ты. Нельзя доверять другому человеку — и тем более другому народу, потому что это не твой народ, хотя ты, безродный космополит, проживающий в Саттоне, уже и не помнишь, который народ твой. Никому нельзя доверять, потому что доверять страшно. Если ты не знаешь заранее, что услышишь, если не подготовишься, не истолкуешь заранее все, о чем тебе вот-вот расскажут, тебя могут застать врасплох. Возможно, заставят понять, что твои представления о мире — унылая липа, и сербы, хорваты, албанцы, англичане, евреи — все не таковы, какими тебе удобно их воображать. Да, без твердых убеждений не выжить. Спасают только стереотипы. И если ты готов слушать, послав к черту свои твердые — тверже не бывает — убеждения, ты, конечно, рискуешь быть убитым, но тем самым получаешь шанс победить. Евреи, которые про стереотипы знают все, поняли бы, конечно, лучше — но даже ты, английский обыватель, со временем начинаешь понимать.
Впрочем, пока еще не конец, и Шехерезада продолжает дозволенные речи. Она поведает тебе, какого цвета здание университета в Загребе и глаза ее лучшей подруги, и каково на вкус вино, которое она пила в общаге с любовником, и какова на ощупь ладонь того старика, что всю дорогу до Триеста рассказывал, как ездит по бывшим концлагерям — югославским лагерям, от которых, говорят, в ужас приходили нацисты, — и просил, если Роза окажется в Испании, от его имени плюнуть на могилу генералиссимуса Франко. Она станет рассказывать о своих обманах, своих побегах, о детстве записной всезнайки и речном береге неподалеку от дома, о повадках кефали и о соседской собаке, об итальянском акценте и о цветах в Югославии, о людях и вещах.
И еще сотни сказок сочинит она для тебя, несостоявшегося Вуди Аллена, потрепанного своей безжизненностью Шахрияра без особого прошлого и без никаких надежд на будущее. О многом станет говорить она — только бы ты не уходил.
Еще Луи де Берньер:
Мы бескрылы
Луи де Берньер на ITV
