Что знали
Меир Шалев — живой классик израильской литературы.
Самый переводимый в России ивритоязычный писатель; большинство его романов уже появилось на русском.
Известен как автор-однолюб, в каждой новой книге воссоздающий одни и те же модели, разрабатывающий один и тот же, очень традиционный круг тем (человек и дом, человек и женщина, человек и животное), в примерно одном и том же хронотопическом антураже.
Что, однако, отнюдь не расхолаживает читателей, ибо Шалев также известен как великолепный рассказчик, виртуозно передающий оттенки ощущений и намеки чувств, мастер емких и лаконичных диалогов, умелец говорить о сложном просто, а о простом — красиво, представитель «деревенской» прозы, прочно стоящей на земле всеми четырьмя ногами, при этом не чуждающийся фольклорной смелой афористичности, основанной на владении Истиной, и элементов магического реализма. Ибо Израиль Меира Шалева населяют мужчины с золотистыми косами, неверные мужья, ежегодно на месяц теряющие голос, сыновья сразу трех отцов, тёлки-андрогины и ослы, летающие на завтрак к английскому королю.
Что ждали, то и получили
Ибо пуповина цела-целехонька. В детстве не отходивший от мамы ни на шаг, вместе с ней страдавший от токсикоза, жаждавший ее похвал и ради них готовый на все, ревновавший ее к отчиму, к брату, к ее несуществующему любовнику, наш герой, повзрослев, все равно остается прежде всего маминым сыном: ее одобрение ему по-прежнему важнее прочих, ее напутствия он выполняет, к ней обращает все свои внутренние монологи.
И на периферии этой пары существует все остальное: две желанные женщины (яркие, сильные, успешные — не чета нашему герою), ненавидимый брат, любимая невестка и обаятельные обжоры-племянники, сосны и кипарисы, нежные голубки и целые журавлиные стаи, горы Иерусалима и бульвары Тель-Авива, кофе из термоса и сэндвичи с яичницей, джип «Бегемот» и нереализуемая тяга к дальним странствиям.
Художественный мир романа накрыт прозрачной сеткой типологизации, изборожден границами. По одну сторону Тель-Авив, по другую — Иерусалим. Дома делятся на свои и чужие, родные и вражеские. Люди бывают двух типов: низенькие смуглые брюнеты или высокие стройные блондины; первые, опять-таки, свои, вторые — за исключением матери и включая жену — чужие. За спиной каждого героя стоит невидимая когорта двойников. Эта женщина из тех, что громко наслаждаются любовью по ночам и не бывают плохими соседями, а этот мужчина — из тех, что курят дорогие сигары и знают толк в женских талиях и бедрах. В притчевом художественном мире Шалева не бывает единичных явлений, неповторимых героев — все, что ни возьми, представляет свой класс, тип, породу и доказывает тот или иной закон бытия.
Что нового
Есть такая штука... Сложно о ней говорить, настолько некомильфошной, неаппетитной и уж тем более непоэтичной ее рисует общественное восприятие. В медицинских кругах и всем заинтересованным она известна как ИИ — не будем расшифровывать этот зоологический термин. Его корреляты — это одиночество и импотенция, доноры и анализы, жидкий азот и шприцы. К этому прибегают те, кто не может по-нормальному, какие-то недоделанные бедняжки. Короче говоря, Меир Шалев описал ИИ, как никто и никогда: как акт любви, которая сильна, как смерть, как пронзительную боль вечной разлуки, как чудо, наконец. Чудо, возможное лишь благодаря волшебному помощнику.
И вдруг, поверх всего этого кровавого ада, сражавшиеся увидели голубя. Вот он — пробивается сквозь погребальную пелену пыли, поднимается ввысь и уходит в небо. Поверх воплей и хрипа, поверх осколков, шипящих в прохладном воздухе, поверх невидимых пулевых трасс, поверх пулеметного лая, оглушительных взрывов гранат и грохота орудийного выстрела. Голубь как голубь, похожий на тысячи других. Только сведущее ухо смогло бы уловить силу, с которой ударяли его крылья, вдвое большую, чем у обычных голубей. Только глаза знатока смогли бы различить широкую, выпуклую грудь, и клюв, что по прямой продолжает наклонную линию лба. Только любящее сердце смогло бы распознать и вместить всю тоску, что скопилась в тельце маленькой птицы, указала ей путь и влила в нее силы. Но эти глаза уже погасли, эти уши уже не слышат, и даже сердце опустело и умолкло.
Еще Меир Шалев:
Меир Шалев. Голубь и мальчик (фрагмент)
Взгляни на дом свой, ангел
Город-сад, или Кладбище пионеров
Другие книги серии «Проза еврейской жизни»
