Это идеальная книга для критика.

Она нервно размахивает страницами, настойчиво выплевывает предложения, и каждое кричит: давай придирайся, ругай, иронизируй, иcходи на желчь и сарказм. Плюс восхитительный бонус — нелепый разлад между автором и наследниками героя, благодаря чему издание моментально превращается в сокровище для педантичного библиофила-любителя. Грустная, короче, история, и говорить про нее нечего.

Книга тоже очень грустная.
Ну вот родились два мальчика. Один в Казани, в 39-м, другой — в Уфе, в 41-м. К концу войны обоих привозят в Ленинград. Маленьких, застенчивых, толстых, укутанных в дурацкие бабушкины платки поверх пальто. И живут они в одинаковых питерских коммуналках, и на коньках наверняка одинаково смешно катаются по замерзшей Мойке, одинаково игнорируя увещевания интеллигентных родителей. Потом — школа:

… Каждый ученик должен был встать, назвать свою фамилию и имя, а также национальность. И вдруг встает пухленький темненький мальчик и тихо говорит: «Сережа Мечик, еврей». Конечно, по классу пошел смешок. Во-первых, слово «еврей» традиционно вызывало такую реакцию в школе. Во-вторых, фамилия у Сережи была смешная и очень забавно сочеталась с его кругленькой фигуркой: «Мечик» звучит как «мячик».
«Дальше — пунктиром»: университет, портвейн, любовные треугольники. Первый мальчик выбирает в друзья благополучных и успешных. Второй, как известно, тяготеет к плебсу и вообще вскоре отправляется в армию. Возвращение, общие компании, знакомство. Пили ли они на брудершафт? Но вот уже почти приятели, подающие надежды молодые авторы, один — инженер, другой — несостоявшийся филолог. Оба посылают свои рассказы везде, где только можно, но одного печатают, а второго — нет. Первый уверен, что он писатель. Второй, как всегда, ни в чем не уверен.

Несколько раз оказываясь в одних компаниях, я сразу открыл, что даже выпиваем мы в разных ритмах. Даже не сказать, что он быстрее, а я медленнее, или наоборот… просто — вразнобой. И каждый, стараясь приспособиться к другому, чувствует себя скованно и многое теряет. То же самое относится, кстати, и к литературной работе — здесь не теснота нужна, а простор! О каком же можно говорить общем — или даже похожем, — пути?
В конце концов они становятся действительно хорошими писателями, только первый — в Ленинграде, а второй — в Нью-Йорке. А потом один из них обретает бессмертие.

Проходит двадцать лет, и первый мальчик пишет книгу о своем товарище, и это само по себе очень грустный сюжет. Про юность, которая давно закончилась. Про шестидесятые, которые уже стали легендой, но пока не мифом. Ибо живы свидетели того, как по ленинградским улицам — к Невскому от Пяти углов по Рубинштейна — праздно шатались великие, неудачники и отщепенцы, тунеядцы и гении. Они еще не разъехались по миру, не получили Нобелевскую премию, не зазнались, не устали, не умерли, в конце концов. Они беспечны, азартны, а кроме литературы и выпивки интересуются разве что «одной и той же коротко стриженой, миловидной крепостью, расположенной где-то на Песках».

И главное — та блестящая плеяда, в которой так важно было быть, вела открытую, бурную жизнь, лишенную какой-либо кастовости и чванства, и чтобы оказаться рядом с ней, нужно было всего лишь пройти в источающий дивные запахи ресторан «Восточный», сесть с ними за стол и заказать бутылку сухого. И дальше уже — никаких препятствий в этом направлении. Читай свои рассказы хоть прямо здесь. Что-то подобное было, наверное, в Серебряном веке. А этот, наверное, можно назвать, к примеру, мельхиоровым, потому как к замечательным и при этом дешевым закускам подавались ножи и вилки из мельхиора… где найдешь теперь такое?
И вот теперь тоскующий седой мальчик хочет понять: почему у товарища все случилось так, как случилось? Этого занятного парня любили прекрасные женщины, а он ими пренебрег. У него были верные, преданные друзья, отличные обстоятельства, но он — не принял, не проникся, не оценил. Почему? Как? За что? Но как юность не понимает старость, автор — редактора, а веселый выпивоха — запойного алкоголика, так и здоровой психике не дано постичь чужих демонов, и пытаться не стоит. Ничего тут не поделаешь, а конкуренция совершенно ни при чем. Грустная, говорю же, история.

Другие отражения Довлатова:

Вы вообще его читали? Сейчас проверим
Немного о графоманах
История русской, извините, культуры XX века
Язык выживания

Другие замечательные люди в серии ЖЗЛ

Окуджава
Хармс
Кафка